— Это ты?

— Увы, мадемуазель, но я иду от него.

Какое-то время никто не отвечал, потом взволнованно:

— Что вы хотите?

— Поговорить с вами.

— Зачем?

— Потому, что я — комиссар полиции из Бордо Гремилли, и, рано или поздно, нам все равно пришлось бы встретиться.

— Но… уже слишком поздно.

— Да, конечно… Хотя время тихое, к тому же если вам не спится…

— Подождите.

До него донесся звук закрывающегося окна. Он бросил взгляд на верхний этаж. Все тихо. Кажется, ничьего внимания его присутствие здесь не привлекло. Входная дверь бесшумно приоткрылась. Полицейский проскользнул внутрь. Кто-то взял его за руку и шепнул:

— Пойдемте… Осторожно, ступенька.

Вскоре Гремилли очутился в тесной прихожей, стены которой были увешаны старыми гравюрами. Наконец, он смог рассмотреть своего проводника. Молодая женщина среднего роста. С темно-русыми волосами, она была прекрасно сложена, хотя несколько и пышновата. Она смотрела на него взволнованными и замечательными глазами. Комиссар подумал, что не удивился бы, узнав, что именно эти глаза заставили Арсизака влюбиться.

Мадемуазель Тане провела гостя в обставленный со вкусом салон.

Гремилли сразу почувствовал себя уютно.

— Мадемуазель, я был направлен в Перигё в связи с известными вам событиями.

Она жестом пригласила его сесть, будучи не в состоянии произнести даже слово.

— Вы… Вы от Жана?

— Я только что от него.

— Он знает, что вы решили зайти ко мне?

— Нет. По правде сказать, я и сам этого не предполагал, но, прогуливаясь неподалеку, я случайно оказался на вашей улице, увидел свет в окне и вот…

— С ним… все в порядке?

— По-моему, он в полной форме.

— Вот и хорошо!

— Мадемуазель Тане, в ту ночь, когда была найдена мертвой мадам Арсизак, в котором часу ее муж ушел от вас?

— Около двух часов.

— Откуда вам это известно?

— Пробило половину, когда он уходил, а в момент, когда я уже ложилась, часы показывали два часа.

— Почему он ушел от вас так рано или… так поздно?

— Я не знаю. Жан независимый человек. Он поступает так, как считает нужным. Я никогда его ни о чем не спрашиваю.

— В тот вечер вы говорили о мадам Арсизак?

— Мы никогда не затрагиваем эту тему.

— Тем не менее, вам было известно о ее отъезде в Бордо?

— Да.

— Тогда почему же он не остался у вас до утра?

— Я не знаю.

Он посмотрел на нее долгим и внимательным взглядом, и ему показалось, что она говорит вполне искренне.

— Вам известно, что на вашего друга падают серьезные подозрения?

Он чуть было не сказал «любовника», но в последний момент сдержал себя, настолько это пошлое слово не подходило ни к этой мягкой женщине, ни к этой по-настоящему домашней обстановке, которые, казалось, больше были созданы для законной нежности, чем для любовных авантюр.

— Догадываюсь… Люди такие недобрые.

— А вы не допускаете, что у них могут быть какие-то основания считать месье Арсизака виновным? Я полагаю, он любит вас?

— Я в этом уверена.

Произнося эти несколько слов, она так приятно улыбнулась, что это только подтвердило ее убежденность.

— Тогда, разве не естественны подозрения людей, считающих, что он мог избавиться от своей жены ради того, чтобы связать свою судьбу с вами?

— Те, которые так думают, его совсем не знают.

Гремилли чувствовал, что натыкается на непоколебимую веру, которой не страшны никакие ловушки.

— Где вы с ним познакомились?

— В доме доктора Музеролля, у которого я уже пять лет работаю секретаршей.

— И вы в него тут же влюбились, несмотря на то, что он женат?

— Я знаю, что вы хотите сказать… Я боролась… Но это оказалось сильнее меня. И я так счастлива, что не испытываю ни сожаления, ни угрызений совести.

— Даже сейчас?

— Даже сейчас.

— А он? За что он вас полюбил?

— Потому что он был несчастен.

— Из-за чего?

— Он не ладил со своей женой.

— Почему?

— Я не знаю.

— Вы не были знакомы с мадам Арсизак?

— Нет, только понаслышке.

— Вы к ней питали отвращение?

— Напротив, я ею восхищалась.

— А он? Он ее ненавидел?

— Не думаю. Скорее, он ею тоже восхищался.

Возвращаясь в гостиницу, Гремилли должен был признать, что все выходило не так, как он предполагал. Эта несовременная Арлетта… Этот муж, обожающий свою жену и который, возможно, ее и удушил… А если он невиновен? Тогда где искать настоящего убийцу?

Остановившись посреди площади Либерасьон, полицейский обвел взглядом вокруг себя. Если Арсизак непричастен к убийству Элен, то кто же сейчас не спит в городе, опасаясь, что нападут на его след?

Вопреки своим надеждам, Гремилли очень плохо спал. Ему не удалось, хотя бы на время, забыть о том, что мучало его. По мере того, как часы отсчитывали минуты, чутье старого полицейского подсказывало, что ему, вероятно, придется столкнуться с самым трудным из всех препятствий, которые он когда-либо встречал на своем пути. Ему казалось, что в этом деле все, к чему бы он ни протянул руку, просачивалось у него сквозь пальцы. Поначалу он смотрел на то, что предстояло ему решить, как на детскую головоломку, однако потом все оказалось настолько сложным, что он впервые сильно засомневался в своем успехе.

Еще там, в Бордо, Гремилли не слишком серьезно отнесся к словам дивизионного. Он думал, что от него требовалось лишь чувство меры и такт, чтобы решить загадку, доступную каждому, но с которой местная полиция не могла справиться успешно, не рискуя навлечь на себя непроходящий гнев. Комиссар убедил себя в том, что от него ожидали скорого и изящного решения, а также незаметного возвращения в Бордо сразу же вслед за арестом преступника. Теперь он понимал, что дело было совсем в другом. И не столько вероятность и так уже зародившегося, благодаря их стараниям, скандала заставила местную полицию обратиться за выручкой в Бордо, сколько очевидная их беспомощность перед изобретательным преступником. Гремилли более не сомневался в том, что угодил в осиное гнездо, из которого ему, несмотря на его знания и опыт, легко выбраться не удастся.

Все, с кем приходилось сталкиваться Гремилли, производили впечатление добрейших людей: перигёзский комиссар проявляет необыкновенную любезность и редкую самоотверженность, следователь проводит доверительную беседу, а главный подозреваемый так и вовсе симпатяга… Но вершиной всего было то, что полицейский не мог не испытывать даже какую-то нежность к той, которую общественность с уверенностью обвиняла в том, что именно из-за нее Жан Арсизак разделался со своей женой. Наконец, все без исключения пели дифирамбы покойнице, включая того, в ком все видели убийцу, а также ту, которая в глазах окружающих была не кем иным, как злой вдохновительницей. Гремилли замечал с горечью, что сам готов был позволить затянуть себя в эту липкую патоку, где царили самые высокие чувства, где все в этом тихом и благовоспитанном городке любили друг друга, забывая о жестоко убитой здесь женщине, как и о том, что где-то поблизости находится, наверняка, уважаемый и ценимый всеми человек, который ведет свою партию в этом хоре мягких голосов и почтенных идей и который является именно тем, кто задушил одну из очаровательнейших представительниц общества. Ему необходимо срочно встряхнуться, чтоб окончательно не засосало. Он должен подавить в себе любые непроизвольно возникшие в нем симпатии и относиться отныне ко всем, с кем ему придется сталкиваться, так, как это делает врач, исследующий больного, в котором видит потенциального разносчика опасной заразы. Сохранить трезвость ума и ясный взгляд — вот то первое, что приказал себе Гремилли и чем он, к его стыду, до этого пренебрегал.

Услышав, как часы пробили шесть раз и понимая, что больше не уснет, полицейский встал, включил воду в ванной, распахнул окно, из которого дохнуло свежим воздухом начинающегося дня, и выполнил несколько физических упражнений, сделавших его мышцы более эластичными, а сознание — более ясным. Судя по всему, погода обещала быть прекрасной, и это его радовало.