Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Поговорив, распрощались. Женя шла, любуясь острыми стрелками молодой травы, зеленоватой полупрозрачной дымкой, окутывавшей деревья. Ну вот, уже настоящая весна. Завтра первое мая, Кузьма, как говорила Баба Фима, и суббота завтра, выходной, вот они и пойдут на маёвку в рощу за оврагом, вода уже там спала, а сегодня она тогда на завтра пирожков напечёт. Погуляют, на травке посидят…

Женя невольно вздохнула. Вот и верь гаданиям и гадалкам. Трава вылезла, а где обещанное? Досадливо мотнула головой. Глупость это, конечно, её глупость. Мёртвые не воскресают. А она? Ага, умная, образованная, и нашла кому верить. И деньги угробила, и… и дурой себя показала. Теперь лишь бы Эркин не вспомнил, а то опять начнёт переживать и себя казнить. А пирожки она сделает с яйцами и рисом, и печенья рассыпчатого. Для печева всё есть. Алиске как раз она спортивный костюмчик купила, Эркин, разумеется, в джинсах, а если в роще сыро… сапожки Алиске есть, а сама она спортивный свой старый, смешно, но с колледжа фигура не меняется, тоже наденет. Маёвка — это просто гулянка, но не за столом, а в лесу, как бабушки во главе с Бабой Фимой объясняли. А если ещё денька два такое тепло продержится, то распустится всё. А Андрей… нет, и думать об этом нечего, чудес не бывает.

Мерно постукивают колёса, заставляя подрагивать пол и стены. Андрей принимал эти толчки, не просыпаясь. Шум и голоса в вагоне не будили его. Не проснулся он и когда четвёртый слез с полки и, везя по полу расшнурованные ботинки, пошёл в уборную. Хотя и снов Андрей тоже не видел. Только назойливо вертелась в голове песенка: «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл…». Милочка начинала лакать, как только появлялась лиса, и мама придумывала всё новые и новые встречи, Анечка помогала ей, она как раз читала тогда ту большую книгу в блестящей суперобложке про древних ящеров, и всякие завры и терии так и сыпались из неё, а он… он их обеих дразнил, что таких зверей не бывает, а лиса — она хитрая и злая, и давно встретила Колобка и амкнула сразу… Андрей виновато вздохнул сквозь сон. СБ — не лиса, от неё не избавишься. Я от лагеря ушёл… прости, мама, я ничего тогда не мог сделать, а потом… ты мне успела крикнуть: «Живи!». И я живу. Назло всему и всем, выжил, выкарабкался… к чёрту! Я от Найфа ушёл, а от тебя, Империя, и подавно…

Андрей потянулся, упираясь головой в стенку, и сел, отбросив одеяло. За окном был восход. Ярко-красное, кроваво-красное зарево на полнеба, зубчатая кайма леса по горизонту и белёсая пелена тумана, колышущаяся возле колеи. Рано ещё. Часов у Андрея не было, но по сонному шуму вагона он чувствовал — рано. Он зевнул, встал расправить тюфяк и осторожно, чтобы не помять брюки, снова лёг, укрылся. На потолке красный отсвет, как от пожара. Нет, не так, от пожара и от крематорской трубы отсветы рваные, проблесками, а здесь, как от лампы, ровный свет.

Вздохнул и завозился на своей полке Алексей, но слезать не стал и вскоре опять захрапел.

Андрей лежал, бездумно слушая все эти храпы, сопения, бормотания… Ну что, всё спокойно? Ещё не дома, но едет домой, к брату, в Россию, нет, уже по России, а дом в Ижорском Поясе, в Загорье. Была мысль, когда ещё в библиотеке сверял свой маршрутный лист с картой, сойти на одной из остановок и сделать крюк. Завернуть в Грязино-Петерсхилл, пройти по Песчаной к дому двадцать шесть, посмотреть… Цел ли дом? Кто там теперь живёт? И сам себя остановил. Андрея Мороза совсем мальчишкой угнали, не помнит он ничего, ну, дом, сад, мамка, сестрёнки — врать с умом надо, правду не спутаешь, — а вот адрес… ну ни в какую, напрочь забыл. Серёже Бурлакову не вернуться, а Андрей Мороз этого адреса знать не может. Так что… так что живите, владейте домом и садом, плодитесь и размножайтесь, кто бы вы ни были, а раскрываться, засвечивать себя ради этой чёртовой компенсации — себе дороже. Нет, всё он сделал правильно, комар носу не подточит.

Андрей снова сел, быстро обулся и встал, застегнул и заправил рубашку, и, взяв из кармана висящей у изголовья ветровки сигареты, пошёл в тамбур. Не так хотелось курить, как размяться, да и здорово перегаром в вагоне пахнет, ещё захмелеешь спросонок.

В тамбуре было пусто, гулко гремели под полом колёса, в дверную щель бил тугой воздух. Андрей встал так, чтобы дым выдувало наружу, и закурил. Туман плотный, день жарким будет, маленькие домики, полоски и квадратики огородов вдоль дороги, сохнущее на верёвках линялое бельё. Городок какой-то, даже названия на вокзале не успел прочитать. И снова туман, лес, одинокие деревья, и свет уже не красный, а золотистый, вот-вот солнце взойдёт.

Андрей докурил и выбросил окурок в щель под дверью. Поёжился: утренний холод ощутимо пробирал через рубашку. И не спеша пошёл обратно. Ещё часок, а то и другой свободно можно соснуть.

Но, вернувшись, ложиться не стал, а застелил тюфяк одеялом и сел к окну. Чувствовал, что не заснёт, полезут не нужные сейчас, царапающие воспоминания. А так… туман, светлеющая зелень, золотисто-голубое небо… ярко-красное, ещё не слепящее солнце показалось в разрыве между деревьями, исчезло, а когда показалось снова, уже резало глаза. Солнечный золотой квадрат лёг на лицо спящего на нижней полке Константина, и тот, недовольно бурча, повернулся набок лицом к стене. Но Андрей не стал задёргивать шторку: скоро солнце поднимется и уже не будет освещать полки.

Завозился наверху Четвёртый. Андрей, не оборачиваясь, слышал, как он зевает, откашливается и, спустившись, приветствовал по-английски:

— Доброе утро.

— Доброе утро, — так же вежливо ответил по-английски Андрей.

— А денёк неплохой будет, — Четвёртый заправил рубашку в брюки, зашнуровал ботинки. — Я Джеймс Оркен, можно Джек.

— Андрей, — ответно улыбнулся Андрей.

Фамилии своей он не назвал, по старой привычке стараясь, чтобы случайный собеседник знал о нём как можно меньше. Но Оркен вполне удовлетворился ответом, взял своё полотенце и ушёл умываться.

Вагон просыпался не спеша, со вкусом. Сел на своей полке, свесив ноги, Алексей, зевнул протирая по-детски кулаками глаза.

— До Олсуфьево далеко, браток?

— Не знаю, — пожал плечами Андрей.

— Один хрен, — откликнулся, тоже садясь, Константин. — Не минуем. Подъём, что ли?

Подъём, — спрыгнул вниз Алексей.

— Схожу за чаем, — встал Андрей.

— О, дело! — быстро обувался Константин. — Самое дело с утра.

Андрей собрал кружки и следом на ними вышел из отсека.

Толчея в проходе быстро увеличивалась. Кто умываться, кто за чаем… У проводника уже стояла очередь. Андрей чинно пристроился в конец, с интересом слушая разговоры. Впрочем, вполне обычные. Да и что он мог услышать? И что ему нужно узнать? Маршрут у него расписан, документы в порядке, так что… наверняка пронесёт, должно пронести.

Взяв чай, он пошёл обратно, краем глаза заметив в очереди Оркена, тоже с кружкой. Ну, правильно, всем жить надо.

Поставив кружки с чаем на столик, Андрей решительно вскрыл свой пакет и стал делать бутерброды. Не был он халявщиком и не будет.

Пришли Константин и Алексей, почти сразу за ними принёс свою кружку с кипятком Оркен. Ему освободили угол стола, и он, благодарно кивнув, стал устраиваться. Прямо в кружке заварил кофе из пакетика, вскрыл пакет с сэндвичами.

Завтракали каждый сам по себе, вернее, Оркен и они втроём. Поезд шёл неспешно, туман быстро рассеивался, на проплывавших мимо огородиках копошились люди, по нежно-зелёному лугу важно шествовало небольшое разномастное стадо. И Андрей не сразу заметил, что и трава, и листва заметно светлее и ярче вчерашних. А заметив и сообразив, едва не ахнул в голос. Ну да! На север же едет, здесь-то весна только начинается.

— Первое мая сегодня, — Алексей задумчиво смотрел в окно.

— На маёвку бы сейчас, — кивнул Константин.

— Маёвка — это что? — спросил Андрей.

Как угнанный в детстве, он этого мог и не знать. Алексей и Константин стали ему рассказывать. Под этот разговор незаметно доехали до Олсуфьева.

213
{"b":"265659","o":1}