А Карло, вот уже три года мертвого вместе с остальными террористами из группы Моритури… Что побудило Карло и четверых других (Джордж помнил, что никому из них не было и восемнадцати) отправиться на митинг «Божьей молнии» и убить трех полицейских и четырех агентов секретных служб, воспрепятствовавших их попытке застрелить Государственного секретаря? Любовь, только сумасшедшая любовь…

Дверь открылась, и Джордж оторвал глаза от текста. В каюту вошла Мэвис, снова в свитере и брюках. У Джорджа мелькнула мысль, что, будучи правой анархисткой, как она себя называла, она одевается в стиле новых левых. Но ведь и Хагбард производил впечатление гибрида райхианского левака и зацикленного на самом себе дзэнского мастера. Наверняка в дискордианской философии скрывалось намного больше, чем он пока способен понять, но одно ясно уже сейчас: это и есть та система, к которой он шел так много лет.

– Ммм, – протянула она. – Люблю этот запах. «Черный аламут»?

– Ага, – ответил Джордж, чувствуя, что боится встретиться с ней взглядом. – Хагбард меня просветляет.

– Это видно. Из-за этого тебе вдруг стало неловко в моем присутствии?

Джордж поднял на нее глаза, потом снова отвел взгляд; он почувствовал в них нежность, но, как он и ожидал, в лучшем случае это была сестринская нежность.

– Просто я только сейчас понял, что наш секс, – пробормотал он, – намного важнее для меня, чем для тебя.

Мэвис села на стул Хагбарда и ласково улыбнулась.

– Ты лжешь, Джордж. Ты хочешь сказать, что он намного важнее для меня, чем для тебя. – Она начала набивать трубку. «Господи Иисусе, – подумал Джордж, – неужели Хагбард прислал ее, чтобы она перевела меня на следующую ступень?»

– Не знаю, наверное, я имел в виду и то, и другое, – осторожно произнес он. – Тогда эмоциональный подъем ощущала ты, а сейчас охвачен эмоциями я. И я знаю, что не смогу получить то, что хочу. Никогда.

– Никогда – это долгий срок. Давай просто скажем, что ты не получишь это сейчас.

– «Смиренье бесконечно», – снова процитировал Джордж.

– Не начинай себя жалеть. Ты сделал открытие, что любовь – это нечто большее, чем просто поэтическое слово, и захотел ее здесь и сейчас. Ты только что познал два других состояния, которые раньше были для тебя просто словами: шуньята и сатори. Разве этого не достаточно для одного дня?

– Я не жалуюсь. Я знаю, что фраза «смиренье бесконечно» подразумевает и нескончаемое удивление. Хагбард обещал мне счастливую истину, и она открылась.

Мэвис наконец разожгла трубку и после глубокой затяжки протянула ее Джорджу.

– Ты можешь быть с Хагбардом, – сказала она.

– Хм? – пробормотал Джордж, затягиваясь не очень сильно, поскольку все еще был под приличным кайфом.

– Хагбард будет тебя любить и трахать. Конечно, это не одно и то же. Он любит всех. Я еще не поднялась на эту ступень. Я способна любить только равных мне. – Она насмешливо улыбнулась. – Естественно, это не означает, что ты не можешь сексуально меня возбуждать. Но сейчас, когда ты знаешь, что есть нечто большее, чем это, тебе хочется сразу полный набор, верно? Так что попробуй Хагбарда.

Джордж рассмеялся, внезапно ощущая беззаботность.

– А что! Попробую.

– Вздор, – резко сказала Мэвис. – Ты разыгрываешь нас обоих. Ты высвободил часть своей энергии и сейчас, как любой на этой стадии, хочешь доказать, что для тебя больше нигде не существует препятствий. Твой смех меня не убедил, Джордж. Если есть какое-то препятствие, не отворачивайся от него. Не делай вид, что его нет.

«Смиренье бесконечно», – подумал Джордж.

– Ты права, – твердо сказал он вслух.

– Так-то лучше. По крайней мере, ты не начал ощущать за собой вину из-за существования этого препятствия. Это был бы бесконечный регресс. Следующая стадия – это ощущать вину за то, что ощущаешь вину… и довольно скоро ты снова попадаешь в ловушку, пытаясь быть правителем государства Дорн.

– Роботом, – уточнил Джордж.

Мэвис сделала глубокую затяжку и пробормотала:

– Ммм?

– Я называю его Роботом.

– Ты позаимствовал это словечко у Лири, который пользовался им еще в середине шестидесятых. Я все время забываю, что ты был вундеркиндом. Я прямо вижу, как ты, восьми- или девятилетний очкарик, сидишь, ссутулившись, над какой-нибудь из книжек Тима. Должно быть, ты был тот еще ребеночек. Наверное, тебя часто колотили?

– Так бывает со многими одаренными детьми. Впрочем, как и с неодаренными.

– Верно. Восемь лет начальной школы, четыре года средней школы, четыре года колледжа, затем аспирантура. К концу ничего не остается, кроме Робота. Вечно мятежное государство «Я» с покойным Мной, сидящим на троне и пытающимся этим государством управлять.

– Правителя нет нигде, – процитировал Джордж.

– Ты действительно быстро двигаешься вперед.

– Это Чжуан Чжоу, даосский философ. Но раньше я никогда его не понимал.

– А, вот у кого Хагбард украл это! У него есть такие карточки, на которых написано «Врага нет нигде». И есть другие карточки, «Друга нет нигде». Однажды он сказал, что может в два счета разобраться, какая карточка нужна тому или иному человеку. Чтобы его встряхнуть и разбудить.

– Но одними словами ничего не добьешься. Многие слова я знал долгие годы, но…

– Слова способны помочь. В правильной ситуации. Если это неправильные слова. В смысле, правильные слова. Нет, все-таки я имею в виду неправильные слова.

Они засмеялись, и Джордж сказал:

– Мы просто дурачимся или же ты продолжаешь дело Хагбарда, освобождение государства Дорн?

– Просто дурачимся. Хагбард сказал, что ты прошел через одни врата без врат и после того как ты побудешь некоторое время один, к тебе можно заглянуть.

– Врата без врат. Еще одна фраза, которую я давным-давно знал, но никогда не понимал. Врата без врат и государство без правителя. Главная причина социализма – это капитализм. Какое отношение ко всему этому имеет ваше чертово яблоко?

– Яблоко – это мир. Кому, по словам Богини, оно принадлежит?

– Прекраснейшей[24].

– А кто эта Прекраснейшая?

– Ты.

– Сейчас обойдемся без комплиментов. Думай.

Джордж хихикнул.

– Слушай, это уже перебор. И вообще меня клонит ко сну. У меня есть два ответа, один коммунистический, а другой – фашистский. Но оба, безусловно, неверны. Потому что правильный ответ должен вписываться в вашу систему анархо-капитализма.

– Не обязательно. Анархо-капитализм – это просто наш путь. Мы никому не собираемся его навязывать. У нас союз с анархо-коммунистической группой, которая называется ДЖЕМ. Их лидер – Джон Диллинджер.

– Перестань! Диллинджер умер еще в 1935 году или около того.

– Сегодня Джон Диллинджер живет и благоденствует в Калифорнии, на Фернандо-По и в Техасе, – улыбнулась Мэвис. – Кстати, именно он застрелил Джона Ф. Кеннеди.

– Дай-ка мне трубочку. Уж если я обязан все это выслушивать, то почему бы мне не войти в состояние, в котором я отброшу попытки что-либо понимать?

Мэвис протянула ему трубку.

– «Прекраснейшее» имеет довольно много уровней, как любая хорошая шутка. Тебе, как новичку, я раскрою фрейдистский уровень. Ты знаешь Прекраснейшее, Джордж. Только вчера ты давал это яблоку. Каждый мужчина считает собственный пенис прекраснейшей вещью в мире. С того дня, как он родился, и до самой смерти. Пенис всегда полон бесконечного очарования. И, честное слово, малыш, точно так же думает женщина о своем влагалище. Для большинства людей это максимальное приближение к настоящей, слепой, беспомощной любви и религиозному обожанию. Но они скорее умрут, чем в этом признаются. На сеансе групповой психотерапии люди признаются в чем угодно: в гомосексуализме, желании убивать, мелких пакостях и изменах, фантазиях на тему садизма, мазохизма или трансвестизма, в любых странностях, у которых есть название. Но самое древнее и самое непреодолимое препятствие – это глубоко скрытый непреходящий нарциссизм, нескончаемая ментальная мастурбация. И в этом они никогда не признаются.