нельзя идти на явную смерть. Мария Ильинична сама отдавала себя в руки

гестапо, могла быть провалена вся организация.

Она еще раз обдумала все и рассудила так: я отвечаю за жизнь Ивана. Раз

он просит -- значит, надо.

Рассказ Груздевой о том, как она выручала Максима, мы воспроизводим с

ее слов.

Смелость города берет

Лишь рассвело, я бросилась к Лантуху -- помните нашего соседа, который

так нетерпеливо дожидался немцев? "С Иваном несчастье, выручайте!" -- и

рассказала ему, что немцы забрали много студентов мединститута, в том числе

и Ваню, бросили в Дарницкий лагерь и должны вывезти в Германию и что якобы я

уже была в лагере и мне посоветовали подать заявление на имя коменданта,

подписанное людьми, знавшими Кудрю с положительной стороны.

-- Ай-ай-ай, -- развел руками Лантух,-- такого щирого украинца забрали.

Нет, Ивана Даниловича мы не отдадим.

И он побежал к соседям, сочинил бумагу, сходил в

домоуправление, и скоро я с листом, в котором свидетельствовалась

полная благонадежность Ивана Даниловича Кондратюка, летела домой.

Идти в лагерь -- это недалеко от Киева -- я решила не одна, а со

свекровью Прасковьей Яковлевной: пусть товарищи узнают, что со мной

случится. Добрались до Дарницы, подошли к охране. По правде сказать, руки,

ноги дрожат, но иду. Прошу полицаев:

-- Пустите к коменданту.

-- Не велено.

-- Даю пятьсот рублей.

-- Проходи.

Вхожу в кабинет коменданта. Чувствую, внутри все похолодело. Но ничего,

беру себя в руки. Рассказываю, что разыскиваю Ивана Кондратюка,-- он шел на

родину, в Мерефу, и, как мне известно, попал сюда.

-- Можете говорить по-русски,--усмехается немец.-- Я долго жил в вашей

стране. Так вы говорите, Кондратюк ваш муж?

-- Муж.

-- Какой же он муж, если уверяет нас, что у него нет жены.

Я даже растерялась.

-- Как это нет? -- спрашиваю. --Я его жена, вот и документы.

И тут меня осенило.

-- Пусть он сам мне это скажет, -- говорю я с возмущением и с ходу

разыгрываю сцену ревности: дескать, если муж меня бросил, то хочу слышать

это от него, а не через немецкого коменданта.

Немец с явным интересом посмотрел на меня. Что поделаешь, женская

логика -- странная вещь.

-- Хорошо, -- недоверчиво говорит комендант,-- предположим, что он

действительно ваш муж. Расскажите, как он был одет, что было у него с собой?

-- Одет в теплое полупальто, зимнюю шапку, в карманах-- камешки для

зажигалок, зажигалки, крестики. Брал, чтобы менять на хлеб.

-- А часы у него были?

-- Да, золотые, наручные.

-- А еще что было у него?

Я мучительно припоминаю: кажется, все сказала, что еще? И тут

вспомнила:

-- Еще были золотые монеты.

-- Где вы их взяли?

-- Достались по наследству от моего отца, расстрелянного большевиками.

И только тогда, когда я сказала про эти золотые руб-

ли, я почувствовала, что комендант начинает верить мне. Верить, но еще

не доверять.

Нельзя терять времени, и я бросаюсь к нему:

-- Умоляю, разрешите мне свидание с Иваном. Как же так, Советская

власть нас преследовала, теперь вы, наши освободители, начали...

Но слова мои не очень действуют.

-- Вспомните,--снова обращается ко мне немец -- какое белье было у

вашего мужа?

Как же не вспомнить, когда я сама на дорогу штопала Максиму рубашку!

-- Голубое, на правом рукаве ниже локтя штопка.

-- Хорошо, -- неожиданно говорит немец, -- свидание я разрешу, но

отпустить не могу.

И он распорядился, чтобы привели Ивана.

Я содрогнулась, когда увидела его. Он был страшно грязный, оборванный,

в чужих рваных ботинках. И тут словно какая-то сила подняла меня и толкнула

ему навстречу. Кинулась ему на шею, начала целовать, плакать.

-- Боже, почему ты здесь?! -- реву я в голос. -- За что нас так

преследуют всю жизнь! -- а сама тихонько спрашиваю:

-- Что делать дальше?

Он так же тихонько отвечает:

-- Проси.

Увели Ивана. Бросил он на меня взгляд -- долгий, понимающий, словно бы

прощался со мной, с товарищами. И я опять кинулась к немцу. Сую ему в руки

характеристику, подписанную Лантухом.

-- Прочтите, герр комендант, и вы увидите, какой это замечательный

человек.

-- Вижу, вижу, -- говорит не так сухо, как раньше, комендант. -- Вы

хорошие люди, но есть же среди украинцев и плохие, коммунисты, партизаны,

потому и к вашему Ивану такое отношение.

Тут вошел какой-то пожилой офицер в форме "СС", видно, начальник

коменданта. Они поговорили о чем-то по-немецки; я почувствовала, что речь

идет обо мне и эсэсовец соглашается с комендантом.

-- Мы бы отдали вам Ивана, -- сказал комендант, когда эсэсовец вышел,

-- но документы на него уже отправлены в пересыльный пункт.

Это значило, что я опоздала,-- завтра Ивана повезут в киевское гестапо.

Я взмолилась.

-- Разрешите мне самой пойти за ними. Я думаю, что там тоже есть

благородные люди.

И комендант разрешил.

Все складывалось так удачно, что я даже не верила своему счастью. Мы со

свекровью отправились в пересыльный пункт. Немец-офицер распечатал пакет,

удивленно покачал головой, но ничего не сказал, отдав мне бумаги Ивана.

Вышел ко мне Иван. Вернули ему одежду.

-- А золото вы должны оставить,-- предупредил комендант. -- Приказ

фюрера.

Иван, как только мы отошли от лагеря, сказал:

-- Надо скорее освобождать Жоржа. Пропадет. Здесь у него слишком много

знакомых.

Дудкин работал раньше в этом лагере и за отказ выехать в Германию был

приговорен к расстрелу. Но ему удалось бежать. Чтобы его не узнали, по

совету Кудри он обмотал лицо шарфом и старался не выходить из барака.

Максим в тот же вечер разработал план освобождения Жоржа. Идти за ним

должна была Женя Бремер. Она получила пропуск за Днепр и явилась в лагерную

комендатуру. Женя была "фольксдейч", и разговор с ней был иным. Ее

приветливо встретили, особенно когда узнали, что она пришла сюда в поисках

сына -- "бедного немецкого мальчика Адольфа, мобилизованного большевиками,

который сейчас томится в лагере вместе с этими ужасными украинцами".

План Максима удался. "Бедного Адольфа" искали офицеры, фельдфебели,

солдаты и, конечно, не нашли. Женя плакала и, уже прощаясь, как-то вскользь,

словно бы вспомнив что-то не очень важное, обронила, что здесь сидит еще

один украинец, невинный человек, муж ее подруги немки, и назвала фамилию

Жоржа. Дудкина выпустили из лагеря. Еще один выкарабкался из пропасти.

Выкарабкался, чтобы назавтра опять шагать над бездной.

Снова оперный театр

У Кудри был большой праздник -- связь с Центром все же удалось

установить. К нему прилетели из Москвы два связиста. С ними он передал

важные сообщения Центру. Между прочим, он докладывал, что первого мая одна

из его групп организовала крушение эшелона с боеприпасами и войсками на

перегоне Киев--Жмеринка, а вскоре еще более крупное крушение в Дарнице. Он

сообщал также и о других диверсиях, в том числе и о том, что им удалось

обрезать тормоза и пустить с откоса к Подолу трамвай, переполненный

немецкими офицерами. Через несколько дней Максиму стало известно, что в

Виннице заканчивается строительство каких-то очень важных сооружений. Он

вспомнил разговор с Тарасом. Надо было наконец выяснить, чем там занимаются

немцы. "Пожалуй, придется поручить это Рае",--подумал он. Когда-то она пела

в Винницком театре, у нее было там много знакомых, и если учесть ее связи с

высшими гитлеровскими кругами Украины, то лучше Раисы для такого задания