-- А-пчхи! -- чихнул Остерман.

   -- Будьте здоровы! -- насмешливо сказал Ягужинский.

   -- Благодарю вас!

   -- И я услышал, -- продолжал Ягужинский, -- что они прочат в императрицы Анну Иоанновну.

   -- А? Да неужели? -- тоном искреннего изумления спросил Остерман.

   -- Да, да, но с одним непременным условием: ограничить до последней степени царскую власть. Они, конечно, нарочно остановили свой выбор на этой безвольной божьей коровке, которая с радостью из-за призрачной короны императрицы согласится на все их условия. Ваше мнение?

   -- А-пчхи! А-пчхи! -- дважды чихнул Остерман.

   -- Экий, простите меня, чертовский насморк разобрал вас, ваше превосходительство! -- побагровел от досады Ягужинский.

   -- А вы еще не верите, что я болен! -- улыбнулся Остерман, забивая на всякий случай новую понюшку табака в нос. -- Итак, Анну Иоанновну хотят просить царствовать?

   -- Да! -- рявкнул Ягужинский..-- Я лично ничего не имею против этого, но только при одном условии: ее власть ни на одну йоту не должна быть ограничена. Помилуйте! Разве нам не понятно, для чего Голицын, другие и их присные домогаются этого? Ведь только для того, чтобы захватить тогда всю власть в свои руки. Виноват, вы ответите или... чихнете опять на этот вопрос, ваше превосходительство?

   И Ягужинский впился пытливым взором в лицо великого дипломата.

   Остерман вынул цветной шелковый платок и, высморкавшись, произнес:

   -- Слава Богу, теперь насморку легче, любезный господин Ягужинский. Да, я отвечу вам: они не желают, чтобы продолжалось так, как шло прежде. А поэтому необходимо выбрать Анну Иоанновну.

   -- С ограничением? -- вскочил как ужаленный Ягужинский.

   -- С самым суровым, добавьте. Пусть они свяжут ее по рукам и по ногам своими "конъюнктурами" и "кондициями". Пусть! И я вам советую не противиться этому.

   -- Как? -- вскочил с кресла Ягужинский. -- Это что же: из огня попасть в полымя?

   Остерман, пожав плечами, возразил:

   -- Вы ошибаетесь. Это значит раз навсегда отделаться от них.

   -- Как так?

   -- Очень просто. Ограниченное самодержавие -- еще непонятная для русских, для России штука. Когда это совершится, когда императрицу почти насильно свяжут ограничительной грамотой, -- вот тогда только наступит время вашего активного вмешательства в расстройство планов Дмитрия Голицына и его присных. Вы поняли меня?

   Ягужинский отрицательно покачал головой.

   -- Очень уж вы мудрено, господа дипломаты, объясняетесь! -- с досадой вырвалось у него.

   -- А между тем нет ничего более легкого, как понять эту премудрость. Вы лично ничего не имеете против избрания императрицей Анны Иоанновны?

   -- Ровно ничего.

   -- Так вот вы и не мешайте, чтобы ее выбрали...

   -- А дальше-то что будет? -- затопал ногами пылкий Ягужинский.

   -- Понюхайте, это успокаивает нервы, -- с тонкой усмешкой опять протянул Остерман табакерку. -- Вы спрашиваете, что тогда будет? Да то самое, чего вы добиваетесь: абсолютное самодержавие, которое сосредоточится в руках Анны Иоанновны. Я вижу опять облако изумления на вашем лице? Как же вы, Ягужинский, не понимаете? Ведь императрицу с ограниченной властью, вернее -- совсем безвластную, выберут... кто? -- одни верховники, в числе коих состою и я. Прекрасно! Но, скажите, разве вся Россия состоит только из членов Верховного тайного совета? А о народе, о духовенстве, о "шляхетстве" {По образцу Речи Посполитой так величалось в то время простое нетитулованное дворянство.} -- дворянстве -- и, главное, о войске вы забыли? Задавались ли вы вопросом: как они взглянут на действия верховников?..

   Теперь Ягужинский начал кое-что понимать. Он сел против Остермана и, не спуская взора с его лица, произнес:

   -- Так, так! Как будто я начинаю понимать вас!

   -- Давно бы пора! Итак, императрицу ограничили. Тогда вы и другие обращаетесь ко всем сословиям России и, повторяю, главное -- к войску: "Братцы, караул! Смотрите, православные, что поделали с нашей царицей эти жадные, корыстолюбивые бояре-князья! Они, дав ей корону, лишили ее власти, исконного самодержавия. Неужели вам любо, чтобы вами правили они, а не помазанница Божия -- государыня? Ведь они только о своем кармане будут думать, тогда как самодержавная императрица -- наша матушка, настоящая печальница о всей православной Руси". И когда вы скажете это всей России -- все "ограничения" падут сами собой.

   Ягужинский вскочил и заорал громовым голосом:

   -- Ура! Теперь я понимаю ваш гениальный план, Остерман! Вы -- самый умный, самый великий человек!

   И, не будучи в силах сдержать свой восторг, Ягужинский сжал Остермана в своих медвежьих объятиях.

   -- Ох! -- простонал великий дипломат. -- Честное слово, мой друг, вы рискуете потерять во мне мудрого советника, так как задушите меня! Фу-у! Пустите. Экая у вас медвежья сила!!

   -- Я... я сейчас пошлю письмо Анне Иоанновне! -- продолжал неистовствовать Ягужинский. -- Как вы думаете: ведь надо предупредить ее?

   -- Это не мешает, -- серьезно ответил Остерман.

   -- Отлично! Позвольте мне здесь, на вашем столе, написать письмо будущей монархине.

   -- Пожалуйста.

   Ягужинский стал быстро, нервно писать: "Ваше Высочество! Император скончался. Есть полная надежда, что преемницей его станете Вы. Но всесильная партия Голицыных желает с тем выбрать Вас, чтобы власть Вашу царскую ограничить, а себе ее в руки забрать. Но не унывайте, Ваше Высочество, поелику многих имеете Вы преданных себе! Мы повернем дело иначе и возвратим Вам все, что от нас попытаются скрасть. Ваш покорный, нижайший слуга Ягужинский".

   -- Так будет хорошо? -- спросил он Остермана.

   -- Отлично. Но торопитесь скорее отправить гонца к ее высочеству, -- ответил Остерман.

   -- Почему надо торопиться?

   -- Потому что нет сомнения в том, что они поспешат отрезать Москву от Митавы, дабы держать Анну Иоанновну в полнейшем неведении того, что здесь происходит.

   -- Вы правы, как и всегда, дорогой господин Остерман! -- взволнованно воскликнул Ягужинский.

   Лишь только закрылась дверь за ним, как из-за портьеры вышел Бирон и изумленно, спросил:

   -- Неужели Москва действительно отрезана от Митавы?

   -- Безусловно! Я уже получил донесение об этом. Получит ли Анна Иоанновна пылкое послание этого пламенного монархиста, -- и для нее, и для нас это не важно. Но важно и необходимо, чтобы от нас-то она получила инструкции. Поэтому вслед за гонцом Ягужинского должен мчаться наш.

   -- Кто же поедет?

   -- Вы.

   -- Я? -- удивленно воскликнул Бирон. -- А как же здесь?

   -- Вам делать теперь здесь нечего, ваше место около Анны Иоанновны. Вы все слышали, все знаете. Объясните, растолкуйте ей политическое значение настоящего острого момента, -- спокойно сказал Остерман. -- От меня передайте ей вот эту записку.

   Остерман написал:

   "Доверяйтесь мне, Ваше Высочество. Принимайте все условия, сколь бы они ни были унизительны. Остерман".

   -- Вот, Бирон, -- сказал он, подавая "конюху" письмо. -- Я надеюсь, что Анна Иоанновна поверит мне. До сих пор Остерман еще никогда не бросал своих слов на ветер.

   Бирон взял и поцеловал записку, после чего воскликнул:

   -- Остерман, только теперь я вполне уверен, что Анна сделается императрицей! Раз вы написали это -- все кончено. Но как же я прорвусь сквозь кордоны застав?

   -- А вот как... -- И Остерман стал подробно посвящать Бирона в свой хитроумный план.

VIII

"ЗАКОЛДОВАННЫЙ СОН"

   Страшная снежная буря при двадцатипятиградусном морозе злобно выла и ревела над Москвой. Это была такая ледяная завируха, какой первопрестольная и не помнила. Суеверным москвичам в завывании ветра чудилось похоронное пение по скончавшемуся от "черной смерти" императору.