Так вот, о моей памяти… Считать и писать не разучился. Довольно солидные знания никуда не делись – помню почти каждый момент собственной жизни. Мне сорок два года – в полном расцвете сил. Был по крайней мере до недавнего времени. Но и сейчас, как это ни странно звучит, осознаю своё «я» вполне адекватно, правильно, и уж точно за психа себя не считаю.
Только вся беда в том, – как я успел к данному времени разобраться, – что сознание полностью утратило контроль над телом. Моя бренная тушка живёт собственной жизнью, к которой я никак не могу подобрать рычаги управления. К примеру, мне хочется поднять руку – а дёргается нога. Хочу шагнуть – но падаю на спину. Открываю рот – голова трясётся в нервном тике. Вкус каши во рту гудит в ушах воплем дикого зверя, а голос родной матери меня опрокидывает ударом в солнечное сплетение. С обонянием тоже неразбериха. Даже глаза открываются и закрываются помимо моей воли.
Но самым страшным оказалось недавнее событие. Я спал, как мне казалось, но моё тело в этот момент в безумной ярости крушило все, что имелось в палате. Я очнулся и осознал происходящее лишь в самом конце этого кошмара, когда неподвластные мне руки с вывернутыми от перегрузок суставами пытались выбить окно. Мне показалось невероятным, что обоняние распознало сонный газ, я четко услышал его шипение и звон стекла и даже смог осознать момент своего падения. У меня и раньше бывали моменты просветления, но это всегда относилось к чему-то в отдельности: либо слух, либо движение, либо обоняние. Поэтому и невероятно – ведь еще ни разу после аварии так много чувств (сразу четыре из девяти!) не становились мне послушны одновременно: обоняние, слух, ноцицепция[1] и проприоцепция[2].
Ну да, чувств у человека девять. Если не больше. А вы не знали? Обычная косность мышления и навязанные стереотипы. Как повелось рассуждать о пяти чувствах испокон веков после Аристотеля, так и талдычат в большинстве своём одно и то же.
Хотя толку от моих знаний – ноль. Что с того, что мне известно про все девять чувств, если они мне совершенно не подчиняются? Правда, в последние дни мне удавалось как-то управлять слухом. В медитативном состоянии «наполнения праной» я начинаю воспринимать поток звуков вполне правильно и адекватно. Пусть и кажется, что уши набиты ватой, а иногда и повторы странные случаются, как у заезженной пластинки, но это уже великий прорыв. Как мне кажется. И тут вдруг сразу четыре чувства мне стали подвластны! Чем не прогресс? Пусть и медленный, но всё-таки…
Вот бы еще зрение взять под контроль. Мышцы сокращаются бесконтрольно, шея чаще всего поворачивает голову не туда, куда мне нужно. Тоже мне, балда безмозглая, обрела независимость! А ведь насколько было бы проще, если бы я мог подавать знаки глазами. Я читал о таких случаях и видел в кинофильмах, когда полностью парализованные люди, моргая, могут отвечать на простейшие вопросы своих родственников. А вот я – увы! – не могу. Для такого «счастья» нужно ещё и мышцами век научиться управлять.
Вот и сейчас: лежу вроде как на кровати, мои глаза открыты и смотрят в стену. А я, словно вор, пытаюсь выглянуть в мир, подсмотреть, что там творится. Если правильно интерпретировать появление в моем поле зрения края серого медицинского халата, меня либо подкармливают внутривенным питанием, либо попросту меняют утку. Ну да, как это ни прискорбно, но и естественные процессы очищения организма мне тоже неподвластны. Хотя есть плюс: до меня очень редко доходит понимание моей полной беспомощности, поэтому я стараюсь не заморачиваться на таких бытовых казусах.
А вот послушать, о чём говорят санитары, – просто необходимо. Их слова, порой полные цинизма, а то и презрения к пациенту, всё равно являются чуть ли не единственным мостиком, связывающим меня с остальным миром.
Как можно быстрей стараюсь обрести состояние полного покоя и ввожу сознание в расслабляющую медитацию. За свою жизнь я каких только религиозных взглядов и научных течений не придерживался. Изучал глубоко, только вот бросал быстро и, как правило, всегда разочаровывался. Но медитировать, впитывая прану через чакры, научился лихо. Опять-таки откровенно насмехаясь и над самим понятием о чакрах, и над теми, кто о них с умным видом рассказывает, при этом заболевая и умирая, как и все остальные обыватели.
Получилось. Вначале словно издалека, а потом всё отчётливее слышу разговор местных медбратьев:
– …мало ли что рассказывают! – ворчал один недовольно. – Любого психа надо лечить успокоительным и относиться к нему как к дикому, опасному зверю. Иначе без головы останешься!
– Это ты зря так кидаешься в крайности, – рассуждал его более спокойный и, судя по голосу, несколько более старший товарищ. – Всё-таки случаи излечения происходят, люди возвращаются в общество и довольно сносно в нём адаптируются.
– Ха! Неужели ты веришь, что, к примеру, данного дурика можно вылечить? Ты вспомни, что он недавно со своей палатой сотворил. Как по мне, я бы таких сразу усыплял и средств на него не тратил.
– Экий ты прыткий! Во-первых, средства не твои. Чего тебе их жалеть? А во-вторых, если всех дуриков усыплять, то клинику закрывать придётся. А где тебя, такого идиота, ещё на работу примут?
– Эй! Ты за словами-то следи! – не на шутку обиделся первый санитар. – Сам-то чего доцентом в академии наук не работаешь? Мозгов не хватает? Или они у тебя только для ухода за такими вот буйными заточены?
– Любую работу надо любить, – примирительно продолжил второй. – Да и человек этот перед тобой не виноват. Представь только на минутку, что он твой брат или отец… А-а! Вот то-то же!
Некоторое время царило молчание, а стена в моём поле зрения вздрогнула, потом поехала в сторону, и мне представилась возможность рассмотреть мраморный плинтус. Видимо, тело передвигали, мыли, возможно, делали массаж, чтобы не было пролежней. А я от всей души мысленно сочувствовал тяжкому труду этих санитаров. Всё-таки, в самом деле, мужики рисковали своими головами. Сам как вспомню сцену крушения палаты и попытку выбить решётку – вздрагиваю. Конечно, не телом вздрагиваю, а неким подспудным естеством.
Но… Кажется, дернулся я не только мысленно, потому что голос молодого санитара прозвучал тревожно:
– А чего это он дёрнулся?
Ого! Неужели моя внутренняя иннервация[3] пробила себе дорогу наружу?
– Не обращай внимания, – успокоил второй санитар коллегу. – У него частенько такие конвульсии. Но к буйству они не приводят.
– Уверен? – Ответа не последовало, зато желание поспорить не исчезло. – Всё равно я этой глупости понять не могу: возводить для дурика такую универсальную палату с дорогостоящим оборудованием, чтобы он в «Тетрис» мог поиграть? Ну не абсурд ли?
– «Тетрис» – только вначале. Потом игры станут усложняться, тело вообще в кокон полного жизнеобеспечения уложат.
– Вот! Именно это я и хотел от тебя услышать. Представь, что лечение прошло успешно и клиент выздоровел. Что случится после этого? Да всё просто, как трамвайная рельса! – возбуждённо выплёвывал он. – Всех психов положат в такой же точно кокон, все станут счастливы, клиника закроется, а мы – останемся без работы.
Его товарищ слушал рассуждения и смеялся:
– Опять ты впадаешь в крайности. Эта новинка создана лишь как один из методов лечения от психического расстройства. Предназначен только для взрослых, побывавших в катастрофах или перенесших невыносимый для их сознания психологический стресс. Разве у нас тут таких много? Этот да ещё парочка. И не факт, что они излечатся… Так что поверь мне, работы нам хватит до самой пенсии.
Сидеть в тюрьме из собственного тела долгие годы до чьей-то отдалённой пенсии мне совершенно не хотелось. Поэтому я максимально сконцентрировался на мышлении, стараясь понять, о каком коконе идёт речь и как скоро меня начнут в него заталкивать. К сожалению, изменение умственной концентрации привело к пропаже звука в моей «камере». А потом и картинка исчезла: глаза нагло закрылись. Подозреваю, что моё тело захватили микробы-паразиты и управляют им не просто безалаберно, а назло мне.
