по возвращении с позиции каменотес, как старший теперь по должности,
донес в штаб, что наш командир выбыл из строя. Рапорт этот пришлось
составлять троим - Панкратову, Федорчуку и мне; сам каменотес, не
очень, видно, полагаясь на свою грамотность, только расписался на
рапорте - царапнул подпись закорючкой.
В штабе ответили: "Ожидать распоряжений", и мы, чтобы не терять
времени, занялись своим хозяйством: пополнили на артиллерийской базе
запас снарядов, зарядов и пулеметных лент, съездили на топливный
склад, набрали там дров, потом стали под водоразборную колонку и
накачали полный тендер воды.
Незаметно подошел вечер.
На юге темнеет быстро, а в этот раз ночь показалась особенно
темной: нигде вокруг ни огонька. Мы сидели в молчании около
бронепоезда, даже не видя, а только чувствуя друг друга. Старались не
курить, а если кому-нибудь становилось невмоготу без курева, тот бежал
на паровоз и высасывал там цигарку, присев на корточки перед топкой.
Темно, хоть глаз выколи! А тут еще поблизости противник... Где он
сейчас? Может быть, цепи петлюровцев подбираются уже к станции? В этой
темени недолго и в окружение попасть... Пока было светло и в городе
шел бой, не стоило опасаться: выстрелы и пролетавшие пули показывали,
с какой стороны мог подойти враг. Но с темнотой стрельба прекратилась,
и теперь ребята хватались за винтовки при всяком шорохе...
Половина нашей команды находилась у вагонов, а другая половина -
в охранении. Эти бойцы стояли цепочкой вокруг поезда на таком
расстоянии, чтобы в случае чего можно было подать голос и друг другу и
на самый бронепоезд.
Подошла и моя очередь идти в секрет. Я занял свой пост - он
пришелся около вокзала - и начал медленно прохаживаться по перрону,
стараясь ступать без шума, - перрон был завален грудами обрушившихся
кирпичей, битого стекла и штукатурки.
В это время в конце перрона мигнул огонек. Я притаился с
винтовкой у стены. Но это оказался свой, железнодорожник. Он навел на
мое лицо красный свет, потом зеленый и быстро упрятал фонарь обратно
под полу. Однако я успел заметить, что подошли двое. Второй был
красноармеец с винтовкой.
- Вам пакет из штаба, - негромко сказал красноармеец, и я узнал в
нем нашего штабного вестового.
- Пакет?.. Обожди-ка, я позову товарища, который поездом
командует.
- А пакет на твою фамилию писан, - сказал красноармеец.
- То есть как на мою фамилию?
Я взял у него пакет, пощупал - пакет с сургучной печатью.
Железнодорожник приоткрыл под полой фонарь, и я поднес пакет к огню.
Да, так и написано: "Медникову".
Что бы это значило? Никогда еще мне не присылали штабных
пакетов...
Поколебавшись минуту, я сломал печать и вскрыл пакет.
"Приказываю вам, - прочитал я, - немедленно принять командование
бронепоездом. Об исполнении донести. Комбриг Теслер".
Что такое?.. Мне - командовать бронепоездом?
- Слушай-ка, товарищ, - сказал я, - тут какая-то путаница. Верни
это писарю. Он, должно быть, адрес переврал...
- А про то нам не ведано, - сказал вестовой и подал мне шнуровую
книгу: - Распишитесь в получении.
Я черкнул в книге свою фамилию и, предупредив соседнего бойца,
что должен отлучиться на минуту, со всех ног бросился к полевому
телефону. Телефон был у переезда, в стрелочной будке.
Вбежал к телефонистам, схватил с аппарата трубку. Требую
комбрига. В трубке пощелкало, и я услышал его голос:
- У аппарата.
- Товарищ командир бригады! Говорит сапер Медников. Разрешите
доложить.
- Говорите.
- В штабе писаря напутали что-то. Приказания ваши не по
назначению засылают. Вот тут мне сейчас пакет прислали...
- Фамилия на пакете есть? - перебил комбриг.
- Есть, - отвечаю, - моя фамилия. Вот я и удивляюсь...
- Прочтите приказание.
Я прочитал раздельно, слово в слово.
- А подписано кем?
- Ваша, - говорю, - личная подпись...
- Ну так извольте выполнять приказание!
- Товарищ командир бригады, да я же сапер, вы, наверно, забыли; я
в пушке ничего не понимаю... - заспешил я, чтобы он не прервал меня
снова.
- Никаких пререканий в боевой обстановке. Будете командовать!
Я положил трубку. Схватил ее опять - дую, дую в рожок...
Ни звука. Уже разъединили.
Я вышел от связистов. Зажег в темноте спичку и еще раз прочитал
приказание. "Командир... Да какой же я командир бронепоезда, - это же
смех! Шестидюймовое орудие, пулеметы... Ну, при пулеметах, скажем,
Панкратов и знающие люди, там ничего, обойдется... Но эта
сверхмудреная гаубица! Куда ни взглянешь - цифры, микрометрические
винты, стекла, линзы... Заправские артиллеристы и те путаются! Вон
каменотес: сколько снарядов по батарее выпустил, и все без толку - так
и ушла батарея!"
Спотыкаясь в темноте о рельсы, о шпалы, я возвратился на свой
пост, на перрон, и зашагал по битому стеклу и щебню, ступая куда
попало. "На первый случай, - думаю, - хоть бы артиллерийские команды
припомнить. Как это у Богуша: засечка, отсечка... Нет, не то...
Отражатель, вот как! "Орудие к бою. Отражатель ноль-тридцать, снарядом
по угломеру..." Тьфу ты черт, не по угломеру, а по деревне! Нет, уж
лучше молчать, чем так срамиться..."
Я дождался смены и побрел к вагону. Постоял, подержался за
лесенку. Никуда не денешься! И в вагон придется войти, и командовать
придется.
Я влез в вагон.
На лафете пушки стоял железнодорожный фонарь, прикрытый сверху
мешком, и люди в полутьме обедали. Тут были каменотес с племянником,
смазчик, матрос, Панкратов и с ним два или три пулеметчика, остальные
пулеметчики стояли в охранении. Плотным кружком, плечо в плечо, сидели
они вокруг пожарного ведра с надписью: "Ст. Проскуров". Я сразу узнал
ведро - в нем я подавал воду для пулеметов во время боя.
Теперь все запускали в ведро ложки. Зачерпнет один, подставит под
ложку ломоть хлеба, чтобы не закапаться, и отъезжает назад, дает место
соседу.
Кое-кто, уже пообедав, пил чай. На полу стояла стреляная гильза,
доверху наполненная кусками колотого сахара. Сахар макали в кружки,
как сухари, и запивали чаем.
- Хрупай, ребята, хрупай, - угощал матрос, - это у нас нонче
заместо жареного... А ты тоже не отставай, держи равнение, раз в бойцы
записался, - наставительно сказал он смазчику.
Смазчик держал перед собой огромный кусище сахару и, видно не
зная, как к нему приступиться, только облизывал его.
- Да не пролезает в рот! - рассмеялся смазчик.
- Должно в тебя пролезть, ежели ты кок. Коки знаешь какие бывают?
Во! - Матрос надул щеки, выпятил живот и, привстав, досыпал в гильзу
еще сахару из шестипудового мешка.
Когда я вошел в вагон, каменотес что-то неторопливо рассказывал.
Остальные внимательно слушали, не сводя с него глаз. "И за те
карбованцы наш помещик, польский пан, утопал в роскоши..." - услышал я
слова.
- Садись, товарищ, - сказал мне каменотес, перестав рассказывать,
и уступил свое место у ведра. - Борщ добрый! В поселке, спасибо,
сварили, кок наш расстарался! - И он подмигнул смазчику.
Я взял ложку и стал выуживать из ведра куски мяса и сала.
Жую, глотаю, а сам все думаю про свое. Выходит, что я теперь
командир... Надо об этом объявить, а язык не поворачивается. Ну ладно,
сначала поем...
Обед подходил к концу. Я встал и громко сказал:
- Товарищи, я назначен к вам командиром... Командиром
бронепоезда.
Все повернули ко мне головы, иные привстали, словно желая получше
