-- Nasce o, arbor magnae misteriae, nasce! Est in corpore tuo Signum et vis vitae ae ter nae... Egomet, Magistr Maximus, potentiae summae volo {Расти, о дерево великой тайны, расти! В твоем "теле" находится знак и сила вечной жизни... Я, я сам (egmet), вельский магистр, обладающий величайшей властью, желаю этого... (лат.).}.

   Все выше, выше становилось это заколдованное дерево.

   -- Боже! Что за дьявольщина?! -- испуганно отшатнулся Кейзерлинг. -- Это -- волшебное дерево!

   -- Fiat lux! Да будет свет! -- властно произнес Джиолотти.

   Таинственный фиолетовый свет куда-то исчез, уступив место красно-желтому свету свечей люстр и канделябров.

   Перед всеми стояло высокое дерево, на котором висели великолепные мандарины.

   Джиолотти, сорвав один, почтительно поднялся по ступеням трона и протянул герцогине "магический плод".

   -- Лучшей наградой мне, далекому чужеземцу, могла бы явиться милость, если бы вы, ваше высочество, соблаговолили принять от меня этот душистый плод, столь быстро выросший на снегах вашей отчизны! -- Итальянец почтительно склонился перед Анной Ианновной, которая совсем "сомлела".

   Это первое чудо таинственного магистра привело всех в состояние какого-то столбняка.

   Бирон подал знак -- и грянула музыка. Но звуки того упоительного вальса, который всегда столь зажигательно действовал на сентиментально-чувственных митавок, не произвели теперь ни малейшего эффекта. Так сильно было впечатление, произведенное на всех синьором Джиолотти.

   Однако бал все же начался.

   Джиолотти стал беседовать с Бестужевым, на которого чудо великого магистра произвело как раз обратное впечатление: более чем когда-нибудь Петр Михаилович был убежден, что имеет дело просто с ловким фокусником, а вовсе не с ученым.

   Бирон, воспользовавшись тем, что начались танцы, подошел к герцогине и тихо спросил ее:

   -- Ну что? Видели?

   -- Да!.. -- так же тихо ответила она.

   -- Остались довольны?

   -- Я поражена, Эрнст...

   -- Убедились в могуществе того человека, которого я вызвал из далекой Венеции?

   -- О, да!.. Но я боюсь его, Эрнст Иванович, он вселяет мне какой-то ужас...

   И в шепоте Анны Иоанновны действительно звучал страх.

   -- А между тем, Анна, вам надо не бояться его, а благословлять, потому что он сулит вам такое счастье, о котором вы даже и мечтать не могли, -- произнес Бирон.

   -- Что же: он будет гадать мне сегодня при всех?

   -- Да. Он вообще покажет вcем еще немало чудес.

   Бестужев, разговаривая с чародеем, не спускал взора с Анны Иоанновны и Бирона.

   "Что этот "конюх" нашептывал ей? Я убежден, что разговор идет о том "чуде", которое вот стоит передо мной, -- о Джиолотти. Но неужели он при все[ ляпнет такую штуку, о которой говорил мне Бирон? -- тревожно проносилось в голове обер-гофмаршала. -- Ведь если он громогласно заявит, что Анну ждет императорская корона, это немедленно станет известно в Петербурге. А там на меня и так косятся".

   Джиолотти как бы сразу прозрел, какие тревожные мысли обуревали обер-гофмаршала.

   -- Что вы так угрюмы, ваше превосходительство? -- тихо спросил он Бестужева.

   Тот, пожав плечами, ответил:

   -- Ведь для вас, такого могущественного чародея, нет тайн. Если это справедливо -- угадайте причину моего тревожного состояния духа.

   Пристально-пристально поглядел в глаза царедворцу великий магистр и еще тише сказал ему:

   -- Вы боитесь одного б_е_с_т_а_к_т_н_о_г_о чуда с моей стороны. Но, во-первых, если вам не угодно, чтобы оно совершилось, его и не будет, а во-вторых -- оно будет сделано так тонко, что, кроме ее светлости, вас, господина Бирона и меня, об этом никто не будет знать.

   "Да, это -- необыкновенный человек! -- вздрогнул Бестужев. -- Он читает чужие мысли как открытую книгу".

   -- Хорошо! -- сказал он. -- Я полагаюсь на ваше искусство и на вашу ловкость, синьор Джиолотти.

   Великий магистр, с низким поклоном подойдя к герцогине, спросил:

   -- Не пожелаете ли вы, ваша светлость, чтобы я воспроизвел перед вами какие-нибудь картины из того прошлого, которое вам почему-либо особенно мило и дорого?

   -- И я увижу эти картины?

   -- Да, совершенно ясно.

   Удивленный шепот гостей пронесся по залу.

   -- Что же я должна для этого сделать? -- пролепетала Анна Иоанновна робким голосом.

   -- Очень немногое. Я только попрошу вас усиленно думать о том, что вам было бы угодно видеть.

   После этих слов в руках чародея появилось маленькое золотое блюдечко, на которое он что-то насыпал из золотого же флакончика. Затем он поставил блюдечко на круглый небольшой столик, и вдруг трепетно-голубое пламя взвилось прямым, ровным столбом над таинственной чашечкой, а клубы ароматного, странно пахнущего дыма волнами заходили по залу. Казалось диковинным, как, откуда могли взяться столь большие клубы, в которых совсем скрылась фигура великого магистра. Вместе с этим откуда-то издалека донесся и прокатился по огромному залу аккорд музыки. Тихий звон серебристых колокольчиков как бы примешался к мелодичному звуку туго натянутой тонкой струны. Свет сразу погас. Потухли все люстры, все канделябры.

   Анна Иоанновна почувствовала, что чья-то горячая рука с силой схватила ее руку, и она услышала слова чародея:

   -- Сосредоточьтесь над тем, что вы желаете видеть, ваша светлость! Думайте только об этом и пристально глядите прямо вперед.

   Грозно, повелительно звучал голос Джиолотти; в нем уже не было ни мягкости, ни придворной вкрадчивости, звучало лишь приказание.

   Сам он казался каким-то огненным существом в том мраке, который воцарился в зале, -- точно человека облили спиртом и подожгли.

   -- Вы видите что-нибудь на стене? -- спросил затем чародей.

   -- Нет... ничего, -- ответила герцогиня, -- только какие-то искры.

   -- Напрягайте зрение!

   И вдруг на стене, чуть-чуть озаренной фиолетово-голубоватым светом, стали вырисовываться фигуры. Сначала они не имели правильных, определенных очертаний. Казалось, точно бесформенные тени вздрагивали и плясали, то пропадая, по появляясь вновь.

   Глубокая тишина царила в зале. Было лишь слышно взволнованное дыхание Анны Иоанновны и ее гостей.

   Бежали секунды, сменяясь минутами, которые всем мнились бесконечными часами вследствие остроты жгучего, напряженного ожидания "чего-то страшного, необычайного с того света, от власти Сатаны".

   Но вот мало-помалу пляшущие тени стали принимать определенные формы.

   -- Ах!.. -- пронеслось вторично по залу.

   Все увидели следующее: огромный, длинный стол, весь заставленный кубками, кувшинами" Посредине него, на почетном месте, восседает огромная фигура грозного царя, императора Петра. По правую руку его сидят худощавый, болезненного вида, молодой человек в какой-то иноземной военной форме с лентой и звездой.

   -- Кто это? Вы узнаете? -- тихо, но повелительно прозвучал голос великого магистра, продолжавшего держать Анну Иоанновну за руку.

   -- Боже мой! -- в ужасе прошептала она. -- Да, да, все это Так... Это -- картина нашего свадебного пира... Вот мой могучий дядя, император Петр... А это -- мой муж... Пустите меня, мне страшно!..

   -- А вот та, кто сидит по левую руку императора, кто она? -- спросил чародей. -- Глядите пристальнее!

   -- Это -- я, я сама...

   Чудесное, необычайное видение горело на стене несколько минут, а потом потухло. Но через пять-шесть секунд причудливые тени опять заколебались на стене.

   Одна из присутствующих дам -- жена важного курляндского чина -- не выдержала ужаса таинственного сеанса и упала в обморок. Ее поспешно вынесли на руках в соседнюю гостиную.

   Но завороженность толпы придворных гостей была настолько сильна, что происшествие, которое в иное время вызвало бы переполох, теперь не привлекло ничьего внимания.