-- Нет, не спим.

   Охая, мать поднялась с постели, зачерпнула воды.

   -- Что ты, дьявол, в морду суешь! -- крикнул на нее отец.

   -- Еще не угодишь, родимцам,-- заворчала мать.-- Нахватаются пьянее грязи да куражатся, паршивцы!.. Сам бы в таком разе брал!..

   Отец швырнул в мать кружкой, ругаясь скверными словами, стал шарить около себя, чтобы еще чем-нибудь ударить ее.

   Завозился Ильюша.

   -- Тять, потише, пожалуйста: мальчика разбудишь,-- попросила Мотя.

   -- А ты что? "Мальчика разбудишь"! Сахарный у нее мальчик!.. Енерала выплеснула?.. "Мальчика"?.. Я в своей избе, учить меня нечего!.. Не глянется, лети ко всем чертям! "Мальчика разбудишь", свинья грязная!..

   Мотя виновато посмотрела на меня и опустила голову.

   -- Пошла теперь музыка на всю ночь!.. Эх ты, старый, бессовестный кобылятник!..-- заплакала мать.-- В кои-то веки пришла дочь в гости, и то ты ее гонишь со двора долой, пьяный дурак!

   -- Вот я тебе сейчас покажу дурака! -- затрясся отец.-- Я т-те-бя украшу!..

   Я не вытерпел.

   -- Ты когда же, негодяй, бросишь нас мучить? -- сквозь слезы закричал я, вскакивая из-за стола.

   -- Это отца-то? -- изумленно спросил он, тараща красные глаза. -- К примеру, жили вместе, я тебя растил, оберегал, заботился, а к чему пошло -- негодяем?.. Родного отца?..

   Голос его понизился, захрипел, шея вытянулась, веревками на ней вздулись жилы.

   -- Отца родного негодяем?

   Со сжатыми кулаками, ополоумевший, он бросился к столу, чтобы ударить меня, но с лавки вскочила Мотя и, схватив его за руки, припала к ним.

   -- Тятя, не нужно!.. Родимый, не бей!..

   Мальчик поднялся с постели и заплакал; Мишка, забиваясь под лавку, ругался матерщиной; стоя у шестка, мать верещала во весь голос.

   -- Отпусти! -- мотая сестру из стороны в сторону, кричал отец.-- Брось, а то расшибу!..

   -- Уйди с глаз долой, детенычек,-- умоляла мать, махая на меня руками.-- Уйди, Христа ради, пожалей меня!..

   Я вышел из хаты.

   -- Ваня, где твои бумаги? -- выскочила па крыльцо сестра, хватая меня за руки.-- Он собирается пойти к уряднику... Скорее прибери!..

   Отыскав в сенях топор, я отворил в избу двери. Отец сидел, обуваясь, на кутнике. Увидев топор, мать ахнула, завопила не своим голосом, бросаясь ко мне; Ильюша забился в угол и охрип там от плача, сестра ловила меня сзади за локти.

   -- Если ты, старый черт, пойдешь к уряднику,-- сказал я, останавливаясь перед отцом,-- я тебе голову отсеку на пороге.

   -- Ловко,-- ответил он. Лицо его словно обрюзгло.-- Спасибо, милый сынок!

   Отец молча полез на печь.

XVI

   -- Мамочка, дай напиться!

   -- Что ты все пьешь, мой голубчик, третий раз просишь?.. Головка не болит? Весь горячий...

   -- Нет, не болит, дай напиться.

   В окна глядит темная весенняя ночь. Порою ее непроницаемую пелену режет треск ломающегося льда: тогда из ветвей, с вершин осокорей, с шумом поднимаются уснувшие вороны, беспорядочно каркают, хлопая мокрыми крыльями, и снова затихают. Мелкий дождь забивает в стены гвозди: молоток стучит без перерыва, стены плачут от боли.

   -- Дай еще пить,-- просит мальчик.-- Мама, почему вороны кричат? Они не любят спать?

   Лицо у Ильюши красное, дыханье горячо и часто, серые глаза возбужденно блестят.

   -- Мама, скоро рассветет?

   -- Скоро, детка, скоро! Не пей больше, ляг усни!.. Усни!..

   Ребенок обхватил руками шею Моти.

   -- Я завтра опять пойду с тятей по рыбу... Пойдешь с нами, мама?

   -- Пойду, родной, усни... И я пойду, и крестный, и бабушка!.. Приляжь!..

   Мальчик положил головку на подушку, но тотчас же привстал, улыбаясь.

   -- Я, мама, теперь не боюсь лягушек: они не кусаются... Тятя спит? Тятя, помнишь? У нас вечор в сачок залезло три... правда, тятя? А рыбка еще плавает?.. Покажи мне рыбку!..

   Сестра вывернула фитиль, принесла с лавки ведро с водой, в котором шевелилось несколько гольтявок.

   Ильюша запустил туда руку: поймав одну, засмеялся.

   -- Мама -- живая! Видишь?.. Дай им хлеба.

   -- Они не едят его, сыночек.

   -- А чего же?

   -- Травку, червячков, песочек...

   -- Ну, дай им травки.

   -- Хорошо, детка, я потом накормлю.

   -- Дай сейчас!

   -- Сейчас нету...

   -- Дай сейчас! -- заплакал и закапризничал он.

   Мотя сходила на улицу и принесла оттуда несколько голых веток акации. Ильюша дремал.

   Вся ночь прошла тревожно. Ребенок часто просыпался, стонал во сне, звал отца, мать, просил пить. Мотя сидела, склонившись над ним, до рассвета, прислушиваясь к дыханию, укрывая и кутая в одеяло.

   Утром как будто прошло. Ильюша встал веселый, сейчас же спросил: не пора ли идти по рыбу?

   -- Сейчас, парень, полетим,-- отозвался Сорочинский, хватавший из чугуна горячие картошки.

   Достав с печи лапти, мальчик подозвал к себе мать.

   -- Обуй-ка меня, Петровна...

   Засмеялся.

   -- Тебя тятя так зовет!.. "Петровна, доставай-ка шти",-- передразнил он отца.-- Почему он не зовет тебя мамой?

   -- Он, детка, большой...

   -- А я, когда вырасту, тоже буду звать: Петровна?

   -- Да, крошечка.

   -- Петровна -- лучше?

   -- Лучше.

   -- Мамой -- только маленькие?

   -- Только маленькие, милый...

   -- Не-ет, -- Ильюша отрицательно покачал головою.-- Так нехорошо!.. Я буду -- мама, ладно?

   -- Ладно, ягодка.

   -- Мы нынче рыбы принесем еще больше, правда?

   Лукаво сморщившись, он толкнул ручонкой склонившуюся перед ним Мотю в голову, спрашивая:

   -- Это тебя кто? Бука?

   Сестра притворялась испуганной, Ильюша звонко смеялся. Но вскоре возбуждение прошло, он попросился в постель.

   -- Я немного полежу, -- устало глядя поблекшими глазами на мать, проговорил он. -- Разбуди меня, когда отец пойдет по рыбу...

   Встревоженная сестра, прибежав к нам, сказала, что ребенок болен.

   Мать испугалась, стала ругать Мотю.

   -- Простыл, сейчас время опасное -- полая вода... Куда ты бельма пялила, дуреха рыжая?.. Не могла приглядеть за мальчонкой!..

   Мотя плакала. Она не пускала его к реке, но его уволок подлец-мужишка! Он пришел домой с промоченными ножками, весь синий!.. Она запуталась в работе... А тот бродит день-деньской с наметкой!..

   -- Пойдем к нам,-- просит сестра,-- надо лечить!..

   Ребенок метался, бредил, кричал. Он то схватывался ручонками за подушку и громко стонал, то прижимался к Моте, тоскливо спрашивая:

   -- Мама тут? Со мною?.. Больно!.. Не ходи, мамочка, я боюсь... Где тятя?

   Ночью все тело его покрылось темными пятнами, глаза ввалились, нос заострился. Приходя в сознание, он еле лепетал:

   -- Болит головка... Поцелуй меня...

   Мотя вся почернела, лицо сморщилось, стало сразу старым, щеки втянулись, под глазами легли синие круги; растрепанные волосы, кое-как подобранные под повойник, то и дело выбивались, в беспорядке падая на плечи. Сидя у постели сына, она всеми силами крепилась, и ни один мускул не дрогнул на ее окаменевшем лице. А когда пытка была невмоготу, поспешно выбегала в сени, с размаху падала на сырую, холодную землю и стонала, стискивая челюсти и скрипя в отчаянии зубами. В избу возвращалась с тем же каменным лицом.

   Тепла ночь, темно-сине небо, ярко горят звезды. Весенний воздух густ, насыщен запахами влажной земли, прелой соломы, набухающих древесных почек. Матово-золотистой полоской лунный осколок протянул через тихо плещущую реку ломаную полосу. Под окнами избы в размытом глинистом овраге булькает ручей.

   Звенит капель. Мигает, щурится светец на подоконнике. Сжав ладонями виски, около постели стоит на коленях Мотя.

   -- Спи, мой желанный, спи, родненький мой!.. Усни!.. Я тебе буду рассказывать сказки... Про царевну, про мальчика с пальчик, про жар-птицу... Спи...