Такие бомбы могли уничтожить танки, бронемашины и повредить шоссе.

Накануне, когда Дуглас летал на разведку, он обратил внимание на подступавшие вплотную к шоссе

неподалеку от Торихи горы. Если поймать колонну итальянцев здесь, машинам свернуть будет некуда...

Тогда... И вот теперь Пумпур сообщил, что [77] как раз сюда и движется моторизованная дивизия

итальянцев.

Медлить было нельзя. Еще раз взглянув на небо — оно оставалось таким же неприветливым, — Дуглас

все же решил лететь. Легко сказать — лететь. От стоянки к старту машины пришлось выносить на руках.

Но вот скрылись в свинцовых тучах бомбардировщики, за ними поднялись штурмовики. Наконец, ушли

истребители.

Серые облака окутали кабину. Дуглас взглянул на часы. По его расчетам, сейчас должно было показаться

шоссе. Он нажал ручку управления «от себя». До земли оставалось не больше двухсот метров, когда

удалось вырваться из свинцовых объятий неба. В ту же минуту он увидел, как в голове и в конце колонны

взметнулся столб пламени. Паника охватила шоссе. Было видно, как из автомобилей выпрыгивали

солдаты и поднимали обращенные к небу руки. Горевшие машины и громадные воронки превратили

шоссе в тупик, выхода из которого не было. В этот момент появились штурмовики. Они шли на высоте

пятнадцати — двадцати метров, сметая все своим огнем.

То, о чем Дуглас знал только по лекциям и книгам, что было еще новинкой, которую пробовали лишь на

учениях и маневрах, теперь он проверял в бою.

Пройдут годы, и многие из тех, кто штурмовал тогда шоссе под Мадридом, вспомнят об этом, атакуя

вражеские колонны под Москвой и Ленинградом, Курском и Смоленском. Спасаясь от «черной смерти»

— знаменитых «Илов», будут бежать гитлеровцы. Но тогда в Испании не было «Илов», и все это было

впервые. [78]

...На шоссе творилось что-то невообразимое. Обезумевшие водители бежали с дороги. Машины

сваливались в кювет, а самолеты сбрасывали и сбрасывали бомбы, поливали дорогу пулеметным огнем.

Подошедшие испанские части и интеровцы закрепили успех летчиков. В этот день по всей цепи

республиканцев курили итальянские сигареты, которые вместе с другими трофеями были захвачены на

шоссе. Но в первую очередь их, конечно, послали в подарок летчикам. «Вот так окончатся все штучки

Муссолини — дымом», — шутили повсюду.

Но это было лишь начало. Авиация республиканцев не давала противнику ни минуты передышки. На

аэродромах Дуглас организовал настоящий конвейер. Не успевало сесть одно звено, в небо взмывало

другое, а в это время над головой легионеров висело уже третье.

Беспрерывно работала оружейная мастерская, на дверях которой висел плакат: «Принимается оружие

любых марок. Средства — в пользу Межрабпрома».

Здесь трудились и наши мастера и испанские рабочие. Механики приводили в порядок самолеты.

Настилались полосы из досок, жердей и соломы. И опять машины выруливали на старт.

На все уходили считанные минуты. И так по пять-шесть раз в день. Летчики не знали усталости. О ней

просто никто не думал.

Для хваленых асов из легиона «Кондор» и для хвастливых победителей безоружной Абиссинии погода

была неподходящей. Лишь когда проглянуло солнце, они решились взлететь. Но было уже поздно. Под

ударами подошедших интернациональных бригад, дивизий Листера и Модесто, танкистов Павлова

итальянский экспедиционный корпус начал отступать. [79]

Майор Джованни, командир одной из бандер дивизии «Божья воля», вышел из автомобиля, чтобы

выяснить, чем вызвана задержка колонны. Но на перекрестке у Альмадронеса разобраться что к чему

было невозможно. Отступавшие войска запрудили всю дорогу. Делать было нечего. Приходилось ждать.

Майор присел у обочины, вынул заветную тетрадь, в которой вел дневник, и записал:

«Все смешалось. Полнейший хаос. Слава богу, что такая погода, а то не знаю, что с нами было бы, если...»

Тетрадь в кожаном переплете так и осталась лежать у обочины. То, на что надеялся итальянский майор, не сбылось. Самолеты все-таки появились. Они зашли вначале с севера, где находилась голова колонны, а

затем на тылы отступающих обрушилась группа бомбардировщиков, за ними истребители проутюжили

всю колонну из конца в конец. В довершение всего над шоссе прошлись истребители прикрытия.

План атаки был выдержан безукоризненно. Продолжалась она всего минут двадцать. Следом за этим

разгромили эшелоны в Сигуэнсе бомбардировщики. Штурмовики и истребители вновь ударили по еще

не пришедшей в себя «Божьей воле». Поднявшаяся в воздух почти вся авиация итальянцев не в силах

была помешать этому. После двух-трех встреч с истребителями республиканцев «Фиаты» вообще

оставили поле боя. Победа была полной.

Вот что скрывалось за короткими строчками газетного сообщения, которое с волнением читали в те дни

во многих странах мира: «Разгром 2-й и 3-й дивизии итальянцев начался после того, как была введена в

действие правительственная авиация».

Весть о победе под Гвадалахарой всколыхнула [80] мир. Значит, против фашистов можно не только

выстоять, но их можно еще и побить!

Особенно сильное впечатление произвели на всех действия авиации. Их анализировали, оценивали, сравнивали, сопоставляли крупнейшие авиационные авторитеты мира. Ведь они опрокидывали многие

теоретические положения, заставляя по-новому взглянуть на роль и возможности авиации. И спустя

двадцать пять лет, несмотря на то что за это время успела начаться и закончиться вторая мировая война, французский генерал Пиоле пишет: «Участвовавшие в битве советские добровольческие авиагруппы

обеспечили неоспоримое господство в воздухе. Показали высокое мастерство, прекрасную

маневренность, энергичное руководство со стороны своего командования, хорошую выучку в части атак

с бреющего полета».

И далее французский генерал замечает: «...атаки под Гвадалахарой произвели сильное впечатление на

немецкий легион «Кондор». Командующий советскими авиационными частями замечательно

воспользовался обстановкой, правильно ее оценив, проявив дерзость чрезмерную».

Дуглас, как мы видели, был не только организатором всей операции, он и сам принимал в ней

непосредственное участие.

Через несколько месяцев после того как отгремели последние залпы на Гвадалахарском фронте, теплой

июньской ночью в квартире Смушкевича в Витебске раздался телефонный звонок. Жена взяла трубку и

услышала далекий, но такой долгожданный голос:

— Здравствуй, я здесь... Нет, еще не в Витебске, но все-таки уже дома... Тороплюсь в Москву. Утром буду

в Орше... Встречай меня там. [81]

Все это время его семья жила только одной мыслью: как там? Для миллионов людей в те дни это был

вопрос, который они каждый день задавали друг другу. Но для нее он имел еще и свой, особый смысл.

Письма от него были очень кратки. «Ходи в театр. Развлекайся, веселись. Смотри за детьми. Я

обязательно вернусь».

У двери позвонили. Друзья уже знали обо всем.

— Скорей, скорей! Надо успеть, — поторопил командовавший в отсутствие Смушкевича бригадой

начальник штаба Миньков.

Внизу пофыркивал подаренный в свое время Якову Владимировичу Уборевичем «газик».

Уже рассветало. По дороге к Орше было еще тихо. Лишь навстречу в облаке пыли неслась какая-то

машина. Она поравнялась с «газиком» и остановилась.

От машины бежал человек в сером штатском костюме. Она еще никогда не видела мужа в штатском. Это

был он.

Через день он улетел. А на следующее утро позвонил из Москвы: «Включай радио...»

Было совсем рано. Вначале в приемнике отшумела Красная площадь. Затем шесть раз пробили куранты.

Ее охватило нетерпение. Ну, что там?

— Доброе утро, — сказал диктор.

— Доброе, — машинально произнесла она. Потом подумала и решила разбудить дочку. Та недовольно