Очень длинный вечер Брюнета взором долго из-за рояля, В сердце построили витрину обуви. Полночь Пробило полночи костлявые ребра, Двенадцать часов перебрали скелет, И голый череп стал бесконечно-добрым, И в нем сквозил надушенный поэт. А дьявол-секунд а в красной маске, Хохоча, наливала в стакан вино, И блестки брызг люстрили ласки, Говорили шепотом о вине ином. Вы с хохотом оттолкнули секунду, И отвергнутый Дьявол, проваливаясь, хохотал. Звенели и пели на каждой из струн — дам Новые секунды, наливаясь в бокал. Городская весна Эсмера́ми, вердо́ми труве́рит весна, Лисиле́я полей элило́й алие́лит. Визиза́ми виза́ми снует тишина, Поцелуясь в тише́нные ве́реллоэ трели, Аксиме́ю, окса́ми зиза́м изо сна, Аксиме́ю окса́ми засим изомелит. Пенясь ласки веле́ми вела́м велена́, Лилале́т алило́вые веле́ми мели. Эсмера́ми, вердо́ми труве́рит весна. Алие́ль! Бескрылатость надкрылий пропели. Эсмера́ми, вердо́ми труве́рит весна. Августу И снова ты, ничуть не изменившийся, От пят такой же юный до чела, И темный взор, навеки чем пленившийся, Колеблет струны глаз, как черных два крыла, И снова ты с задумчивой улыбкою На розах уст, бутонах роз тугих, И мраморит над синевою зыбкою, Чуть розовея, мрамор плеч нагих. И снова ты, и на груди целованной Мой поцелуй отметили сосцы. Такой же юный, ты пошли уловы нам, Твоей мы ночи ранние косцы. Из зелени пропыленной заглядывай На улыбнувшийся тобой бульвар, Смеясь, идешь трамвайной проволокой обрадовать, Мой Август, на избитый тротуар. Interieur Разговор, давно уже в траур одетый — Под бронзовым пресс-папье. Вечер был серый. И шагали, шагали ваши мысли по кабинету От камина до безмолвной портьеры. О, если бы сердце ответом не укололось, Ведь вы ждали же, что хоть немного потеплеет. Укутывает тишина, укутала ваш голос, Лишь ваше фишю несогласие в углу белеет. Это радость безмолвия. Вечер — истасканный модник — Разве можно слишком усталым взором бороться? Все будет, как было, и завтра похоже на сегодня. И топорщится завтра, как сегодня, уродцем. Вернисаж осени
Осенней улицы всхлипы вы Сердцем ловили, сырость лаская. Фольгу окон кофейни Филиппова Блестит брызги асфальтом Тверская. Дымные взоры рекламы теребят. Ах, восторга не надо, не надо… Золотые пуговицы рвали на небе Звезды, брошенные вашим взглядом. И вы скользили, единственная, по улице, Брызгая взором в синюю мглу, А там, где сумрак, как ваши взоры, тюлится, За вами следила секунда на углу. И где обрушились зданья в провалы Минутной горечи и сердца пустого, Вам нагло в глаза расхохоталась Улыбка красная рекламы Шустова. Фабрика Трубами фабрик из угольной копоти На моих ресницах грусть черного бархата Взоры из злобы медленно штопает, В серое небо сердито харкая. Пьянеющий пар, прорывая двери пропрелые, Сжал бело-серые стальные бицепсы. Ювелиры часы кропотливые делают. Тысячеговорной фабрики говоры высыпьтесь Мигая, сконфузилось у ворот электричество, Усталостью с серым днем прококетничав. Целые сутки аудиенция у ее величества, Великолепнейшей из великолепных Медичей. Вадиму Шершеневичу Вы, хрупкие струны, как пальцы, сжались. Декольтированные секунды, как смычки, Подняли нервы, разбежались в вальсе, А капельмейстер-вечер протер очки. Сдвигались ширмы неслышной полночи, И вазу неба опрокинула ночь, А в вашей петлице в желтый подсолнечник Хризантема перерядилась на ночь. И секунды-смычки с визгом на части Распяливали сердце и, чтоб помочь им, Вы сняли смокинг с мечты, ботинки со счастья, Вы, мастер, ювелиря сердца кусочек. Святое ремесло Мои напасть, мое богатство, Мое святое ремесло. К. Павлова. Давно мечтательность, труверя, кончена, И вморфлена ты, кровь искусства. Качнись на площади, пьянь, обыденщина, Качайся, пьяная, качая вкус твой. Давно истерлось ты — нора румяниться, Пора запудриться, бульваром грезя, И я, твоих же взоров пьяница, Пришпилю слезы к бумажной розе. Шаблон на розу! Ходи выкликивай. Шагов качающих ночь не морозить; О, не один тебе подмигивал. |
