- Вот те истинный крест! Сам видел. В бане.

   - И за что я в тебя, Санька, такая влюблённая, ума не приложу. Приходите завтрева на обед со своим немчиком. После заутрени сразу и приходите, нехристи, - проворковала она, а её нежная рука блуждала где-то чуть выше Сашкиного колена.

   "И что это у тебя глазки-то так мечтательно затуманились?" - с ехидством подумал Сашка. Он твёрдо, невзирая ни на что, решил, что немец никуда не уедет. И вообще, от такого не уезжают.

   В своём доме он обнаружил весёлого и бодрого Гейнца. "Блин, у него что, печень железная?" - подумал Саня.

   - Ты как после вчерашнего? - на всякий случай спросил он немца.

   - Прекрасно. Это был прекрасный шнапс, Александер! - радостно сообщил он, - прекрасный шнапс. Да, я пил этот напиток в Нюрнберге, в 1720 году. Ужасно дорогая вещь. Что ты мне вчера говорил про дела? И когда у вас ляжет снег? Ты заказал уже изготовить полозья для саней?

   - Заказал. Полозья, - клятвенно пообещал Сашка Гейнцу, - будут готовы сразу же, как только. Как только, так в тот же день.

   - Зер гут, - потёр ладони шваб, - пойдём смотреть твою кузню.

   Саня провёл его на место его предыдущих экспериментов. Показал исходные материалы: бочка песка - бесплатного; бадейка алебастра, краденая; два куля угля, взятого взаймы и корыто с глиной, купленной. Рассказал обо всех своих опытах, показал фаянсовую кружку с котейками, в которой плавил бронзу. Остатки первого подсвечника, и ушат с застывшими комьями последней формовочной смеси.

   Шумахер от всего этого страшно возбудился, стал пинать по полу осколки алебастровых и прочих форм, результаты неудачных Сашкиных экспериментов.

   - Это ви, рюски! Трах-бах, идея! Шнелль, шнелль, делать инвенциум! - от возмущения он перешёл на немецкий. - Бах! Идея не работает. И ты её выбрасываешь! Немец не делать идея. Немец тысяча, сто тысяч раз делать вещь, много думает, пока всякий штюк не будет сделан. Аккуратность, педантичность, последовательность! Никаких трах-бах! Методично достигать своей цели. План всякого немца - к старости получать свой домик, фрау и пятеро детей, свою законную кружку пива, и сосиску с капустой. У тебя есть план, херр Александер? Трах-бах! - он осуждающе покачал головой. - Ты никогда не сделать вещь, никогда у тебя не будет добродетельной фрау. Ты знаешь добродетель всякой женщины? Нет? Я тебе объясню. Кухня, кирха, дети.

   Он передохнул и продолжил:

   - Можешь идти в свою столярную, делать инвенциум. Там, может быть, у тебя что-нибудь получится. И не забудь про полозья. Степан будет качать меха, я буду работать. Гейнц не шнеллер, когда работает, Шумахеры никогда не отступались от своего слова! Я сделаю тебе подшипники.

   Саня убыл решать свои вопросы. А решать было что. В тот знаменательный день его первенец показал всем неверующим кузькину мать, - за сутки было соткано две стены полотна, что ровно в два раза больше обычного. Ему-то этот первый станок нужен был лишь для одного - проверить работоспособность идеи, увидеть слабые места в конструкции, вживую прочувствовать всю технологию ткачества. Книжонка 1865 года, скажем прямо, рассчитана была как раз на крестьянство со столярной подготовкой чуть ниже средней, и никаких инженерных изысков не могла предложить.

   Разговор с матушкой Манефой состоялся после того, как на работающий станок пришла смотреть сестра игуменья, худощавая высокая женщина с красивым, но строгим ликом, - именно так Саша для себя и определил - лик. Поглядеть на новую механику и вынести свой вердикт. В ней, похоже, боролись два противонаправленных вектора. С одной стороны, выход полотна увеличивался, с другой - облегчать труд инокинь было неканонически. Величественный взмах рукой и она ушла. Саня, чуть не разинув рот, смотрел ей вслед. Пипец, что за властная женщина! В итоге было принято воистину соломоново решение - монашкам ткать по-прежнему, но только тесьму и ткани с золотой канителью, аксамит и алтабас, по-нынешнему - парчу, а станки выдать крепостным девкам, пусть ткут, не покладая рук. На благо монастыря, святой православной церкви и, в конечном итоге, на благо России.

   Видимо, Саша где-то в горних сферах получил плюс пять к карме, или ещё что, но его пригласили отобедать к сестре келарине. Обедали скромно, на столе ничего, кроме лебеди, утки, груди бораня верченой с шафраном, языков верченых, кур росолных, ухи курячей, юрмы, солонины с чесноком и с зелем, зайцев сковородных, зайцев в репе, кур верченых, печени белой борани с перцом и с шафраном, свинины шестной, колбасы, ветчины, кур шестных, карасей, кундумы и штей не было. Ни вина, ни водки не дали.

   Разговаривали о перспективах. Саня с первого же захода добился главного, первый стан остаётся в монастыре, а следующий экземпляр Саня заберёт себе. То есть, НИОКР, что как раз и подразумевало расходы на первые, сырые экземпляры, и выработку подходящих конструктивных изменений, фактически оплачивал монастырь. Получил задание на производство ещё пяти станов для отца Онуфрия и пяти - для Свято-Успенского монастыря. И тут Сашка начал догадываться, что все эти длинные разговоры нужны всего лишь для одного: как бы побыстрее поставить его в позу сломанной берёзки.

   - Нет, друзья мои, - сказал тогда он, и посмотрел на отца Онуфрия, - мы как договаривались? Я чиню мельницу, а Трофимова артель мне делает два стана. Два. Один мы уже сделали, он показал свою эффективность, но остаётся у матушки Манефы. С вас ещё два стана. Плюс роялти за моё изобретение.

   Роялти вызвало в рядах оппонентов переполох. Саня пояснил, что это такое, но понимания не встретил. Привилегии введут в России только в 1812 году, а сейчас бедным изобретателям приходилось работать за так. Или кланяться в ноги императрице с требованием монополии. Кланяться Саня рылом не вышел, поэтому пришлось утереться. Торговли идеями не существовало. Все изобретения в России принадлежали народу.

   - Ну ладно, - продолжил Саня, - пусть Трофим делает что хочет. Но без меня. А мне, извольте всё-таки два стана сделать, брат Онуфрий. Уклад у меня всё-таки был с вами.

   Противные стороны взяли тайм-аут на согласование позиций, а Сашка засобирался к Трофиму. Надо разобраться с этой мутной экономической подоплёкой, тёмные бартерные сделки позволяли предполагать, что Саню на чём-то крепко нагревают.

   - А сколько ты бы взял денег, если бы я тебе заказывал стан? В смысле, такой стан, что мы сделали? - спросил напрямую он у мастера.

   Трофим почесал репу и ответил:

   - Три рубли. За неделю.

   - Три рубля - это много. Никто у тебя не купит за такие деньги стан, - заявил Трофиму Сашка. - И неделя - много. Три дня нужно на такой простой станок.

   Однако у Трофима были свои резоны

   - Нам до Рождества хочь один, хочь десять станов сделай, всё одно. Пока кабала у Матушки Манефы не закончится.

   - Значит к этому надо готовиться. Как кабала закончится, так чтобы ты был готов. А что за кабала? Вы что, крепостные?

   - Нет, мы посадские. Два подмастерья - Успенского монастыря крепостные, и уйдут после Рождества. А мы закабалились за то, что лес брали у матушки Манефы. Как раз до Рождества и кабалились.

   - Хрена тебя матушка Манефа отпустит, - ответил Саня, - не в её правилах отпускать. Найдёт что-нибудь. Прицепится, хрен отдерёшь. Сколько вы ей должны?

   - Шесть рублёв.

   - Я тебе дам шесть рублей, - пообещал Шубин, - если тебе, конечно нужно. Без процентов, под твоё честное слово. Чтоб вы обязательно выкупились. И второе. Кто кабалился? Ты лично или вся артель целиком?

   - Вся артель.

   - Кто у тебя в артели числится, кто кабалился?

   - Я да трое подмастерьев. Сыновей моих.

   - А ученики?

   - Ученикам не можно. Они ж ученики, дети несмышлёные.

   Некоторым детям было лет по двадцать, но Сашка смолчал. В чужой монастырь, как говорится...

   - Разделяй артель, мой тебе совет.