— Ну, как ты, браток? — заглянул в комнату Михаил. — Давай, ужинать будем.

Ужинали на кухне, сидя за столом, ели с тарелок, и Росинка, вопреки обычаям сидела с ними. Хотя… он плохо знает, как с этим у семинолов. И еда русская — щи и прогретая на сковородке тушёнка.

Как положено, Громового Камня ни о чём не спрашивали, возведя этим в ранг гостя. Даже если бы выяснилось, что он из недружественного племени, это бы ничего не изменило. Гость неприкосновенен.

Ели молча. Еда — всегда серьёзное дело, а в голодный год… Поев, они с Михаилом ушли в комнату, предоставив Росинке самой управляться с посудой. Михаил зажёг лампу под потолком.

— Обещали и к нам линию протянуть, да какой-то дурак столбы на дрова попилил.

— Нашли?

Михаил покачал головой.

— Где там! Не будешь же по всем сараям шуровать. Теперь только через полгода, не раньше.

Они закурили, обменявшись сигаретами. Вошла Росинка, села с ногами на лежак за спиной мужа и занялась шитьём.

— Жить можно, — Михаил говорил теперь не спеша и только на шауни, разглядывая сигаретный дым. — Жить везде можно.

— Да, — кивнул Громовой Камень. — Может, этот год будет удачным.

— Старики говорят, что по приметам так выходит, а там, — он невесело усмехнулся как Гитчи-Маниту решит, так и будет.

Громовой Камень молча кивнул. Да, Гитчи-Маниту — Великий дух, он над всеми и всем. Его не умилостивишь жертвой, он всё решает сам.

Докурив, стали устраиваться на ночь. Громовому Камню постелили на том же, правом «гостевом» лежаке. За окном шумел ветер, взлаивали собаки, где-то очень далеко прошумела машина.

Громовой Камень заснул сразу, но и сквозь сон ощущал боль в натруженной ноге и дыхание людей на соседнем лежаке.

Утро было пасмурным, но тёплым. За завтраком Громовой Камень сказал, что у него дела в центре.

— По начальству поход, — понимающе кивнул Михаил. — Меня если не пошлют куда, к пяти буду.

Громовой Камень благодарно улыбнулся. Как гость он не обязан отчитываться, но и хозяева не обязаны под него подстраиваться. А так и ему удобно, и хозяевам необременительно.

И из дома они вышли вдвоём. Вернее, первым вышел Громовой Камень и закуривал на крыльце, чтобы не мешать Михаилу проститься с Росинкой и решить свои кое-какие проблемы.

— Тебе на Центральную? — вышел на крыльцо Михаил.

— Да.

— Пошли, браток.

Вместе они дошли до конца улицы. Михаила то и дело окликали знакомые. Практически все шли в том же направлении и, видимо, как догадывался Громовой камень, в то же место. Ну да, Михаил же так и говорил, что эта улица автокомбинатовская.

— Вот так, браток, держи по этой стороне, а там увидишь. До вечера.

— Спасибо, до вечера.

Прозвучало это уже в спину Михаила.

Странный всё-таки город — Эртиль. Тотемные столбы и знаки у домов, смешанная одежда и язык у прохожих, всадники и машины… всё здесь вперемешку. Так было, когда он учился. Правда, тогда он не видел, вернее, не понимал этой странности, думал, что так в городе и положено. Только наглядевшись на другие города, русские и с той стороны, целые и разбитые в щебёнку боями, понял. А сейчас… Эртиль остался собой, это он стал другим.

Дома становились двухэтажными, настоящими городскими, с магазинными витринами, вполне городские фонари, а вот поликлиника та же, и школа… До центральной площади осталось два квартала, и у школьной ограды он остановился. Передохнуть. И вспомнить. Он стоял и смотрел на бегущих и бредущих детей. Тогда он бежал. И мечтал, что когда-нибудь сам станет учителем.

— Громовой Камень? — удивлённо-радостно спросили за его спиной.

Он резко обернулся, едва не потеряв равновесие. И она не изменилась?!

— Вероника Львовна?! Здравствуйте, как вы?

— Здравствуй. Спасибо, по-прежнему, — улыбалась она. — А как твои дела?

Громовой Камень невольно опустил голову. Сухая ладонь учительницы легла на рукав его шинели.

— Всё будет хорошо.

— Спасибо, Вероника Львовна, — он заставил себя поднять голову и улыбнуться. — Я тоже так думаю.

Она задумчиво кивнула.

— У меня на пятом уроке окно.

— Спасибо, — он сразу понял. — Я не знаю, как освобожусь, но я обязательно зайду.

— Удачи тебе.

— Спасибо. И вам… здоровья и удачи.

Он оттолкнулся ладонью от ограды и молодецки захромал дальше, чувствуя на спине её внимательный, необидно сочувствующий взгляд.

Вероника Львовна преподавала русский язык и литературу, а в педагогических классах и методику, общую и частную. И это её он увидел на границе в Кратове, когда после демобилизации и курсов возвращался на Равнину, а она уезжала в Россию в отпуск. Тогда пересеклись на вокзале, поздоровались, перекинулись парой фраз, и всё. Конечно, он зайдёт к ней, поговорит о школе, о прошлом. Оба сына Вероники Львовны и её муж с войны не вернулись. Он помнит тот день, когда она получила третью похоронку. На младшего. Она молча сидела и смотрела в окно, а они — тогда десятиклассники — сидели и читали, или делали вид, что читают. И тогда он не решил, нет, понял, что пойдёт воевать. Добровольцем. А если род не отпустит, то сбежит, порвёт с родом, уедет с равнины, но добьётся своего. Но род спорить не стал. Год был сытным, молодых охотников много, а он уже пять лет жил в Эртиле, приезжая в стойбище только на каникулы, и сам чувствовал, что становится чужим. Отца уже не было, матери не стало ещё раньше, а отцовская родня уменьшалась с каждым его приездом. Он прошёл Посвящение, получил имя и уехал. Обещал вернуться и вернулся. А толку…

Вот и Центральная площадь с домом канцелярии и большим шатром Совета. Громовой Камень остановился перед ними, будто решая, куда идти. Хотя выбирать не из чего. Входное полотнище шатра опущено, из верхнего отверстия не видно дыма. Так что, в канцелярию. А чего это… пристройку, что ли, делают? Ну да, из резерваций столько приехало, дел у совета куда больше стало. А что за дела без бумаг? Это пуля по прямой летит куда послали, а бумага сама цель ищет.

Он поднялся по неудобным крутым ступеням, толкнул резную, украшенную тотемами племён и родов дверь. И здесь всё так же. Белые стены с орнаментами у карнизов и плинтусов, стрёкот пишущих машинок… Канцелярия. И… ну, сегодня точно день встреч.

— Комбат?!

— Гитчи-Маниту! Ты?! Сержант! Жив!

Они обнялись и так застыли. Выглянувшие из дверей на шум тут же исчезли, зная, что мешать нельзя.

Постояв так несколько минут, они наконец разомкнули объятия.

— Ну… — Гичи Вапе сглотнул. — Ну, рад тебя видеть, Громовой Камень.

— Я тоже рад тебя видеть, Большое Крыло, — улыбнулся Громовой Камень. — Ты здесь…

— Заездом, — рассмеялся Гичи Вапе. — Навестить родню, повидать друзей, ну, и по делам заодно. Будем тянуть дорогу от границы, железную дорогу, представляешь? Пока до ГОКа.

— Старики согласились? — изумился Громовой Камень.

— Ещё не совсем. До Эртиля упёрлись вмёртвую, а до ГОКа добьём.

— Слушай, комбат, а она так уж нужна? Может, шоссеек прибавить?

— Нужна. Шоссейки само собой, да и наезженных пока хватает, а у железки свои плюсы. С ГОКа увеличится вывоз, а это наш, — Гичи Вапе подмигнул, — экспорт, серьёзный и основной, а не пушнина, денег сразу прибавится, а на них у нас почти всё и держится, это раз. С той стороны слишком многие охотиться не умеют, не могут и не хотят, это два. Вот они и смогут работать на стройке, а потом на обслуживании.

Громовой Камень нахмурился, соображая.

— Такие сложности, комбат?

Гичи Вапе вздохнул.

— Если бы только эти, сержант. С охотой ещё ладно, к тому же и добычи кое-где уже на всех не хватает, а землю расширять нам не дадут, да и некуда расширяться. А вот что они ни обычаев, ни языка не знают, никакой квалификации нет, и учиться не хотят…

— Ну, — Громовой Камень усмехнулся, — в последнем они не самобытны.

Гичи Впе внимательно посмотрел на него.

— Солоно пришлось, сержант.

Он не спрашивал, но Громовой Камень кивнул и поправил: