-- Пора одуматься!.. Время защитить землю!..

   Порывисто раскрыв на закладке апокалипсис, он, задыхаясь от волнения, читает:

   -- "Се гряду скоро,-- сказал первый и последний и живый,-- держи, еже имаши, да никто же приимет венца твоего. Побеждаяй, той облечется в ризы белые..." Это нам говорит святой дух, а мы погрязли в тине, уподобились скотам бессмысленным... С нас взыщет бог и покарает своею яростью!..

   Глаза Ильи Микитича разгораются, а губы вздрагивают.

   -- Чаша гнева божьего переполнилась,-- будто ослабев, шепчет он.

   -- Переполнилась,-- отзывается Галкин.

   Все задумались. Старуха, сидя у шестка, вздыхает. Настя с любопытством осматривает Лопатина из-за кудели; она забыла про работу, толстый простеть едва-едва шевелится в руках ее.

   -- Чего ты нам кисель по углам размазываешь! -- вдруг запальчиво кричит шахтер.-- "Аще", "яко"!.. Мы это слыхали!.. Говори, как действовать!..

   Все вздрагивают, обертываются к Пете; лицо его красно, он жадно кусает красивый светлый ус, а руками отыскивает в домотканом пиджаке карманы.

   -- Погоди, голубь, не сразу вскачь,-- мягко перебивает его Лопатин, пристально всматриваясь в возбужденное лицо парня. Видно, что слова Петрухи ему не понравились: щеки его посерели.-- Напрасно, голубь, порочишь писанье: в ём большой смысл положен... С жару, с полымя шею свернешь... Мы таких видали!.. Надо умно, с толком, вот как я понимаю...

   -- Он тоже так,-- сказал маньчжурец,-- он только бестерпелив, мошейник...

   В избу вошли Рылов и Штундист. Первый -- еще мальчик, с наивным девичьим лицом, на котором светились серые, вопрошающие глаза и мягкая, детски застенчивая улыбка. Второй -- коренастее, старше. Широкие плечи, неуклюжая поступь, замкнутое лицо. Оба молча кивнули головами, проходя к лежанке.

   -- Что ж вы не молитесь богу? -- лукаво прищурилась Настя.

   Рылов смутился, покраснел, виновато опустив глаза.

   -- Мы не к обедне пришли,-- тихо бросил Штундист.

   Прохор счастливо засмеялся.

   -- Теперь, ребятушки, все в соборе,-- встрепенулся он.-- Садитесь чай пить, а я доложу.

   Кряхтя, он полез в укладку, доставая оттуда лист курительной бумаги, исписанный каракулями.

   -- Читай, Вань, мое сочинение,-- сказал он, подавая мне бумагу.

   -- "Житье наше -- сволочь,-- начал я,-- ложись в передний угол и протягивай лапы. Одно только и остается. А так нельзя. Я много народу видал на разных востоках и в Расее много народу видал. Есть, которые идут за неправдой, этих больше всего, а которые против неправды, этих меньше всего. Нам надо держаться, которые против неправды. У нас в деревне Осташкове и в округе кругом тоже есть такие люди, которые не за неправду, а сами по себе. Первый -- Иван Володимеров, мой закадычный друг. Я его нарочно зову штаб-лекарем, и вы его так зовите, потому что он хороший человек и ведет со мной одну линию, а чтобы полиция не узнала, и богачи, и все люди, кто есть Иван Володимеров, и какие у него в голове мысли, и что он думает, я окрестил его штаб-лекарем. Второй -- Петя, несчастный человек, хоть он и шахтер и глотку подрать любит..."

   -- Ты, Петругпа, не сердись, пожалуйста,-- смущенно перебил меня Галкин, обращаясь к шахтеру,-- я ведь все по правде, как думал.

   -- Ничего, браток, ничего я не сержусь. За правду разве сердятся? Я ведь на самом деле -- несчастный!..

   -- "У него душа горит и мается"...

   -- Это -- тоже верно!.. Ох, как верно!..-- воскрикнул шахтер.-- Читай дальше!.. Как все хорошо писано!..

   Он прикрыл глаза руками.

   -- "...а приткнуться он не знает куда. Это тоже хороший помощник, но вина ему надо пить поменьше..."

   -- Я его брошу,-- сказал Петя.

   -- И милое дело,-- погладил его по плечу солдат.

   -- "Самый задушевный человек -- и мы, может, все его ногтя не стоим -- Илья Микитич Лопатин. Из его бы хороший губернатор был, из милого, крепкий человек, на хитрости не согласный. Я думаю, что он лучше умрет, а не продаст души..."

   -- Это и все мы так должны,-- сказал Штундист.

   -- Ну да.

   -- "...Есть еще Саша Богач и Максим..."

   -- Вот и до нас с тобой очередь дошла,-- улыбнулся Богач, моргая Колоухому.

   -- Об кажном написано, что мы за люди.

   -- "Это неправильно, что Максима прозвали Колоухим, его надо бы -- Востроухим, в тех видах, что любит он к правде прислушиваться..."

   -- Ишь ты -- в точку!

   -- Да уж служивый не подгадит!..

   -- "...А Паша Штундист -- мать родную может удавить за измену или за плутни... Рылов еще цыпленок, но из него и из нашей Настюшки..."

   -- Иди, Настюнь, ближе: про тебя читаем! -- крикнул Галкин.

   -- "...из обоих из них выйдут хорошие люди, толковые насчет правов..."

   -- Вот калечина-малечина! -- прыснула Настя.

   -- Молчи, Фекла! -- закричал на нее Галкин.-- Не правда, что ли?

   -- "...Женить бы их, леших, тогда дело пошло бы еще лучше..."

   -- Это ни к чему,-- досадно сказал я, откладывая бумагу.-- Рылов, какой тебе год?

   -- Семнадцатый... Мне еще на службу идти...-- пролепетал тот, зардевшись.

   -- Молокосос, за спиной солдатчина, а лезешь жениться,-- не скрывая раздражения, поднялся я из-за стола.-- А той скоро девятнадцать,-- махнул я на девушку.-- Да еще и пойдет ли она за Рылова?.. Не в свое дело ты лезешь, солдат!.. Не хочу больше читать бумагу!..

   Нахлобучив шапку, я шагнул к дверям. Все с удивлением глядели на меня, а я чувствовал, что все лицо мое горит, и не поднимал ни на кого глаз.

   -- Постой, чего ты взъелся? -- схватил меня за полу маньчжурец.

   -- Ничего, какое тебе дело? -- сердито огрызнулся я.-- Сказал, не буду -- и не буду... Мое слово -- олово!..

   -- Ну, что за дурень! -- всплеснул он руками.-- Даже пошутить нельзя, ей-богу, правда!

   -- А ты над собой позубоскаль! -- вдруг резко ответила за меня молчавшая доселе Настя.-- Выискался, хват!..

   -- Ну, подняли канитель, вз-зы! вз-зы!..

   -- На, Вань, замарай, что он там наляпал,-- обратилась она ко мне, подавая карандаш.-- Рылов-то твой еще лапти плесть не умеет... жениха нашел облупленного...

   -- Да я же ничего! Я и жениться-то пока не думал! -- взмолился Рылов.-- Какая женитьба -- мне в солдаты идти!.. Чего вы ко мне привязались? Ну-ка я сам замажу!

   Смущенный, с выступившими слезами, он взял из моих рук карандаш и стал тщательно зачеркивать ненужное.

   -- Ну, теперь, Иван, садись читай! Читай! -- загалдели все.-- Нечего там -- читай, про это замазали!..

   Виновато хлопая меня по спине, солдат говорил:

   -- Бездымный порох ты, мошейник! Ей-же-ей, бездымный порох! Разве я что?.. Я не знал, что ты с ей в сердцах!.. Это, конечно, ваше дело... Уж ты прости, пожалуйста, я хотел к лучшему, ан -- обмишулился!..

   -- "Баб тоже надо к делу приучать,-- начал я дальше,-- они большая помога. Настюшка все знает, что я думаю, и очень одобряет меня. Мать нашу в компанию не принимать: она только плакать будет либо всем все расскажет. А насчет Ивановой сестры -- Матрены Сорочинской -- надо хлопотать: баба -- золото..."

   -- Теперь дальше будет описываться, что нам делать, -- сказал Прохор.-- Отдохни, Петрович, немного; поди, язык заболтался, а ты, мать, поди посиди у суседей.

   -- Я ведь не сболтну,-- подняла старуха голову.-- Чего ты меня гонишь?

   Солдат подумал и сказал:

   -- Чудная ты, мать, ей-богу!.. Разве я тебя гоню? Я говорю: ступай, мать, к суседям. Я сам знаю, что не сболтнешь, но только у меня сердце не на месте: чужой человек, а сидит в нашей компании.

   Накидывая на плечи полушубок, старуха обиженно ворчала:

   -- Спасибо, милый сынок, растила тебя, растила, а теперь чужая стала!.. Бог с тобой!..