Молодая женщина воскликнула от удивления, увидев Петра Петровича в таком одеянии:

   -- Дядя, что это значит? Ведь теперь не святки?

   -- Помалкивай, племяннушка, помалкивай и прощай.

   -- Разве ты уходишь?

   -- Знамо, ухожу... для чего же я по-мужицки-то нарядился? Я иду спасать твоего мужа.

   -- Бог да поможет тебе, милый дядя.

   -- Прощай, Маруся, может, мы больше и не увидимся. Ведь не в гости я иду, не на пиршество. Надо быть готовым ко всему. Прощай, племянница! Помолись за меня, грешного! -- И майор со слезами, крепко обняв Марусю, перекрестил ее и поспешно вышел из горницы.

   Молодая женщина опустилась на колени перед иконой и стала усердно молиться, прося у Бога пощады своему мужу.

   Через несколько дней к воротам Шлиссельбургской крепости подошел какой-то старик в плохом дубленом полушубке и в нахлобученной бараньей шапке и, посмотрев на часового, мерно расхаживавшего около ворот, отошел в сторону; он, очевидно, кого-то дожидался.

   Вот загремел засов, узкая и низкая калитка, сделанная в воротах, отворилась. Вышел крепостной сторож и махнул старику в полушубке рукою, делая вид, чтобы тот подошел. Печальное и хмурое дотоле лицо старика преобразилось, и он быстро подошел к калитке.

   -- Входи, -- тихо проговорил ему крепостной сторож и пропустил старика в калитку.

   Старик очутился на крепостном дворе.

   -- Принес деньги? -- так же тихо спросил у старика сторож.

   -- Принес... все по уговору, пять рублевиков.

   Старик дрожащею рукою подал сторожу пять серебряных рублей.

   -- Верно, -- пересчитывая деньги, промолвил крепостной сторож. -- А остальные когда?

   -- По уговору... Вот поступлю в сторожа, тогда и получай остальные сполна.

   -- А не обманешь, старик?

   -- Вона... Стану ли обманывать, когда у тебя в руках нахожусь.

   -- Сейчас смотритель выйдет, он тебя и возьмет в сторожа. Только, старина, готовь деньги.

   -- За этим дело не станет.

   Этот разговор был прерван приходом смотрителя.

   -- Никифор, этот, что ли, сторож, про которого ты мне говорил? -- спросил последний у сторожа.

   -- Так точно, ваше благородие.

   -- Ты наниматься пришел в крепостные сторожа? -- обратился к старику смотритель. -- Ты из солдат?

   -- Отставной солдат, ваше благородие... тридцать лет верой и правдой отслужил отечеству.

   -- И опять служить задумал?

   -- Отчего же не служить, ваше благородие, когда ноги ходят, глаза еще видят, а руки работать могут?

   -- Молодчина! А в сражениях был?

   -- Бывал, ваше благородие, воевал я и со шведами, и с турками под командою батюшки-царя Петра Алексеевича; медали имею. -- И старик, распахнув полушубок, горделиво показал на две медали, красовавшиеся на груди его солдатского мундира.

   -- Молодец! Таким служак нам и надо. Я охотно принимаю тебя на службу в крепость. А как тебя звать?

   -- Петром Костиным прозываюсь.

   -- Ладно, так и будем знать. Ну, с нынешнего дня ты состоишь на службе в крепости. Обязанность твоя будет состоять в следующем: будешь носить заключенным обед, ужин, следить за порядком. Впрочем, Никифор скажет тебе, что делать, поучит. -- И смотритель ушел к себе.

   -- Видишь, как обстроили мы дельце-то! -- самодовольно проговорил сторож, обращаясь к старику. -- За это и рублевик прибавить не грех.

   -- Не один, а два дам, только приставь меня к той тюрьме, где содержится Храпунов.

   -- Приставить-то я тебя, Петр, приставлю, только, гляди, не выпусти арестанта. Выпустишь, так и тебя, и меня на смерть забьют плетьми, да и арестанту твоему не убежать. А если и убежит, то поймают и цепи наденут, а то к стене цепью прикуют его.

   На это старик ничего не ответил, а только вздохнул.

   -- Ты что же молчишь-то? Сказывай: не выпустишь арестанта?

   -- А если выпущу?

   -- Да как ты смеешь! Как смеешь! Я смотрителю заявлю, -- загорячился крепостной сторож.

   -- Постой, Никифор, не горячись, простынь маленько. Ты лучше скажи, много ли с меня возьмешь рублевиков за то, что будешь помогать мне в устройстве побега Храпунова?

   -- Мало за это не возьму, потому что своя шкура дороже денег. А тебе очень надо выпустить Храпунова?

   -- Известно, брат Никифор, надо! Ведь затем я и подкупил тебя, и в крепость сторожем поступил.

   -- Ты подкупил меня только затем, чтобы я определил тебя в сторожа, а о побеге арестанта уговора не было.

   -- Ты только согласись мне помогать, а уже мы с тобой уговоримся. Теперь же ты только покажи мне каземат, где заключен Храпунов. Веди меня скорей к племяннику.

   -- Ну, пойдем. Теперь, кстати, время обедать арестантам, вот ты и снесешь своему племяннику обед. А парень он смирный, хороший. Да постой-ка, постой!.. Ты говоришь, что Храпунов -- твой племянник, а ведь он -- барин, у министра важным чиновником состоял. Как же это, он -- барин, а ты -- простой солдат? -- недоумевая, проговорил Никифор.

   -- Так что же? Разве не бывает, что отец -- простой мужик, а сын -- барин?

   -- И то, и то, бывает. Ну, пойдем.

   Много трудов стоило Гвоздину добыть фальшивый паспорт на имя отставного солдата Петра Костина; не легко ему было также подкупить сторожа Никифора, с помощью его проникнуть в Шлиссельбургскую крепость и наняться в тюремщики. На это надо было время и деньги.

   Сторож Никифор показал ему камеру, где был заключен Левушка Храпунов, и дал ключ от двери. Майор дрожащею рукою отпер дверь, вошел в камеру и застал своего племянника сидящим у стола, спиною к двери.

   Храпунов потерял всякую надежду на освобождение и волей-неволей принужден был покориться своей горькой участи. Помощи он не ждал ниоткуда.

   -- Лева, племяш, -- тихо позвал его старый майор.

   Храпунов быстро обернулся и крик радости и удивления вырвался у него.

   -- Дядя, дядя, ты ли? Как ты попал? Как тебя допустили? -- крепко обнимая и целуя дядю, проговорил Левушка.

   -- Об этом, племяш, после. Ведь я -- твой тюремщик. Я нанялся в крепость в сторожа. Ты поймешь, племяш, для чего я это сделал, поймешь.

   -- Милый, дорогой дядя. Ты не забыл, не забыл меня.

   -- Тебя забыть? Эх, племяш!

   -- Но что жена? -- бледнея, спросил Храпунов.

   -- Плачет, покоя себе не видит: все по тебе тоскует.

   -- Милая, милая! Дядя, голубчик, спаси, спаси меня из этой могилы!.. Ведь измучился я, исстрадался. -- И Храпунов тихо, но судорожно зарыдал, закрыв лицо руками.

   -- Никто, как Бог. Надейся и молись. Я затем и тюремщиком твоим стал, чтобы тебя спасти.

   Послышался легкий стук в дверь.

   -- Прости, племяш, пока, меня зовут. Но опять скоро приду к тебе. -- И майор, выйдя из камеры, запер дверь.

   В следующие дни свидания повторялись регулярно, и хотя они были непродолжительны, но постепенно Гвоздин рассказал Левушке все, что произошло во время его заключения в крепости, и утешал его надеждой на бегство.

   -- Только бы случая дождаться, а уж я тебя, Левушка, выведу отсюда, -- не раз говорил он Храпунову.

   И этот случай выпал. В Петербурге должны были состояться "машкерадное действо" и свадьба шута Голицына с калмычкой-шутихой. Подобное развлечение представлялось из ряда вон выходящим и, конечно, всякий, кто только мог, стремился побывать на нем. Не избежал этого искушения и начальник крепости, и именно его отсутствием и отъездом в Санкт-Петербург и решил воспользоваться майор Гвоздин, чтобы осуществить намеченный план освобождения Левушки.

   Едва начальник крепостной тюрьмы уехал и наступил темный морозный вечер, майор вошел в тюрьму к племяннику с небольшим узелком в руках и тихо проговорил:

   -- В узелке мужицкий кафтан, надевай его скорее поверх своей одежды, помолись Богу и беги.

   -- А как же ты? -- с беспокойством спросил Левушка.

   -- Обо мне не беспокойся. Спасайся ты... не медли же, пока есть время... А потом и я следом за тобою...