Красноармеец в башне, быстро перебирая руками, стал вертеть свой

штурвал, как шофер на крутом повороте.

Загудел башенный пулемет.

С башни свисала набитая патронами лента, и пулемет беспрерывно ее

подбирал, словно сжевывал. Долговязый красноармеец поддерживал, как на

тарелочке, ленту ладонью.

Через какие-нибудь полминуты вся лента ушла в пулемет.

- Давай другую, живо! - крикнул пулеметчик.

И он выбросил на пол отстрелянную ленту. Долговязый проворно

вытряхнул из коробки запасную. Подал наверх. Опять застрочили оба

пулемета вместе, бортовой и башенный.

И вдруг... Или это мне показалось? Наступающие начали

откатываться в сторону...

- Панкратов! - позвал я. - Гляди, удирают!

Панкратов заглянул в бойницу, да так и отшатнулся. Забегал,

крича, по вагону:

- Не выпускай, ребята, не выпускай их! Они нашим полковым во

фланг заходят... Третий пулемет!

Третий пулемет стоял в запасе у другого борта.

- Перекатывай его! - крикнул Панкратов.

Бойцы схватили пулемет за хобот, потянули его на себя и,

развернувшись, с разбегу вкатили стволом в мою бойницу.

Красноармейцы торопливо налаживали прицельную рамку. Наводчик уже

засучил рукава, прищурился... И вдруг что-то с грохотом обрушилось

сверху на вагон. Взвыла броня.

- Ложись! Снаряд! - только и успел крикнуть Панкратов.

Мы все повалились на пол...

Прошла секунда, другая, третья... Взрыва нет. Бойцы

переглянулись. Глядим на потолок, на стены - не светятся, ни одной

дыры.

Опять прокатился гром по потолку. И опять потолок целехонек.

- Да это же наша шестидюймовая ухает! Вот дурни, ну!

Бойцы дружно захохотали.

- А ну по местам! Что ржете? - грозно крикнул сконфуженный

Панкратов. - Первый, второй, третий пулемет - огонь!..

Затрещали, зачастили все три пулемета, словно наперегонки

взялись, переругиваясь между собой. А пушка ухала - четвертая...

Вот где пошли крошить желто-блакитных!

- Воды! - вдруг крикнул румяный пулеметчик с блестящими глазами.

Панкратов подтолкнул меня:

- Подай Никифору ведро! Оно там в уголку.

Я нашел ведро с водой и подтащил его к пулеметчику. Пулеметчик,

перестав стрелять, отвинтил пробку под кожухом пулемета, и оттуда, как

из самовара, полился кипяток. Мы вдвоем наклонили пулемет и спустили

кипяток за борт. Через другое, верхнее отверстие я наполнил кожух

свежей водой. После этого пулеметчик, потянувшись к краю ведра, жадно

глотнул воды сам. Утерся рукавом - и опять за дело.

Тут потребовали воды и другие пулеметчики. "Ишь ты, водоноса себе

нашли! Ну да уж ладно..."

Я пошел с ведром по вагону.

Переменили воду, и опять пошла стрельба. Но вскоре Панкратов

скомандовал отбой.

- Ускользнули, собаки, - сказал он, поднимаясь от крайней

бойницы, через которую вел наблюдение. - Все-таки прошли нашим во

фланг!.. Ну ничего, положили мы их немало. Попомнят пулеметчиков

первого полка!

Некоторое время еще держал огонь башенный пулемет - у него с

вышки был самый дальний обстрел. Наконец заглох и он.

- Шабаш! - сказал пулеметчик и спрыгнул вниз.

Поезд остановился, и красноармейцы, потягиваясь и разминаясь,

начали приборку вагона.

Я решил воспользоваться остановкой и сбегать в орудийный вагон.

Очень уж мне хотелось взглянуть на наших артиллеристов: ведь боевое

крещение ребята получили! "Сбегаю погляжу на них, а заодно и

распоряжение от командира получу, - подумал я. - Должно же быть мне

какое-нибудь распоряжение!"

x x x

Я вышел из вагона. Мы стояли среди поля. Кругом были холмы, а

позади нас, невдалеке от железной дороги, роща. Я сразу узнал ее по

березкам, у этой рощи мы и начали бой. Пока сидел в вагоне, казалось -

куда как далеко ушли, а вот она, роща, - рукой подать!

Я постоял, вдыхая свежий воздух. Солнце пекло уже вовсю. Но после

броневого вагона и на солнце нежарко. Здесь освежает ветерок, а там,

под броней, как в духовом шкафу.

Поостыв немного, я начал пробираться от хвоста поезда вперед.

Ступать пришлось по самому краю вязкого песчаного откоса, и я цеплялся

за буксы и за каждый выступ вагона, чтобы не съехать вниз.

Кругом было тихо, безлюдно. А в это же самое время где-то совсем

недалеко, за холмами, шла жаркая схватка. Там трещали пулеметы, часто

и беспорядочно щелкали ружейные выстрелы и ежеминутно все покрывалось

протяжным гулом артиллерии.

Вдруг - щелк, щелк... Вот черт, да и сюда пули залетают!

Я пригнул голову, пошел быстрее, но скоро наткнулся на подножку

паровоза. Чтобы не делать обхода, я вспрыгнул на подножку. Заглянул в

будку машиниста. Вот они тут как устроились! Целую баррикаду из дров

наворотили, прямо саперы. Никакая пуля их не достанет!

- Ну как, - говорю, - товарищи, у вас все в порядке?

Из-за дров показалось чумазое лицо кочегара, за ним блеснула

серебром фуражка машиниста.

- А вот вы с вашим начальством за фонари мне ответите, -

пригрозил машинист, переступая через поленья.

- Какие фонари?

- А такие фонари. Пора уж понимать: не царское имущество - свое,

народное... - Он пустил из водомера струю пара, сердито закрыл вентиль

и стал в дверях. - Почему не предупредили, чтоб фонари я снял? Куда я

теперь с фонарями, если их пулями расшибло?.. Вот и ответите, раз вы

здесь начальники!

- Ну-ну, разворчался... Тут бой, а он с фонарями...

Я спрыгнул с подножки, чтобы идти дальше... Глянул вперед... Что

это? Человек под поездом! Лежит возле самого вагона, уткнувшись в

песок, и не шевелится... Да ведь это Богуш, наш командир!

Я подбежал к нему. Тронул его за плечо, просунул руку под френч,

нащупываю сердце...

Жив! Тьфу ты, как он меня перепугал!..

Богуш застонал, медленно приподнялся на песке, сел и вскинул на

меня глаза. Бледный, губы дрожат. Правой рукой он судорожно сжимал

левую повыше локтя, а между пальцами проступала кровь.

- Ребята, - закричал я, - сюда! Командир ранен!

Наверху в вагоне послышался топот. К борту подскочили все пятеро

артиллеристов и остановились, глядя на раненого командира.

- Дайте бинт. Есть у кого-нибудь бинт, ребята?

Малюга первый пришел в себя - выхватил из кармана тряпицу и

протянул мне.

Но я не решался приложить тряпицу к ране.

- Чистая, чистая, - замахал на меня старик. - Только яблоки

накрывал!

- Возьмите бинт... У меня в кармане... - проговорил он слабым

голосом. - О-ох!..

Я обшарил карманы его френча и нашел пакет с ватой и бинтом.

Потом разорвал на раненом рукав, освободил руку и стал делать

перевязку.

Богуш закусил губу от боли:

- Потуже... Надо кровь остановить...

- Сейчас, сейчас... Как же это вас, а?

- Пулей. Оттуда... - он кивнул в сторону холмов. - В задний

вагон, к пулеметчикам, хотел пройти...

Быстро сделав перевязку, я связал из остатков бинта широкую

просторную петлю и подвесил командиру руку на груди.

- Что, или кость задета? - спросил меня матрос.

- Нет, мякотью пуля прошла, это заживет скоро.

- Ох, плохо мне... - прошептал Богуш. Он вдруг совсем расклеился

и запросил пить.

Малюга сбегал к машинисту и принес от него чайник.

- Вот чайку выпейте... - Старик, придерживая раненому голову,

вложил ему в рот медный рожок.

Богуш жадно напился.

- Берем, ребята, командира, - захлопотал смазчик, кивая

остальным. - Поднимем его в вагон, да сразу и в город, в лазарет.

Но ехать в город не пришлось. Командир рассудил иначе. Посидев