этом рассказывает Галина Родионовна Косе н к о - Г о л 6 в и н а:

■-4- У меня была служанка Лисбет, у соседки — Анна-Мари. Лисбет очень

хотела уехать. Анна-Мари — напротив, хотя у ее мужа была здесь кондитерская

фабрика. Анна была очень величественной и симпатичной. Мы звали ее

«Великая Германия». Хорошие манеры. Она рассказывала, что у нее был

абонемент в театр, что муж каждую неделю приносил ей подарки. Бывало я начну

играть на рояле, Анна приходит, танцует и поет. Называла меня «фрау-директор».

У нее был сын — эсэсовец, но тем не менее был против войны, погиб. А второй

сын остался жив, но был за войну. Власти не разрешали прислуге жить вместе с

хозяевами. Лисбет в семь утра приезжала, растапливала плиту. Она считала, что

надо унижаться перед нами. Однажды я поздно вернулась — приходилось

возвращаться пешком через весь город. Утром Лисбет заходит с подносом, на

подносе чай. Несет завтрак в кровать, Приседает, реверансы делает. . Работала

она очень хорошо, на все руки мастер. Мы кормили ее. Голубцы делали,

обвязывали нитками, так она так торопилась есть, что ейа голубцы с нитками.

Домработницу Елены Кузьминичны Зориной тоже звали Лисбет:

— У нее муж работал главным инженером в самолетостроении. У Лисбет

когда-то был свой дом из 8-10 комнат и восемь человек прислуги. Она жила

вместе с нами, мы ей предоставили небольшую 9-метровую комнату. В общей

сложности она прожила у меня полтора года. Кроме уборки квартиры, стирки

белья и приготовления еды, она занималась с детьми физикой, математикой —

была образованной женщиной. За то, что она у нас работала, мы ее кормили.

Причем обедали все вместе. Она для нас была как член семьи. Иногда, когда я

оставалась дома, сама готовила на кухне. Немцам приходилось тяжело, и они

старались помогать друг другу. Я замечала, что когда Лисбет чистила картошку,

очистки никогда не выбрасывала — тщательно их отмывала, высушивала, а

потом, видимо, отдавала голодающим. Я ее никогда ни в чем не ущемляла, не

подвергала жесткому контролю. Она могла свободно общаться со своей сестрой.

Ее родная сестра Анна-Мария была домработницей в доме напротив. Я была ею

довольна, хотя готовить она особо не умела. Когда пришло время расставаться

— мне жалко было ее терять. Я дала ей часть продуктов с собой — крупу, бекон,

сахар, хлеб. Мы уже распрощались. А на следующий день я шла утром около

райкома партии к трамвайной остановке — вижу, стоит Лисбет с еще одной

женщиной. Увидела меня, бросилась ко мне, стала целовать. После отъезда я от

нее никаких сведений больше не получала.

Благодарная людская память особенно выделяет врачей, когда-то их

вылечивших или даже спасших жизнь.

В декабре сорок шестого года я серьезно заболел, — рассказывает

калининградец Валерий Михайлович Виноградов. — С больной правой ногой

попал в больницу. В то время в больницах почти все врачи были немцы.

Начальником хирургического отделения была доктор Шумская, ее заместителем

^доктор Раух. Профессор Раух был замечательным врачом. У меня было

воспаление кости — остеомиелит. Он сделал мне оригинальную операцию,

просверлив в кости шесть отверстий: у наших врачей еще не было такого способа

лечения. Четыре месяца я пролежал в гипсе, потом какое-то время ходил с

палочкой. А в военное училище поступил без всяких препятствий.

Александра Ивановна Митрофанова из Приморска вспоминает хирурга

Рихтера Ригеля, сделавшего операцию ее мужу. У Валентины Ивановны

Текутьевой в 1948 году в Багратионовске принимал роды врач Вольф. Несколько

149

человек рассказали о хороших врачах и безотказных людях — муже и жене

Бюргер из поселка Некрасово.

В заключение еще один портрет, еще одна судьба с неизвестным концом.

Рассказывает калининградка Мария Павловна Тетеревлева:

- Немецкая семья, жившая в подвале нашего дома, состояла из старика,

женщины лет сорока — Марты и трех девочек школьного возраста. Старик

выходил на улицу крайне редко, я видела его буквально пару раз и не могу

сейчас вспомнить его лица. Девочки куда-то уходили на весь день, а Марта

работала на квартире у соседки. Марта — достаточно высокая женщина, была

всегда одинаково и очень чисто одетая. Она носила светлую блузку, темный

жакет и юбку, довольно длинную. Я ни разу не видела на ней фартука или платка,

что удивительно, поскольку она работала на дому. У нее были темные, гладко

зачесанные назад волосы, собранные в узел на затылке. Она напоминала мне

мою бывшую учительницу, которая занималась со мной еще до революции.

Наверное, поэтому я так хорошо ее и запомнила. Она держалась прямо и этим

существенно отличалась от всех встреченных мною немцев, в которых

чувствовалась какая-то затравленность и даже страх. По- русски она не говорила,

но знала несколько фраз и хорошо понимала то, что ей говорили. Не знаю, чем

она кормила свою семью, но с кухни регулярно исчезали картофельные очистки.

Буфет я не закрывала, точнее, он не закрывался (в дверцах разбиты стекла), но

ни разу не пропали продукты. Я давала ей картошку и кое-что из того, что ели

сами: она не отказывалась и предлагала отработать. В ее услугах я не

нуждалась, но кое-что она для меня делала. Например, штопала белье и учила

меня этому. У нее это получалось замечательно. Удивлялась тому, что я не

крахмалю постельное белье и не укладываю волосы. Уверяла, что муж должен

всегда видеть чистоту в доме и красивую жену. Я соглашалась с ней, кивала в

ответ, но находила это излишним. Сейчас понимаю, что это действительно очень

важно и стоило у нее поучиться. Она пробовала дарить мне некоторые вещи, чем

ставила меня в неловкое положение: брать даром я считала бессовестным, а

платить как следует тогда не могла. Марта уверяла, что ей не нужны эта платья,

потому как она все равно уезжает, и даже одно из них очень ловко перешила

Люсе, моей дочке. Расплачивалась я как могла, продуктами. Но продолжалось

все это недолго. Однажды все они исчезли. Наверное, уходили рано утром,

потому что Марта не зашла проститься. В подвале на стенах остались какие-то

надписи, муж пытался разбирать, но понял только несколько слов. Под текстом

были имена и напротив них даты смерти. Все такое разное у разных народов, но

форма этой страшной фразы одна на всех языках: имя, черточка, дата...

Немецкие дети

Когда мы спрашивали наших собеседников о немцах, многие начинали

говорить прежде всего о детях, вспоминали конкретные имена, рассказывали

разные истории и всегда подчеркивали отличие немецких

детей от их советских сверстников. «Очень вежливые, корректные, всегда

здороваются. С их стороны не было случаев хулиганства или нецензурной брани.

Одеты простенько, в рубашку и штанишки, но всегда отглаженные» (Петр

Яковлевич Немцов). «Немцы хорошо одевали своих детей, несмотря на то, что

сами одевались скромно, даже бедно,^— вспоминает Тамара Яковлевна

Загородная. — Платочки, белые гольфы, уложенная прическа на голове — все

это внешне отличало немецких детей от наших».

Вежливость и аккуратность немецких детей достигалась, по единодушному

мнению наших переселенцев, строгостью и даже некоторой суровостью

150

воспитания. Николай Иванович Чудинов из Краснознаменска сделал такой вывод,

наблюдая за своей соседкой Мартой:

■ У нее каждое утро дети плачут, кричат. Мы ее спрашивали: «Марта, что у

тебя дети каждое утро плачут? Что ты с ними делаешь?»— А она: «Ну как же. Вот

ему надо вставать вовремя, надо умыться, постель убрать, а он не успевает. Мне

же некогда». Вот она, чтобы управляться, поддает ему, порет. Уже с такого