армии, -- сетует Зорге в одном из донесений, -- и не пишет докладов,

известных вам".

Катюша

7 октября 1938 года Зорге сообщал своему руководителю:

"Дорогой товарищ! О нас вы не беспокойтесь. И хотя мы страшно все

устали и нанервничались, тем не менее мы дисциплинированные, послушные и

решительные, преданные парни, готовые выполнить задачи нашего великого дела.

Сердечно приветствуем вас и ваших друзей. Прошу передать прилагаемое письмо

и приветы моей жене. Пожалуйста, иногда заботьтесь о ней..."

...Мы не знаем, слышал ли Зорге советскую песню, которая как раз в тот

год разошлась по всему миру.

Можно предположить, что и в Японии пели "Катюшу" и что он эту песню

слышал. И наверное, вспоминал о жене, которая ждала, берегла его письма. Они

приходили окольными путями, иногда на папиросной бумаге, и хотя были коротки

и деловиты, но всегда полны заботы.

"Моя любимая Катюша!

Наконец-то представилась возможность дать о себе знать. У меня все

хорошо, дело движется. Посылаю свою фотокарточку. Полагаю, что это мой

лучший снимок. Хочется надеяться, что он тебе понравится. Я выгляжу на нем,

кажется, не слишком старым и усталым, скорее задумчивым. Очень тяжело, что я

давно не знаю, как ты живешь. Договоренность о деньгах для тебя должна быть

отрегулирована. Пытаюсь послать тебе некоторые вещи. Серьезно, я купил тебе

по-моему, очень красивые вещи. Буду счастлив, если ты их получишь, потому

что другой радости я, к сожалению, не могу тебе доставить, в лучшем случае

-- заботы и раздумья. В этом смысле мы с тобой бедняги".

Екатерина Александровна, женщина сдержанная, спокойная, ничем не

выдавала тревоги. Работала, училась. Когда на заводе ее спрашивали о муже,

отвечала: "Работает на оборону". Ее мать, приезжавшая погостить, качала

головой: "Несчастливая ты, Катя". Дочь улыбалась: "Ничего, мама, все

устроится".

"Не печалься, -- писал муж, -- когда-нибудь я вернусь и мы нагоним,

все, что упустили. Это будет так хорошо, что трудно себе представить. Будь

здорова, любимая!"

И только наедине с подругой -- Верой Избицкой, Екатерина Александровна

сокрушалась:

-- Уж и не знаю, замужем я или нет. Встречи считаешь на дни, а не

видимся -- годы.

И вдруг он вернулся. Вера Избицкая работала тогда в "Интуристе". Они

пришли к ней на второй этаж "Метрополя" Рихард и Катя, оба сияющие,

возбужденные, и потащили ошеломленную Веру с собой. Рихард и слышать ничего

не хотел:

-- Нет, девочки, мой приезд нужно отметить!

Они все вместе спустились в кафе. Рихард был весел, говорил, что по

дороге избежал серьезной опасности. Ему показалось, что на пароходе какой-то

нацист, знавший Зорге коммунистом, опознал его. Рассказывал он увлекательно,

с юмором, и слушательницы не знали, где в этом рассказе правда, а где

вымысел. Зато последующие слова его прозвучали вполне серьезно и были, как

когда-то на Нижне-Кисловском, обращены только к Кате:

-- Теперь-то я никуда не уеду, Катюшка, больше мы не расстанемся. Мне

обещают работу в Москве, в Институте марксизма-ленинизма. Я ведь, знаешь,

люблю свое дело.-- И было неясно, говорит он о той работе, которую оставил,

или о той, которая ему предстояла. -- А пока мы с тобой поедем на юг. Я

давно мечтал побывать на Черном море...

Катя взяла на заводе отпуск и стала укладывать вещи. Друзья забегали

только на минуту, понимая, что им хочется побыть вдвоем, вместе побродить по

московским улицам.

Столица жила недавним подвигом челюскинцев, стройкой метрополитена,

рекордом донецкого шахтера Никиты Изотова. По ее улицам ходили новенькие,

только что с завода двадцатиместные автобусы, в магазинах уже не требовали

карточек и висели объявления о снижении цен. Мальчишки засматривались на

летчиков -- шла пора воздушных рекордов и перелетов... Но рядом с

информацией о строительстве шлюза на будущем канале Москва -- Волга,

таблицами займа Второй пятилетки газеты печатали тревожные вести: съезд

фашистов в Нюрнберге, сообщение ТАСС об антисоветских замыслах Японии...

Через две недели Екатерина Александровна сама позвонила Вере.

-- Приходи. Рихард уезжает. Я остаюсь.

Это был его последний приезд в Москву. Он еще не знал, что никогда

больше не вернется. Он не знал, что никогда не увидит Катю, Берзина,

Боровича. Он снова отправлял письма, коротенькие записки, посылки.

Письма на редкость простые, "домашние", написанные не для постороннего

глаза. В них нежность, заботливость, мужская ответственность за судьбу

близкого человека -- это все тот же Зорге с его мужеством, высоким чувством

долга, душевной взыскательностью и суровой требовательностью к себе. 1936 г.

Милая Катюша! Наконец-то я получил от тебя два письма. Одно очень

печальное, видимо, зимнее, другое более радостное -- весеннее.

Благодарю тебя, любимая, за оба, за каждое слово в них. Пойми, это был

первый признак жизни от тебя -- после долгих дней, а я так жаждал этого.

Сегодня я получил известие, что ты поехала в отпуск. Это должно быть

прекрасно поехать с тобой в отпуск! Сможем ли мы это когда-нибудь

осуществить? Я так хотел бы этого! Может быть, ты и не представляешь, как

сильно...

Здесь сейчас ужасно жарко, почти невыносимо. Иногда я купаюсь в море,

но особенного отдыха здесь нет.

Во всяком случае работы полно, и, если ты спросишь о нас, тебе ответят,

что нами довольны и я не на последнем счету. Иначе это не имело бы смысла

для тебя и для всех нас дома. {В СССР}

Были здесь напряженные времена, и я уверен, что ты читала, об этом в

газетах, но мы миновали это хорошо, хотя мое оперение и пострадало

несколько. Но что можно ждать от "старого ворона", постепенно он теряет свой

вид.

У меня к тебе большая просьба, Катюша, пиши мне больше о себе, всякие

мелочи, все, что хочешь, только больше. Напиши также, получила ли ты все мои

письма за прошлый год.

Ну, пока, всего хорошего! Скоро ты получишь еще письмо и даже отчет обо

мне. Будь здорова и не забывай меня. Привет друзьям. Шлю сердечный привет,

жму ' руку и целую. Ика.

Август 1936 г.

Милая К.!

На днях получил твое письмо от 6.36. Благодарю за строчки, принесшие

мне столько радости. Надеюсь, что ты хорошо провела отпуск. Как хотел бы я

знать, куда ты поехала, как провела время, как отдохнула. Была ли ты в

санатории по путевке твоего завода или моего учреждения, а может быть,

просто съездила домой? На многие из этих вопросов ты не сможешь дать ответ,

да и получу я его тогда, когда будет уже холодно и ты ' почти забудешь об

отпуске. Между тем пользуюсь возможностью переслать тебе письмо и небольшой

подарок. Надеюсь, что часы и маленькие книги, которые я послал, доставят

тебе удовольствие.

Что делаю я? Описать трудно. Надо много работать, и я очень утомляюсь.

Особенно при теперешней жаркой погоде и после всех событий, имевших место

здесь. Ты понимаешь, что все это не так просто. Однако дела мои понемногу

двигаются.

Жара здесь невыносимая, собственно, не так жарко, как душно вследствие

влажного воздуха. Как будто ты сидишь в теплице и обливаешься потом с утра

до ночи.

Я живу в небольшом домике, построенном по здешнему типу -- совсем

легком, состоящем, главным образом, из раздвигаемых окон, на полу плетеные

коврики.

Дом совсем новый и даже "современнее", чем старые дока, и довольно

уютен.

Одна пожилая женщина готовит мне по утрам все нужное: варит обед, если