Это как?
Я просто посредник, Лялюша. Ну как проводник тока, понимаешь? Ну еще иногда катализатор процесса… И так все время, с самого начала: я работаю приложением к твоему проекту. Проекту, связанному с моей семьей, для которого я тебе нужен только как проводник. Посредник…
Странно…
И не говори!
Нет, странно, потому что мне порой кажется все с точностью до наоборот. Что это мой проект, как ты говоришь, является посредником — между тобой и мной…
Я устал от всего этого посредничества, девочка. Я хочу быть с тобой вдвоем, и чтоб никого больше. Хочу быть твоим мужчиной, и всё. Мужем, а не посредником. Разницу понимаешь или тоже объяснять?
Дурачок ты мой… Ты ведь мой мужчина и есть.
Не знаю, малыш. Не знаю…
А я знаю. Ты же меня прикрываешь. Все время меня прикрываешь, ты даже не замечаешь, потому что у тебя это само собой получается. И взъерепенился ты сейчас потому, что всего Павла Ивановича, одним куском, на себя принял — одним ударом, и теперь от последействия тебя колотит…
Мм… Думаешь?
А ты что, сам не чувствуешь?
Черт его знает… Достал он меня, это правда. Словно заразу от него какую-то заглотнул, и она пошла кружить по жилам — и все по дороге валить… Как в боулинге. И еще от того, что вынужден был сидеть молча, жопа жопой, и все это выслушивать… Ты же сама подумай: я себе, твою мать, семь лет жилы рву, черт знает перед кем унижаюсь, трясусь над каждым старым прибамбасиком, как Гобсек, стараюсь хоть что-то сберечь, еще и бюджет им, бляха, из своих кровных наполняю, а тут, на мои же кровные — ликвидатор архивов, блин! И главное — он ведь до сих пор уверен, что поступил правильно, и ничем его не пробьешь!
Да куда его еще пробивать, Адя, он и так весь в дырках… Как дуршлаг.
Ну конечно, тебе только расскажи про тяжелое детство, и ты всех готова пожалеть!
Кто-то же должен и это делать, правда?
Ладно, малыш, не обижайся…
Не буду. Я только хочу сказать, что у него другого выхода не оставалось. Как и у них у всех — тех, что выросли на вранье, на извращении естественного хода жизни… Ты только представь, какое это уязвимое существование — без корней, в воздухе… Эдакое шоу, играемое нон-стоп себе самому. И нет другого способа его поддерживать, кроме как все время следить, с кувалдой, чтобы естественное положение вещей не восстановилось, а то на минутку отвернешься — и прорвет, как ту дамбу…
Да уж…
И ему тоже когда-нибудь прорвет. Весь тот бумажный домик, что он с таким трудом слепил вокруг своего ребенка. Вот ведь уже понемногу начало протекать — то теща проговорилась, то еще какие-то угрозы: чем дальше ребенок из дома в мир, тем больше рисков. Поэтому он так и боится…
Сколько мудрости. Сколько сочувствия. И где такое продают?
А что? Ты не согласен?
Нет, все-таки я шизею от вас, женщин… Сидит себе, философствует, и ухом не ведет!..
Это все потому, что ты меня прикрыл. Можно сказать, отважно заслонил собственным телом. Принял на себя энергетический удар. Или как тут правильно сказать — информационный?
Подлизывайся-подлизывайся…
Я не подлизываюсь, а режу тебе правду-матку в глаза. Ты — мой герой. Рыцарь и защитник. Чип и Дэйл. Ниндзя-черепашка.
Ох и вредная же ты девчонка!..
Зато мудрая! Сам же только что сказал…
Знаешь, у меня даже голова разболелась… Еще там, на Днепре.
Бедняжка. Возьми темпалгин.
Ничего, сейчас чайку горячего — и в люлю… Фух! Ну и день, твою мать… А ты вообще какая-то спокойная последнее время. Ведешь себя как-то отстраненно…
Пофигисткой, видно, понемногу становлюсь. А что делать?
Нет, серьезно. Я еще тогда заметил, когда ты от Вадима приехала, и я тебе про Юлечку рассказывал. Как-то ты не так близко к сердцу все стала принимать — не так, как раньше тебя колотило…
Это плохо — что не так близко?
Слушай, малыш. А может, ты тоже беременная?
……………………………………………………Ой!..
И чего тут ойкать? Что тут такого страшного?
Диктофон!
Что диктофон?
Только что увидела… Я его, оказывается, включенным оставила — после того как стерла… Или — не заблокировала, и он в сумочке сам включился?..
И что, все это время записывал?..
Ну так включен же, смотри! И сейчас пишет…
Ни фига се…
Щелк.
Дарина сидит на краю ванны, сжимая пальцами тест-полоску — осторожно, словно уникальное насекомое, бескрылую стрекозу с хрупким голубым фюзеляжиком. Сидит и смотрит, не в состоянии отвести глаз: полоска кажется ей живой. Вот-вот шевельнется. Или еще как-нибудь себя проявит, вовсе неожиданным образом. Тем более, если верить инструкции, через десять минут все может исчезнуть. Но то, что она сейчас видит, никакому сомнению не подлежит: она правда это видит.
Это реально. Это есть.
Две черточки. Две кроваво-красные поперечные черточки, аккурат посередине. Как два крошечных ровненьких капиллярчика, что сразу набрякли и запульсировали, сами собой.
Точность: свыше 99 %.
Это случилось. И это не отменяется. Можно закрыть глаза, можно выкинуть тестер, никому не признаваться и какое-то время (какое?) делать вид, что этого не было, привиделось, ошибка, обман зрения, внезапный приступ астигматизма, в глазах двоилось. Никто больше не видел, никто не может засвидетельствовать, что черточек было две…
Но их две.
И это уже необратимо. Вне зависимости от того, видел кто-то, или нет. Это просто — есть.
Это уже не отыграть назад. Не стереть с компьютера, не перевести часы на час «перед-тем», не сказать в темноту, где не видно ни режиссера, ни операторов: извините, ошибка, с этого вот места пишем заново, да-да, вот с этого…
Есть.
Ну, здравствуй, думает она — словно единым выдохом всего существа разом.
И тут же пугается.
Кто ты?
Где-то там, во мне, внутри, в невидимом закоулке, в самовольно-деятельном бурлении горячих клеток (а они действительно горячие? Какая там температура, давление, влажность воздуха, достаточно ли там вообще воздуха?..). Еще никто, еще не-существование. Еще никакой аппаратурой тебя не разглядеть. Но ты уже есть, ты уже там. Тут.
Словно в обратный конец телескопа — головокружительный полет, длиннющий, винтом закрученный тоннель с золотым пятнышком света в перспективе, и оттуда навстречу — подвижная черная точка. Силуэт на расстоянии еще не различить, но это вопрос времени: приближение неотвратимо, скорость известна.
Две красные поперечные черточки на тоненьком пояске тест-полоски. Первый портрет будущего человека.
Ее ребенка.
«Непраздная» — всплывает в памяти когда-то, тысячу лет назад услышанное детским ухом слово. Так уже не говорят — «непраздная», кто это так говорил, бабушка Татьяна?..
И сразу же следующим кадром, обжигающе ярким, словно только что из реставрационной мастерской (и где оно все таится, в каких запасниках?): маленькая Дарочка, по-бабушкиному — Одарка (а ей не нравилось, она сердилась на бабу: грубо!), слушает, спрятавшись под тяжеленную перину (когда ныряешь под перину, ноги нужно сразу подтянуть, согнув в коленях, и закутать ночнушкой, чтобы не растерять тепло: простыни шершавые и холодные, кровать бескрайняя, как снежная пустыня, днем на ней высится пухлая пирамида из разнокалиберных подушек в вышито-кружевных прошвах, и их узор тоже отпечатан в памяти, как после сна утром след на щеке, — можно провести пальцем по всем узелкам…), — дверь из темноты (тоннель!) открыта туда, где пылает в печи огонь, там разговаривают: мама (это она привезла Дарочку в гости к бабе), баба Татьяна и тетя Люся, — баба говорит громко, как обычно крестьяне, не приученные шептаться, чтобы кого-нибудь не разбудить, и мама время от времени на нее шикает — тогда все трое оглядываются из своего конца тоннеля на комнату с огромной деревянной кроватью, в которой спряталась Дарочка, баба Татьяна громко, как в колокол ударяет, говорит: «Спит?» — и беседа возобновляется на тех же регистрах. Дарочка ждет, когда мама придет и ляжет возле нее (тогда будет тепло), а туманные слова, и среди них звонкое и загадочное «непраздная» — про какую-то посудину, но это не про посудину, и Дарочка это чувствует, — тем временем до нее долетают, раскачивая сон, словно воду ударами вёсел: «Когда я тобой ходила, мне тоже так было», — выделяется голос бабы Татьяны (контральто), и Дарочке досадно, что глаза слипаются и она никак не поймет, о чем они говорят, остается только привкус чего-то недосягаемо таинственного и важного — настолько важного, что мама забыла про Дарочку и тоже что-то говорит (понизив голос), словно раз за разом подбрасывает в печь новое полено, чтоб не погасло, гори-гори-ясно, «а я знала, что будет девочка, потому что мне перед тем сон был…».
