- О, Боже! Когда?

- Сейчас.

- Вы не можете. Сегодня вечером вас ждут в Бостонском университете! Где вы?

- В Нью-Йорке. И сегодня вечером я уже должен сидеть в самолете.

- Вы не можете! О вас уже объявлено. Они продали все билеты! А завтра...

- Знаю, знаю! Вы думаете, мне самому нравится отменять выступления? Вы думаете, я не знаю, какая это будет головная боль для вас и для тех, кому вы меня отрекомендовали? Это...

- Не могу себе представить...

- Это вопрос жизни и смерти, мистер Голдвассер. Жизни и смерти. А может, и чего-то большего.

- Черт бы вас побрал! Когда вы вернетесь?

- Не знаю. Может, мне придется кое-где побывать. А потом перебраться в другое место.

- Вы хотите сказать, что отменяете весь оставшийся тур?

- Верьте мне, если бы я не был должен...

- Такое случалось со мной только один раз за восемнадцать лет, но в тот раз я имел дело с певцом, а не со столь уважаемым человеком, как вы. Послушайте, Яков, я восхищаюсь вами и от всей души желаю вам всех благ; я сейчас говорю с вами не столько как ваш представитель, а просто как человек, как соплеменник. Я прошу вас еще раз тщательно все обдумать: если вы без предварительного оповещения отмените весь тур - в каком свете вы предстанете в дальнейшем, как мы сможем представлять вас? Никто не возьмется иметь с вами дело. Ни одна из групп не изъявит желания встретиться с вами. Вашим выступлениям в Соединенных Штатах будет положен конец. Я умоляю вас, подумайте.

- Чем я и занимался, слушая вас, - сказал он. – Я должен уезжать. Но, видит Бог, как бы я хотел, чтобы этого не было.

 На такси он добрался до аэропорта Кеннеди и обменял свой билет до Вены на рейс до Дюссельдорфа через Франкфурт: самый ранний рейс отходил в шесть часов.

Он купил книгу Фарраго о Бормане и, примостившись у окна, провел остаток дня за чтением.

Ожидалось, что обвинение, выдвинутое против Фриды Ма­лони и восьми других лиц о со­участии в массовых убийствах в концлагере Равенсбрюк, будет оглашено со дня на день; так что, когда в пятницу 17 января Яков Либерман появился в офи­се адвокатов Фриды Малони «Цвибел и Фасслер» в Дюссель­дорфе, его встретили более, чем ледяным приемом. Но Иоахим Фасслер достаточно давно под­визался на этой стезе, чтобы по­нимать: Яков Либерман явился сюда отнюдь не для того, чтобы, скажем, позлорадствовать или просто отнимать у них время; ему что-то надо и, следовательно, он может предложить что-то взамен или, во всяком случае, с ним можно будет о чем-то сторговаться. Посему, предвари­тельно включив диктофон, Фасслер пригласил Либерма­на в свой кабинет.

Он оказался прав. Этот еврей хотел встретиться с Фридой и задать ей несколько вопросов на тему, не имеющую никакого отношения ни к ее деятельности во время войны, ни к предстоящему процессу - о ее пре­бывании в Америке, точнее, о времени с 1960-го по 1963-й годы. Что за американские дела? Организовывала ли она кому-нибудь адаптации на основе информации, которую она могла почерпнуть из досье в агентстве «Раш-Гаддис»?

- Ничего не знаю ни о каких адаптациях, - сухо сказал Фасслер.

- О них знает фрау Малони.

Если она согласится увидеться с ним и откровенно и полно ответить на его вопросы, он в обмен поведает Фасслеру о тех показаниях, которые предполагают дать на суде некоторые из свидетелей, которых ему удалось разыскать.

- Кто именно?

- Никаких имен. Я сообщу вам только об их показа­ниях.

- Бросьте, герр Либерман, вы же понимаете, что я не собираюсь покупать кота в мешке.

- Ей ничем не придется жертвовать и цена высока. Час или около того ее времени. Сомневаюсь, чтобы она была очень занята, сидя в камере.

- Она может отказаться говорить на тему о незакон­ных адаптациях.

- Почему бы не спросить ее самое? Имеется три свидетеля, о показаниях которых мне все доподлинно известно. Выбирайте: или они обрушатся вам как снег на голову в зале суда, или же завтра вы получите о них представление.

- Честно говоря, меня это не очень беспокоит.

- Тогда, как мне кажется, каши мы с вами не сва­рим.

Понадобилось четыре дня, чтобы наконец договорить­ся. Фрау Малони уделит разговору с Либерманом полча­са, в течение которых разговор будет идти на интересу­ющую его тему, при условии: а) будет присутствовать Фасслер; б) кроме них троих никто больше не будет принимать участие во встрече; в) не будет никаких письменных заметок и г) Либерман позволит Фасслеру непосредственно перед интервью обыскать себя на пред­мет обнаружения записывающих устройств. В обмен Ли­берман выложит Фасслеру все, что он знает о предпола­гаемых показаниях трех свидетелей и сообщит о каждом их пол, возраст, род занятий, их физическое и душевное состояние в данный момент, обращая особое внимание на шрамы, травмы или инвалидность, которые якобы явились результатов пребывания в Равенсбрюке. Пока­зания и описание одного из свидетелей должны быть представлены до встречи; остальных двух, соответствен­но, после нее. Обговорено и согласовано.

В среду утром, 22-го, Либерман и Фасслер в серебри­сто-серой машине последнего отправились в федераль­ную тюрьму в Дюссельдорфе, в которой после ее выдво­рения из Америки в 1973 году и содержалась Фрида Малони. Фасслер, стройный, ухоженный мужчина пяти­десяти с лишним лет, благоухал хорошим одеколоном после бритья и был столь же розовощек, как обычно, но, когда они предъявили документы и расписались, не­сколько потерял свою привычную уверенность. Либер­ман первым поведал ему о самом опасном свидетеле, питая надежду, что страх перед еще более весомыми разоблачениями, которые еще только могут последовать из его информации, заставит Фасслера, а через него и Фриду Малони, не отнестись к беседе с чрезмерным легкомыслием.

В сопровождении надзирателя они поднялись на лиф­те и двинулись по устланному ковровой дорожкой кори­дору, на всем протяжении которого у тяжелых дверей с хромированными цифрами на них сидели мужики и жен­щины, надзирающие за спокойствием в тюрьме. Охран­ник открыл одну из таких дверей и пропустил Фасслера и Либермана в небольшую комнату с белеными стенами, в которой стоял круглый стол и несколько стульев. Два окна с раздвинутыми портьерами пропускали в комнату достаточно света, а Либермана удивило, что на одном окне были решетки, а на другом - нет. Надзиратель включил верхний свет, который был почти незаметен в и без того светлой комнате и вышел, прикрыв за собой двери.

Они положили шляпы на вешалку, стоявшую в углу, и туда же повесили свои пальто. Либерман поднял руки, и насупившийся Фасслер тщательно обыскал его. Он прощупал карманы висящего на вешалке пальто Либер­мана и попросил его открыть свой портфель. Либерман вздохнул, но расстегнул замки и открыл его; продемон­стрировав бумаги и книгу Фарраго, он снова защелкнул клапан.

Подойдя к окнам, он все понял - из незарешеченного открывался вид на простиравшийся далеко внизу двор, обнесенный высокой стеной, а под окном, забранным решеткой, тянулась черная поверхность крыши; затем он сел за стол спиной к свободному окну, но немедленно поднялся, хотя отнюдь не должен был вставать при появлении Фриды Малони.

Фасслер чуть приоткрыл окно с решетками и, впустив в комнату струю свежего воздуха, остался стоять рядом с ним, откинув портьеру.

Либерман сидел за столом, сложив перед собой руки и изучая графин с водой и стопку бумажных стаканчи­ков рядом.

Он знал все данные о Фриде Малони и о ходе ее поисков немецкими и американскими властями в 1967 году. Ее послужной список хранился в досье Центра, дополненный рассказами и письменными показаниями нескольких дюжин выживших узниц Равенсбрюка (сре­ди которых были и трое будущих свидетелей); о ее местонахождении ему сообщили двое выживших в кон­цлагере сестер, которые увидели свою бывшую надзира­тельницу на ипподроме в Нью-Йорке и проследили ее до дома. Сам он никогда не встречался с этой женщиной. Он даже не мог себе представить, что когда-нибудь ему доведется сидеть с ней за одним столом. Кроме всего прочего, его средняя сестра Ида погибла в Равенсбрюке; вполне возможно, что и Фрида Малони приложила руки к ее гибели.