Быть хорошим ассистентом врача-стоматолога – не такая уж трудная задача. Запомни названия всех инструментов да знай себе угадывай, какой именно мне может понадобиться в тот или иной момент. Это вам не сердечно-сосудистая хирургия. Но и не хиханьки да хаханьки. Пациенты у меня самые разные: жертвы автомобильных аварий и пьяных драк, например. Эбби приходилось не только подавать мне нужные инструменты, но и с профессиональным спокойствием взирать на их изувеченные рты. Поверьте на слово: в автомобильные аварии лучше не попадать. Конечно, частично я решу проблему, вы снова сможете есть и пить, но участь ваша незавидна. Считайте, вы исчерпали свой запас удачи. С этого момента ваша жизнь превратится в сплошной компромисс, и до самой смерти вам придется слушать фразы вроде «Мы сделаем все, что в наших силах» и «На большее мы не способны».
Ассистенты также полощут, осушают и отсасывают. Они подготавливают лотки, помогают составлять анамнез, снимать оттиски, примерять коронки, надевать и убирать резиновые прокладки. Словом, без хорошего ассистента врач ничего толком не сделает. И Эбби была очень хорошим ассистентом. Даже держала пациентов за руку. Однако с руководством отношения у нее не ладились. Со всеми жалобами, предложениями и даже просьбами о выходных она обращалась не напрямую ко мне, а к Конни или миссис Конвой. Якобы боялась лишний раз меня побеспокоить. Боялась побеспокоить?! Мы целыми днями напролет сидели друг напротив друга! Наверное, она предпочла бы сидеть напротив другого врача – из тех, что любят людей и без конца хохмят. Я и сам не прочь быть таким врачом. Мне очень хотелось, чтобы Эбби перестала укоризненно молчать. Может, она меня и не осуждала. Может, я просто неверно читал ее взгляд, ведь остальные черты ее лица скрывались за розовой маской. Может, она просто ждала момента, чтобы быстро и профессионально подать мне нужный инструмент. Но попробуйте-ка сами весь день посидеть напротив ассистента: посмотрим, кем вы себя будете чувствовать в те моменты, когда вам не захочется хохмить и веселиться.
«Все кабинеты готовы?» – этими словами я встречаю Эбби в начале каждого дня.
Мне бы и самому хотелось первым делом говорить всем «Доброе утро!». «Доброе утро» поднимает боевой дух сотрудников: «Жизнь прекрасна! Мы снова вместе, наши головы ясны, подмышки благоухают, какие же чудесные сюрпризы приготовил нам новый день?» Но по утрам я на такое не способен. В моей клинике работали всего четыре сотрудника, включая меня самого, – выходит, от меня требовалось три раза повторить «доброе утро». Много? Нет. И все же я не удосуживался сделать даже такую малость. Игнорируя печальный факт, что каждому из нас отпущено лишь одно-два «добрых утра» в сутки, я лишал своих коллег этого удовольствия. А то и вовсе на голубом глазу забывал, сколь ужасающе мы ограничены в возможностях пожелать доброго утра ближним, – просто забывал, и все! Или произносил эти слова с иронией, скепсисом, злобой, сухостью, деспотизмом в голосе. Я мог сказать «доброе утро» Эбби и Бетси, но обделить Конни. А мог весело поприветствовать Бетси, но не Эбби и/или Конни. Еще я мог сказать «доброе утро» Эбби в присутствии Бетси или Бетси в присутствии Конни, но не самой Конни. Да что хорошего в этом предсказуемом событии – наступлении так называемого «нового дня»? Обычно ему предшествует долгая битва с организмом за короткий сон, которую многие люди именуют «ночью». Мне всегда казалось, что этого недостаточно для новой порции ритуальных приветствий. Поэтому я просто говорил: «Где расписание?» Эти слова предназначались Конни, сидевшей за письменным столом. Или я спрашивал Эбби: «Все кабинеты готовы?» – как в то самое утро, о котором пойдет речь. Или я обращался к Бетси: «Вы сегодня работаете одни», имея в виду, что помощника (я иногда приглашал временного гигиениста) не будет. Тогда она отвечала: «Кто-то сегодня не в духе». Настроение у меня было не такое уж скверное, несмотря на тщетные попытки выспаться и слишком скорую встречу с теми же тремя сотрудниками, которых я имел честь видеть вчера. Однако от слов Бетси про «не в духе» я моментально падал духом и проводил остаток дня в чернейшей тоске.
И все же «Доброе утро! Доброе утро всем и вся!» – говорил я своим пациентам, потому что был худшим из ханжей. Из всех ханжей, из всех жестоких и насквозь фальшивых притворщиков, я был самым худшим.
Среди моих пациентов в то пятничное утро был человек, которого я назову Телефонная Книга. Он пришел на косметическую процедуру. Почему-то в последние годы народ валом валил на косметические процедуры. Одни хотели отбелить зубы, другие – выпрямить, третьи надеялись скорректировать «десневую» улыбку, четвертые – изменить положение губ, пятые – полностью перестроить прикус, зуб за зубом, миллиметр за миллиметром, чтобы раз и навсегда избавиться от страшных детских воспоминаний. Люди мечтали об улыбке Джорджа Клуни, Ким Кардашьян и еще об этой мясистой вальгусной улыбке Тома Круза. Многие приносили вырезанные из журналов фотографии менее популярных звезд, улыбками которых хотели обладать, чтобы улыбаться, как звезда, ходить по улицам, как звезда, и жить до скончания века в ослепительном звездном сиянии. Разумеется, то были состоятельные пациенты, которые вполне могли побаловать себя: адвокаты, управляющие хеджевых фондов и их жены, потерявшие страсть к очаровательным изъянам, светские львицы, которые на вернисажах собирали на себе свет всех фотовспышек. Но за «косметикой» ко мне приходили и другие люди. Не имея страховки, они, заглотив полбутылки «Джим Бима» и вооружившись плоскогубцами, сами выдирали себе сгнившие зубы – а потом сталкивались с последствиями. Растущую зубную боль они глушили аспирином, виски и любыми обезболивающими, какие удавалось раздобыть. Некоторых я отправлял прямиком на госпитализацию. Обычно таких людей недолюбливали за скверный нрав и замкнутость, ведь они никогда не улыбались – но они не улыбались по совсем другой причине. Они стеснялись желтых никотиновых пятен, серого налета, черных пробоин на месте выпавших зубов. Промучившись несколько лет и наконец скопив нужную сумму, они приходили ко мне, садились в кресло… и их прорывало, что женщин, что мужчин: я узнавал все про их страшные прозвища, разбитые сердца, упущенные возможности и никчемные жизни. Столько горя – из-за зубов! Порой я считал себя исключительно непригодным к профессии врача-стоматолога, вынуждавшей меня ежедневно закрывать глаза на заведомо известное будущее, не видеть могилы в каждом открытом рте. Я тратил все силы на нечто преходящее, на полумеры и паллиативы, отчего мне было трудновато убедить в необходимости регулярных походов к стоматологу даже самого себя. Но когда мне доводилось поработать с такими вот пациентами – после снятия швов они приходили благодарить меня за вновь обретенную радость жизни, нет, за новую жизнь, – я гордился собой, и пошло оно к черту, это заведомо известное будущее.
Итак, я наращивал Телефонной Книге новые передние зубы, когда он выудил из кармана я-машинку и принялся что-то искать в телефонной книге. Конечно, я не операцию на головном мозге ему делал, всего лишь наращивал зубы. Однако же и эта элементарная процедура требует сосредоточения и некоторого минимального участия со стороны пациента. Я глубоко убежден: если бы операции на головном мозге не требовали общего наркоза, пациенты умудрялись бы рыться в телефоне и прямо на операционном столе. Я не устаю поражаться, сколь многие действия кажутся людям вполне уместными во время лечения зубов. Миссис Конвой как-то рассказывала, что одна ее пациентка прямо во время чистки открыла флакончик с лаком и принялась красить ногти. За это ей пришлось выслушать страстную тираду о падении нравов в современном обществе – бедняжка не могла ни сбежать, ни выдвинуть какие-либо контраргументы, ведь во рту у нее был скейлер миссис Конвой.
Я попросил пациента, испытавшего острую необходимость порыться в телефонной книге во время лечения, убрать свой телефон подальше: он выполнил мою просьбу лишь после того, как отправил кому-то эсэмэс. Этот случай заставил меня вспомнить один любопытный период в своей жизни. Когда антидепрессант перестал действовать, а уроки испанского осточертели, я записался в тренажерный зал. На это меня сподвиг друг Макгоуэн. Вместе мы поднимали и опускали тяжести – и на целых полтора месяца я полностью отдался этому занятию, привлеченный сиянием блестящих грузов и обещаниями недюжинной половой удали. Впрочем, мне быстро надоел тусклый свет, и я переключился на лакросс. Помню, однажды я рассказал Макгоуэну, что весь вечер изучал свою телефонную книгу, и мне вдруг пришло в голову, что почти все эти люди мне – никто. Я решил удалить из я-машинки десяток-другой контактов, пусть некоторых из них я знал всю жизнь. Макговану мое решение не понравилось. «Это же твои знакомые», – сказал он. «Ну да. И что?» – «Тебя не парят твои знакомые?» – «А они должны меня парить?» – «Не понимаю, зачем ты вытворяешь такие вещи. Лучше не надо. Это меня угнетает». Я не понял, почему это его угнетает. Я же не его телефонную книгу чистить собрался. Через некоторое время мне позвонили с неизвестного номера. «Алло», – сказал я. «Как жизнь?» – поинтересовались на другом конце провода. «А кто спрашивает?» – спросил я. Это был Макгоуэн. С тех пор мы не общаемся.
