— Да, Женя, — Эркин подошёл к ней, обнял, коснулся губами виска. — Спасибо тебе, Женя. Я… я не знаю… у меня не было такого.

Женя ответно поцеловала его в щёку и легонько подтолкнула к двери.

— Понял, — улыбнулся Эркин. — Я мигом.

А после завтрака из блинчиков и остатков новогоднего пиршества они все вместе пошли гулять. К оврагу и за овраг в берёзовую рощу. Было так тихо, будто деревья тоже праздновали и теперь отсыпались. Сонная тёплая, несмотря на лежащий повсюду снег, тишина. И безлюдье. Они покатались на санках в овраге, а потом ещё Эркин бегом катал их по утоптанной дороге и, к полному удовольствию Алисы, они дважды побывали в сугробе, побродили среди деревьев. Небо было затянуто белой плотной дымкой, солнце даже пятном не просвечивало.

Для праздничного обеда стол опять перетащили в большую комнату к ёлке. Женя переодела Алису в матроску, переоделась сама, и Эркин вышел к столу во всём новом. Но без галстука: завязывать галстук ни он, ни Женя не умели. Обед был вкусный, но… но не то что обычный, но без особых выкрутасов. Зато в конце… Женя с Алисой унесли грязную посуду, велев Эркину за ними не ходить и не подсматривать. Алиса гордо помогла накрыть стол для сладкого и… и Женя внесла большой торт с двадцатью шестью горящими свечками! И Эркин должен был их погасить одним выдохом.

Эркин шёл и улыбался. Праздничные, сумасшедшие дни.

Второго января, Загорье проспалось и высыпало на улицы. И по всему городу носились увешанные бубенцами и лентами кони, запряжённые в сани, и танцевали, и пели прямо на улицах. А после обеда разбирали ёлку, каждую игрушку заворачивали в тонкую — Женя называла её папиросной — бумагу и укладывали в большую коробку из-под проигрывателя, перекладывая ватой. А в другую коробку — бумажные игрушки, флажки и цепи. Конечно, уже без ваты, но тоже не навалом, а аккуратно, чтоб не мялись и не рвались. Обе коробки и крестовину Эркин убрал в кладовку в дальний угол, до следующего Рождества, а ёлку вынес, накинув куртку, к мусорным бакам и положил к остальным, таким же ободранным и полуобломанным… А запах хвои всё ещё держался в большой комнате.

Без ёлки большая комната стала очень просторной.

— Ничего, — решительно сказала Женя. — Будем делать гостиную. И столовую сразу. Ты как, Эркин?

— Конечно, — сразу согласился он.

И Женя рассмеялась.

— Ты всегда на всё согласен.

— Что ты скажешь, да, — он даже пожал плечами, настолько это само собой разумелось.

А третьего января утром в темноте Эркин шёл в общей толпе, перекликаясь и перешучиваясь с новыми и старыми знакомыми. Оставленная на праздники в шкафчике рабочая одежда показалась чужой и непривычной.

— Что? — понимающе хмыкнул переодевавшийся рядом Миняй. — Отвык от работы?

— Работа не смерть, привыкнуть недолго, — улыбнулся Эркин.

— Да уж, человек ко всему привыкает, — кивнул Тихон.

— И к смерти? — ухмыльнулся Петря.

— А что?! — сразу подал голос Колька. — Помирать, братцы, только в первый раз тяжело, а потом… как по-писаному.

— На себе пробовал? — поинтересовался Геныч.

— А то! Три раза! — но бравада в голосе Кольки была невесёлой.

— Кончай трёп, мужики, — Медведев запер свой шкафчик и пошёл к двери. — Пора. Ряхов! — и выразительным кивком показал направление. — На выход.

Бледный до голубизны и словно ещё уменьшившийся за праздники Ряха не огрызнулся, а молча побрёл со всеми.

Двор был просторен, как комната, откуда вынесли ёлку, но Эркин уже видел подталкиваемые паровозом к складам вагоны. Ну, правильно: перед праздниками всё вывезли, так теперь завозят.

Мешки, ящики, коробки… контейнеров не было. Уже ничего. На ящиках было что-то написано, но Эркин, узнавая отдельные буквы, сложить их в слова не успевал. Работали не цепью, а каждый сам за себя. Болтать и глазеть по сторонам было некогда, да и после праздников же, кто с похмелья, кто с роздыху, надо ещё разгон набрать. Так что до обеда вагоны не закончили, и злой как чёрт Медведев отпустил бригаду на обед.

В столовой Эркин сел за стол с Колькой, и Миняем, а потом к ним пристроился и Ряха. Вместо обеда у Ряхи была только тарелка щей. Жижи много — заметил Эркин — как на двойную, а мяса, считай, что нет. И тут же сообразил, что значит заплатил Ряха за одну порцию, а это ему уже из жалости столько налили. Как шакалу. Сообразил и тут же забыл о Ряхе, и головы не повернул, когда Ряха стащил у него кусок хлеба из тарелки со вторым. Не до Ряхи ему. Да и остальным тоже.

— Гульнули как следует, — Миняй ест быстро, а говорит степенно. — Да денег теперь…

— Ни хрена не осталось, — кивает Колька.

— Зато отпраздновали, — улыбается Эркин.

— Да уж. И катанье, и гулянье.

Ряха хлебал щи, не вмешиваясь, что уж совсем на него не походило. И, выхлебав, сразу ушёл. Его ухода не заметили, как не замечали и присутствия.

— Дров мало осталось, — Колька тщательно, чуть ли не выскребая, доедал кашу. — А они дорогие, стервы.

— Дрова надо не колотые покупать, они дешёвые, — деловитым тоном сказал Эркин. — А не пиленые ещё дешевле. По Джексонвилю помню.

— Оно так, — Колька наконец справился с кашей и перешёл к компоту. — Да пилить… — и остановился, столкнувшись взглядом с Эркином. И медленно кивнул.

— Покупай не пиленые, — Эркин встал, собирая посуду.

Колька снова кивнул и тоже встал.

После обеда работа пошла веселее. Всё ж таки привычка — великое дело. Главное — не останавливаться, лишних перекуров не устраивать. Тогда и заминок не будет.

Опустевшие вагоны паровоз оттащил за ворота, и Медведев крикнул:

— Шабашим, мужики, остальное.

— Во! — заржал Колька. — Это дело!

— Что, головушка кружится? — заботливо спросил Геныч?

Колька в ответ завернул такое, что хохот грохнул с силой ружейного залпа.

— Это малый морской загиб, — ухмыльнулся Колька.

— Больно частишь, Колька, — подал голос Ряха. — Вождь, небось, и не запомнил.

— А мне и не надо, — улыбнулся Эркин.

— И чего так?

Ряха явно что-то приготовил, но подыгрывать ему Эркин не собирался.

— Я другой знаю, — спокойно ответил он.

— Загибов много, — задумчиво кивнул Геныч.

— Мороз, а у тебя какой? — жадно спросил Петря.

Эркин помедлил.

— Ну, — Петря нетерпеливо заглядывал ему в лицо. — Ну, ты чего? Давай, а!

— Да не с чего ругаться, — пожал плечами Эркин.

— А без сердца не ругань, — понимающе кивнул Антип.

— Да не знает он ни хрена, — презрительно скривил губы Ряха. — Он же во-ождь! Перья воткнул и повыл-поскакал — всё его уменье.

Эркин понимал, что подначивают и заводят, но слова Ряхи о перьях довели его до нужного для ругани состояния.

— А пошёл ты…!

Андрей, бывало, выражался и похлеще, да и не было всё-таки у Эркина нужной злобы, но и сказанное привело остальных в уважительное замешательство.

— Да-а, — первым пришёл в тебя Колька. — Да, Ряха, тебе до такого расти и расти.

— Да уж, куда тебе до Мороза.

— По всем параметрам, — хмыкнул Саныч.

За разговором дошли до бытовки и стали переодеваться. Ни о каком пиве сегодня и речи не было. Какое пиво, когда после праздников?!

Эркин шёл домой вместе с Миняем, под неспешный разговор о житейских делах. Что за праздники подъели и теперь надо бы картошки прикупить.

— Вот всем дом хорош, а погреба стоящего нет. Ты где картошку держишь?

— В кладовке.

— Тепло там, — вздохнул Миняй. — А на лоджии этой замёрзнет она. А мороженную её куда? На тошнотики только.

— А это что? — удивился Эркин.

— Не знаешь? — удивился его удивлению Миняй. — Ну… ну, как оладьи, что ли. Из хорошей когда, так это драники, моя их делает, так мисками улетают, за уши никого не оттащишь. А из промёрзлой… — он даже рукой махнул. — Ну, да чего поминать. Вот голову всё ломаю, как бы на лоджии погреб соорудить.

— На кухонной? Мы там мясо держим, хорошо лежит.

— Так это морозно пока, а летом?