разрывами тяжелых снарядов, засыпали землей, травили газами и жгли
огнеметами. Это его друзья умирали рядом, и это он, лично, он, солдат
такого-то полка Рихард Зорге, стонал от боли и терял сознание, когда
санитары тащили его по полю и врачи вытаскивали из него осколки.
Он был на Сомме. На той французской реке, где с июня по ноябрь 1916
года убили 400 000 немцев, 360 000 англичан, 200 000 французов. И когда он в
сдержанных выражениях, подобающих автору научной статьи, писал: "Война не
является результатом злой воли или безумия, но результатом империализма.
Устранить современную войну -- значит устранить империализм",-- можно
поверить: к такому выводу его привели не только личные убеждения, но и
личные чувства. Зорге выстрадал эту мысль. Она стала частью его жизненной
программы, которую он с такой последовательностью, с таким мужеством
отстаивал до конца.
В хоре похвал советскому разведчику приходилось слышать и скептические
голоса: революционер, ученый, и вдруг -- разведка,.. Что определило такой
"странный" переход? Но в свое время еще больше скепсиса, если не сказать,
яда, слышалось в нападках на Дзержинского, Берзина. Как же это,
большевики-подпольщики, чистейшие из чистейших, пошли на работу в ВЧК!
"...Это обывательские толки, ничего не стоящие",-- говорил об этих нападках
Ленин. Он высоко ценил деятельность тех. органов, которые являлись "разящим
орудием против бесчисленных заговоров, бесчисленных покушений на Советскую
власть со стороны людей, которые были бесконечно сильнее нас". "Сейчас стоит
вопрос о жизни и смерти... -- писала "Правда" в сообщении о покушении на В.
И. Ленина. -- Пролетариат не любит подставлять другой щеки..."
Еще у подростка Рихарда, увлекавшегося историей, были свои любимые
периоды в развитии человечества. Более всего он преклонялся перед
французскими революционерами. Позже он мог прочесть у Ленина: "Мы знаем, как
во Франции в 1848 году расправлялись с пролетариями, и когда нас упрекают в
жестокости, мы недоумеваем, как люди забывают элементарнейший марксизм".
Рихард Зорге хорошо усвоил "элементарнейший марксизм". Он хорошо разбирался
в том, какие ошибки погубили дорогую ему Парижскую коммуну. И зло, едко
смеялся в своих статьях над новоявленными пацифистами и чистоплюями и над
теми болтунами, кто верит, "будто одним голым констатированием
действительности можно преодолеть действительность".
Пролетарский гуманизм был всегда присущ ему, как дыхание. Нет, Зорге и
после отъезда из Москвы не стал другим. И сам никогда не делил свою жизнь на
"до двадцать девятого" и "после двадцать девятого"...
"Я был прав", --скажет он на процессе в Токио.
"Вторая мировая война, которая продолжается вот уже третий год, и в
особенности война Германии с Советским Союзом подтвердили мою убежденность в
том, что выбор, который я сделал двадцать лет назад, был правильным. Я
говорю об этом, принимая во внимание все, что произошло со мной за последние
двадцать пять лет, и в особенности то, что произошло со мной за последний
год", -- так писал Зорге далеко от Москвы, в токийской тюрьме Сугамо,
приговоренный к смертной казни.
Теперь на Западе пытаются изобразить товарища Зорге послушным "орудием
в руках Кремля". И в известном фильме, и в зарубежных романах за каждой
операцией изобретательного разведчика нам хотят показать железную фанатичную
волю красного генерала Белдина. Дело даже не в том, что этот
мрачновато-таинственный Белдин совсем не похож на человечного, душевного
Берзина, который был для Зорге другом, единомышленником, товарищем по
борьбе. Дело в том, что шаг, который предпринял Рихард Зорге в 1929 году,
меньше всего можно объяснить чьим-то влиянием или понуждением.
"С какой бы меркой мы к нему ни подходили, -- признает автор книги
"Величайшие разведчики мира" Чарлз Уайтон, -- нельзя не согласиться с тем,
что человек он был выдающийся: доктор философии, наделенный недюжинным умом,
в совершенстве знающий немецкий, английский, французский, русский, японский
и китайский языки... Можно не сомневаться, что Зорге добился бы огромных
успехов в любой области, какую бы он ни выбрал".
Молодая республика давала огромный простор для применения разнообразных
способностей Рихарда.
Но он сам выбирает свой путь. Он берет на себя задание трудное,
опасное, требующее повседневного героизма, задание, для выполнения которого
придется мобилизовать весь свой опыт, все свои знания и способности.
Складывающиеся исторические обстоятельства подсказывают ему выбор. Их
повелительную силу испытал на себе не только Рихард Зорге, не он один.
Жена югославского полковника, живущая с сыновьями в Париже, записала
однажды в своем дневнике:
"Мы возвращались с кинофильма "Броненосец "Потемкин". Сын держал меня
под руку, шел молча. Неожиданно он сказал: "Вот ты видела, мама, этот
чудесный и правдивый фильм. Хотела бы ты, чтобы было сбережено все, что во
имя человечества и будущего достигнуто в Советском Союзе?" -- "Да, сын...
потому что это -- твой мир..." -- ответила я. "А ведь Советский Союз со всех
сторон окружен неприятелем, -- продолжал Бранко, -- весь мир вооружился
против молодой пролетарской державы. Защищать СССР сегодня -- значит
защищать себя и свою родину!" А вот строки из дневника ее сына, Бранко
Вукелича: "Уже в 1929 году я был преисполнен желания принять
непосредственное участие в защите революционных завоеваний Советского
Союза".
Почти через полтора десятка лет те же слова скажет на процессе в Токио
обвиняемый Ходзуми Одзаки. Подлинный японский патриот, он понимал, что
защита первого в мире социалистического государства отвечает интересам
народа Японии.
"Возложенная на нас миссия... -- подчеркнет на допросе и другой
японский патриот Мияги, -- продиктована исторической необходимостью".
Зорге острее и раньше многих почувствовал историческую необходимость
своей миссии. Страна, ставшая ему родным домом, была окружена кольцом
врагов. Они устраивали провокацию за провокацией, угрожали ее границам,
стреляли в ее послов и дипкурьеров, злобно клеветали на нее в печати.
Рихард к тому времени уже очень любил Маяковского и по-русски читал
друзьям наизусть:
В наших жилах --
кровь, а не водица.
Мы идем
сквозь револьверный лай,
Чтобы,
умирая,
воплотиться
В пароходы,
в строчки
и в другие долгие дела.
Да, ему нравилась тишина библиотек, он чувствовал вкус к путешествиям
по каталогам, его влекла научная работа. Но письменный стол казался тогда
укрытием. "Революция в России указала мне курс, которым должно было
следовать международное рабочее движение. Я решил не только поддержать это
движение теоретически и идеологически, но и стать активной частью его, --
напишет Зорге в автобиографии. -- Все, что я сделал позже, что определило
весь мой последующий образ жизни, вытекало из этого решения".
Шанхай--Берлин--Токио
Кабинет генерала. На столе папки документов, атлас мира. Генерал
листает бумаги, читает их, задумывается, надолго замолкает. Он вспоминает о
товарище.
Генерал и Зорге почти сверстники. Они примерно в одни годы
познакомились с Берзиным. Теперешний генерал командовал тогда полком. Он
выступал на совещании в Главном политическом управлении Красной Армии,
