Таким образом, загадок, связанных со смертью Владимира и судьбой Святополка, оказывается много больше, чем мы думаем. В любом случае, наличие русских монет древнейшего чекана с именем Святополка, являющихся продолжением монетного дела Владимира I, ставит вопрос о его наследниках, о точности сообщений Титмара относительно судьбы Святополка и о том, что же происходило на Руси в 1015–1018 гг. Поэтому, даже если допустить, что В. Л. Янин прав в своей догадке о крестильном имени Святополка — «Петр», это ничего не меняет в данной ситуации, объясняющей смену чекана, но по-прежнему требующей объяснения содержания и происхождения «знаков рюриковичей» в геральдике первых русских князей, вызвавших немедленную «реплику» в виде «малых сребреников» Ярослава с превращением «трезубца» — в «ререга». И это при том, что, как известно, «первый Рюрик» среди потомков Владимира I появляется только в середине XI в., т. е. много позднее, чем монеты с «его» знаком.

Остается еще отметить, что в то же самое время (первая треть XI в.), когда в Киеве и Новгороде на Волхове (?) делаются первые опыты чеканки монет, на берегах Керченского пролива, т. е. на территории «внутренней Росии» Константина Порфирогенита, наблюдается чеканка медных миллиарисиев, подражающих монетам Василия II (976–1025) и Константина VIII (1025–1028)[656], — факт, до сих пор не поставленный в связь с древнейшим чеканом Владимира I и находкой его монет на берегах Азовского моря.

Аксиоматичное представление о «руси», как обитателях Среднего Поднепровья с центром в Киеве, развернутое в ПВЛ, за последнее столетие было поколеблено обнаружением этой же лексемы в разных точках Центральной и Восточной Европы, зафиксированной документами и нарративными текстами X–XI вв. Нельзя сказать, что это оказалось совершенной новостью. О «руси» в Северной Германии, Фризии, в Подунавье, Трансильвании и Закарпатье, на берегах Черного и Азовского морей, на Днепре и на Каспии в IX–XI вв. было известно еще в прошлом столетии, когда обсуждался пресловутый «варяжский вопрос». И хотя все необходимые компоненты решения загадки «руси», полученные в результате сбора и анализа самого разнообразного исторического, лингвистического и археологического материала уже были в руках исследователей, признать «русь» интерэтническим суперстратом, схожим с социумом викингов Северной Европы, они еще не могли. Между тем, именно таким социумом[657], имеющим в основе своей совокупность пестрых по этническому составу дружин, во главе которых стоят «архонты», над которыми возвышается «великий князь» или «каган», предстает «русь» в знаменитом фрагменте Бертинских анналов 839 г. и в 9-й главе De administrando imperio Константина Порфирогенита, судя по упоминанию в ней Святослава Игоревича, написанной не ранее конца 40-х гг. X в. Отсюда, и только отсюда берет начало определение «русский», как объект, принадлежащий «руси» и от нее получающий свое бытие — раб, союзник, флот, земля и т. д., которое с течением времени приобретает самостоятельное значение в качестве обобщающего суперэтнонима, одновременно вытесняющего из сферы обращения лексему «русин», первоначально определявшую только представителя «руси». Последнее обстоятельство необходимо всегда учитывать в исторических исследованиях, не позволяя произвольной замены лексемы «рос/русь» лексемой «русский». К чему это приводит, я покажу ниже на примере анализа новеллы 6551/1043 г.

Сам факт существования подобного интерэтнического и, в то же время, суперстратного по отношению к местным племенам социума росов, живущего за счет поборов (дань, полюдье, набеги, грабежи) и торговли, в первую очередь, рабами, как это согласно показывают восточные источники[658] и Константин Порфирогенит[659], объясняет недоумение по поводу многочисленности Росий/Русий и, в свою очередь, ставит перед исследователем проблему дифференцированного подхода к сведениям о разных группах росов/русов, которые содержатся в письменных источниках. При этом главным препятствием оказывается не разнообразие источников, а многовековой стереотип идентификации руси/Руси исключительно с районом Среднего Поднепровья, наиболее последовательно проведенный авторами и редакторами ПВЛ, адаптировавших в ее состав тексты самого разного происхождения, в первую очередь, договоры с греками. Не потому ли единственными попытками поставить на обсуждение загадку топологии многоликой руси/Руси остаются работы А. Г. Кузьмина, наметившего контуры этой актуальной научной проблемы[660].

Как известно, древнейшим памятником, отмечающим появление на исторической сцене Юго-восточной Европы росов/русов, остаются упомянутые Бертинские анналы, где под 839 г. зафиксировано прибытие в Ингельгейм на Рейне к Людовику I Благочестивому в составе посольства византийского императора Феофила людей, называвших себя представителями «народа Rhos». Их путь в Константинополь проходил «среди варваров, весьма бесчеловечных племен»[661], поэтому Феофил просил Людовика дать им возможность вернуться назад более безопасным путем. Последний установил, что эти люди «принадлежат народу шведскому», т. е. являются норманнами, а потому заподозрил в них лазутчиков и задержал их до выяснения обстоятельств. Из такого лапидарного сообщения, что «росами» назвали себя норманны, которым надо было вернуться в Северное Причерноморье через Центральную Европу, делался вывод, что норманнами были собственно росы/русы, и пр. Между тем, содержащаяся в этой записи информация совсем иная и гораздо более интересная.

Из отношения Феофила к «росам» можно заключить, что до их появления в Константинополе, т. е. до 839 г., византийцы ничего об этим народе не знали, во всяком случае, не знали ничего настораживающего или порочащего. Это было первое с ними знакомство, обернувшееся через несколько лет сокрушительным набегом росов с моря на Пропонтиду, Амастриду и Пафлагонию[662], положившим начало серии таких опустошительных вторжений. Другими словами, сообщение Бертинских анналов фиксирует первое появление росов/русов на границах Византийской империи, однако не водным путем, а по суше, в противном случае их представителям не было нужды присоединяться к посольству Феофила в Ингельгейм. Поскольку возможность появления росов в Константинополе со стороны Кавказа исключается, остается полагать, что они двигались из Поднепровья вдоль юго-восточных склонов Карпат через земли кочевников, занимавших южнорусские, молдавские и придунайские степи, которых они хотели миновать на обратном пути. Таким образом, анализ записи Бертинских анналов указывает нам примерную дату возникновения нового социума под именем рос/русь, вероятнее всего, в Северном Причерноморье, откуда его послы могли достигнуть по суше Константинополя.

Что представлял собой этот социум? Бертинские анналы дают лишь две его приметы: наличие в нем «свеонов» и «царя по имени Chacanus». «Житие Георгия Амастридского» рисует росов толпой «варваров», «язычников», возглавляемых «князем»[663], тогда как упоминание присущего им «древнего таврического избиения иностранцев, до сих пор у них процветающего»[664], указывает на их укоренение уже в Крыму. И хотя Б. А. Дорн, ссылаясь на А. А. Куника, полагал, что «росы, упоминаемые в житии Георгия Амастридского, относятся не к первой половине 9-го столетия <…>а ко времени после Владимира»[665], данные «Жития Георгия Амастридского» хорошо согласуются со Второй беседой патриарха константинопольского Фотия, описывающего морской набег на Константинополь в 860 г. «народа рос»[666], по словам автора, впервые «получившего известность со времени похода против нас» (т. е. описанного в «Житии Георгия Амастридского»), причем Фотий напомнил о варварских кораблях, которые «проходили перед городом, неся и выставляя пловцов, поднявших мечи, и как бы угрожая городу смертию от меча»[667].