Я не поклонник старых времен; не вздыхаю о кончине Белинского, Писарева и Добролюбова и не желал бы их воскресения. Однако, думаю, что «кто-то», на них не похожий, но способный на равное с ними влияние, должен сидеть на пустом литературном стуле. Это место вечное, только сидящий на нем должен быть «по времени».

У нас прямо потрясающее отсутствие критиков. Даже не знаешь, кого вспомнить. Не Измайлов ли? Или Арабажин? Или Кранихфедьд? Иди Овсянико-Куликовский? Ведь это же все как раз и есть – никто. Критик должен обладать двумя, равно необходимыми, свойствами: ему надо иметь особый, – художественный, но особый, – талант и (очень нужно) иметь «точку зрения». Если даже некоторые из перечисленных мною «некритиков» имеют «точку зрения», то, не имя таланта, они не способны ее выявить.

Критики с талантом… Возьмем хотя бы Чуковского. Но его «нигилизм» равен по силе его таланту. Нужно ли доказывать сказанное, пояснять, почему критик без «точки зрения» – абсурд? Ведь не о тенденции я говорю, не об учительстве, – а именно о «точке зрения»; какая она – все равно, по без «какой-нибудь» нет критики, хуже, чем нет…

Даровитый Чуковский-нигилист – отображение, в критике, Л. Андреева и других, подобных ему, «художников». Недаром наиболее удачные, наиболее длинные его статьи посвящены именно Л. Андрееву. Тянет к Л. Андрееву; и чувствуется, с любовью написано. Еще нынче летом дал Чуковский «Речи» новый цикл фельетонов об Андрееве. Отклоняясь в сторону, все равно в какую, Чуковский слабеет, ему и талант как-то изменяет.

Надо, все же, сказать правду: у Чуковского и талант больше андреевского и как будто сознание больше. Он, в светлые минуты, видит свой нигилизм, понимает его последствия, он горько тоскует о «точке зрения». Приведет ли к чему-нибудь эта тоска, или так и останется Чуковский в рядах «вечно невзрослых» людей (есть такие… целое «полупоколение») – не нам судить. Это решит жизнь. Но как бы ни было, сознательность и тоска открывают возможности, закрытые для Леонидов Андреевых.

Литературный отчет мой очень не полон; я не касался многих писателей, которых стоило бы коснуться…

Но не хочется долго смотреть назад, на бледный год бледных предчувствий. Сбудутся ли они? Когда? Скоро?

Когда-нибудь.

Есть ли у нас «литература»? Кое-что есть, остальное будет. Когда? Скоро?

Все равно когда – но будет.

Книги, читатели и писатели^*

Передо мною целая груда новых книг. Можно бы выбрать из них две-три стоящие и поговорить обстоятельно. Так делает обыкновенно литературный критик, и это метод правильный. Но мне хочется сегодня от него отступить. Хочется думать не о читателях моего отзыва, а о тех, для кого написаны и выпущены все эти книги, о читателях – публике. Они часто исполнены добрыми намерениями, но разобраться не умеют. Берут, думая, что хлеб, – получают камень. А от незамысловатого хлеба – но все-таки хлеба – по незнанию отворачиваются. Этих беспомощных читателей «без претензий» больше, чем мы думаем. Нельзя же не взглянуть хоть раз в их сторону.

Таким образом, сегодняшнюю заметку мою я намеренно делаю «рекомендательной». Вот новая книга; я ее читал и знаю, стоит ли взять ее в руки; знаю, что она может дать, чего не может. И только. Конечно, при всем желании я не могу сейчас упомянуть больше, чем о 18–20 авторах, но это уже нечто. Да если бы мы взяли пятьдесят, сто книг сегодняшнего дня, – они распались бы на те же три главных категории: на печатную макулатуру, на писательство средне-низшее и, далее, на писательство средне-высшее, – середину хорошую.

«По платью встречают». При самом небольшом внимании к одежде, к внешности книги, можно сразу угадать, к которому из трех разрядов она принадлежит. Бывают ошибки, по не часто. Понять ценность души человеческой по внешнему облику не так легко, но физиономия книги, – у нас, в России, по крайней мере, – наивно и громко говорит о степени своей внутренней литературности. Обложка, бумага, украшение внизу, печать, размер полей – все необыкновенно красноречиво. С книг самых низших, о которых и упоминать бы не стоило, если бы читатель умел тут разбираться, с «последнего класса» – я и начну.

Не о лубке откровенном я говорю: нет, – это лубок, лезущий в литературу и мнящий, что грязное платье его очень мило и совсем не грязно. Вот некоторые.

Т. Львов. «Мать». Первая часть романа «Извечные цепи». – На обложке – лиловая скульптура изможденной женщины с толстым ребенком. Не открывайте книги. Там недоуменная, полуграмотная какая-то история, похожая на бред женщины в родильной горячке.

Ю. Писарева. «Улыбки и слезы». Сборн. рассказов и стихотворений. – Заставочка и обложечка такие, что это новейшее варшавское произведение похоже скорее на детище царевококшайской типографии лет 20 тому назад. На первой странице читаем:

О. Александрова. «Борьба жизни со смертью». Выпуски. – Читателю богатому, не знающему, куда деньги давать, я бы рекомендовал накупить побольше этих брошюр и жечь, не открывая. Лубок какой-то даже зловредный, граничащий с патологией; скучнейшее из помешательств.

Н. Попов. «Лили (Власть женщины)». – На обложке розочки, гостинодворский модерн. Вся бумага – нежно-голубая. Лили – героиня – обольстительная и благородная падшая женщина. То есть такой хотел ее, кажется, сделать г. Попов, но все у него в конце замутилось. С горечью, с ужасом читаю я на этой книге: «пятнадцатая тысяча». Пятнадцать тысяч! Целое население города, держало в руках «Лили» и питало души косноязычием автора. Неужели пятнадцать тысяч человек могло обмануться? На что пошли? На голубую бумагу? Кто искал «пикантности» – поделом обманулся. Но другие? Для меня все-таки загадка – «успех» (читательский) книг, подобных «Лили». Я понимаю распространение лубка откровенного, вроде Арсенов Люпенов и Нат Пинкертонов; он может «интересовать». Главное же, неисцелимое, свойство лубка «под литературу» – абсолютная неинтересность. Обыкновенный читатель может прощать плохой стиль, даже не замечать нелитературности книги, но мне всегда казалось, что в таком случае он требует «интересности», занимательности. Чем же прельстила «Лили» толпу в 15 тысяч? Чем прельщают «Ключи счастья» г-жи Вербицкой? Они, эти «Ключи», столь же нелитературны и, главное, в той же мере незанимательны, как и Лили. Тут очевидное недоразумение. А может быть, есть в современном русском «простом читателе» неизвестная черта, – для нас, присяжных литературных судителей, неизвестная; а для читателей вряд ли очень лестная.

Поднимемся, однако, ступенькой выше, перейдем от безграмотности к полулитературности.

Не знаю только, можно ли книгу А. Куркина «Очерки новейшей бурсы» поставить в разряд «полулитературных». Слишком первобытно неумело она написана, и как это жаль! Тема по существу интересная. А книгу смогут прочесть разве только однокашники А. Куркина. Прочтут и скажут: «Ага, вон что Алеша-то вспоминает. И написал! Да, да, как же, было это у нас!» Но помимо товарищей одного выпуска с А. Куркиным, книга никому ничего не даст и не может дать, разве внушит сожаление к автору, как к доброму человеку, занимающемуся явно не своим делом.

Валериан Светлов. «Змея и чаша». (Изд. Маркса.) Рассказы из «быта» военных докторов. – Автор, кажется, «присяжный» писатель, и потому удивительно, что у него нет примитивного навыка. Язык мало гладкий и утомляет серая, серая скука – признак неисцелимой бездарности. Напечатано убористо, но все же не рекомендую покупать эту книгу и на железнодорожных вокзалах: она не развлечет, а утомит.

Вяч. Артемьев. «Стены» (Изд. Гонг.) – Тоже рассказы из военного быта, в ином несколько роде, как будто живее, но зато с большими претензиями.