Престарелый главнокомандующий, привстав на дрожках, печально смотрел на начавшийся пожар Москвы.

   Ему сказали, что Москва уже занята неприятелем.

   -- Что ж? Это -- последнее торжество их, -- спокойно произнес князь Кутузов и повел нашу армию далее.

   За нею спешили уйти и москвичи. Остались очень немногие, и в числе их Тольский. Он с нетерпением ждал прихода ополченцев, собранных Смельцовым из своих крепостных. Однако это ополчение опоздало: проникнуть теперь в Москву, находившуюся во власти Наполеона, ему было довольно трудно, почти невозможно, так как у всех застав находились французские солдаты, которые никого не впускали и не выпускали.

   Во всем доме Смельцова оставались только двое -- сам Тольский и его слуга Иван Кудряш, а во дворе, в маленьком флигеле, находился старик Василий. Он обрек себя на смерть и готовился к ней, как истинный христианин. О земном он не думал: все его мысли были сосредоточены на загробной жизни, и он проводил время в своей каморке за молитвой и за чтением божественных книг.

   Второго сентября, в день, когда Москва занята была французами, к сторожу в каморку вошел Тольский и, застав Василия за чтением, спросил:

   -- Что, старик, читаешь?

   -- Отходную себе...

   -- Разве ты собираешься умирать?

   -- Собираюсь, сударь!

   -- Разве ты болен?

   -- Всем я, сударь, здоров, только душа у меня болит смертельно.

   -- Тебе жаль Москву?

   -- И Москву жаль, и весь наш народ. Россия гибнет...

   -- А ты забыл, старик, присловье: "Велик Бог земли Русской". Москва, может, и погибнет, но Русь будет спасена. У нас есть опытный вождь и храбрые, могучие солдаты. Наконец, весь народ вооружится против завоевателей. На защиту родной земли восстанет всяк, и горе тогда будет нашим врагам.

   Едва Тольский проговорил эти слова, как быстро отворилась дверь и в каморку сторожа вбежал Иван Кудряш; бледный и сильно взволнованный, он дрожащим голосом произнес:

   -- Беда, сударь, большая беда!

   -- Что, что случилось? -- в один голос спросили Тольский и сторож Василий.

   -- Французы у наших ворот; я в окно увидал.

   Как бы в подтверждение слов Кудряша в запертые ворота послышался громкий стук.

   -- Это они, оглашенные... Вот когда наступает мой страшный, смертный час, -- упавшим голосом проговорил сторож.

   -- Ну, до твоего смертного часа еще далеко; французские солдаты не дикари, они мирных граждан не трогают. Ступай, отопри ворота, а я спрошу у незваных и непрошеных гостей, что им надо. Не бойся, тебя я в обиду не дам. Иди же, отпирай!

   -- Слушаю, мне что же. -- И сторож пошел к воротам.

   Когда на дворе появились французы, Тольский вышел к ним и обратился к офицеру с таким вопросом:

   -- Надеюсь, господин офицер, мирных жителей вы не лишите свободы?

   -- О да... Разумеется... Мы воюем только с солдатами! Этот дом ваш?

   -- Да, мой, -- несколько подумав, ответил Тольский.

   -- Ваш дом мы должны занять под квартиру нашего генерала.

   -- В Москве, господин офицер, кроме моего дома много других. Где же я стану жить?

   -- Живите, где хотите... Только этот дом завтра будет занят генералом Пелисье; я -- его адъютант -- остаюсь в доме сейчас же, мои солдаты -- тоже. Мы страшно проголодались, и вы, как радушный хозяин, угостите нас...

   -- И угостил бы, да нечем; у меня ничего нет.

   -- Вы говорите неправду... Сами-то вы что-нибудь едите и пьете?

   -- Да, голодным не сижу.

   -- И мы не станем здесь, в вашей медвежьей стороне, голодать!

   -- А поголодать вам все же придется... Ведь в Москве никакого провианта нет...

   -- Куда же он подевался?

   -- Нужное вывезено для снабжения армии, а ненужное уничтожено.

   -- Чтобы не доставалось нам? Не так ли?

   -- Совершенно верно; чтобы не доставалось неприятелю, -- спокойно ответил Тольский.

   Француз вспылил и обрушился с бранью на Тольского. Последний не остался в долгу, и результатом перебранки было то, что Тольский очутился под домашним арестом: он сидел взаперти в своем кабинете под охраною французских солдат.

   Адъютант генерала Пелисье, оставив в доме человек пять солдат, с остальными отправился в Кремль, на смотр, назначенный Наполеоном.

   Въезд Наполеона в Москву был далеко не триумфальным, так как его встретили лишь несколько оборвышей и выпущенных на свободу арестантов.

   Не такой встречи ожидал покоритель полумира. Въехав на Поклонную гору, он залюбовался на открывшуюся перед его глазами чудную панораму Москвы. Не будучи уверен, что ему отдают эту русскую столицу без сражения, он послал узнать своих ординарцев, где русская армия, и те, вернувшись, доложили ему, что ни в Москве, ни около нее нет войска. Тогда Наполеон двинулся к городу, но, не доезжая до Дорогомиловской заставы, сошел с коня и стал ждать из Москвы депутации и городских ключей. Он привык к шумным победным овациям, которыми встречали его в Вене, в Берлине, в Варшаве и в других побежденных городах. Того же ожидал он и в Москве. Но -- увы! -- ни лавров, ни цветов не поднесла ему белокаменная: она готовила его непобедимой армии гибель.

   Долго и нервно расхаживал Наполеон, поджидая депутацию; наконец ему надоело ждать и он сердито крикнул, обращаясь к свите:

   -- Сейчас же привести ко мне бояр. Эти русские варвары не знают, как сдавали и сдают мне города.

   Вскоре перед Наполеоном появилась "депутация": несколько подозрительных лиц, одетых чуть ли не в отрепья. Были тут и иностранцы-ремесленники; некоторые из них говорили по-французски.

   -- Где же ваше начальство? -- сурово спросил Наполеон у обтрепанной "депутации", с презрением посматривая на нее.

   От "депутации" отделился какой-то иностранец с опухшим от возлияний Бахусу лицом; он низко поклонился Наполеону и коснеющим языком ответил:

   -- В Москве почти никого нет, ваше величество.

   -- Куда же девались бояре, народ?

   -- Все выехали, государь.

   -- А Растопчин где?

   -- Поехал провожать армию, ваше величество.

   -- Но жители остались же в Москве?

   -- Все разбежались; осталось очень мало, и те, государь, из страха попрятались.

   Адъютанты Наполеона поскакали в Москву за другой депутацией, более приличной и почетной, но вернулись ни с чем: подходящих людей они не нашли. Поэтому Наполеону пришлось, не дождавшись депутации, въехать в опустевшую Москву.

   Это событие произошло второго сентября 1812 года, перед вечером.

   В это время Иван Кудряш вошел в каморку сторожа Василия и сказал ему:

   -- А ведь барина-то проклятые французы под арест посадили. Поспорил он с французским офицером, ну, тот и велел его запереть... Сидит теперь мой барин в своем кабинете безвыходно, а около двери солдат французский с саблей наголо стоит.

   -- За наши грехи Господь наказание нам послал.

   -- А я спасу барина, спасу.

   -- Как ты спасешь, коли его зорко стерегут?

   -- Эва, дед, мне не привыкать выручать его из неволи! Я уже надумал... Вино у тебя есть?

   -- Имеется... Бутылок пять-шесть наберется...

   -- Продай мне его!

   -- Зачем продавать? Бери так! К чему мне оно теперь?.. Неужели, парень, ты пить вино будешь?

   -- И пить буду, и угощать французов.

   -- Это наших лиходеев-то угощать?.. Да ты рехнулся!

   -- А ты, дед, смотри, что я стану делать... Смотри да помалкивай.

   Через несколько минут Кудряш весело пировал с оставленными стеречь Тольского французами. Пир происходил в одной из комнат дома Смельцова. Солдат, стоявший с саблею у двери кабинета, где находился под арестом Тольский, соблазнился пирушкой своих товарищей, бросил свой сторожевой пост и принял участие в веселье.

   Кудряш очень усердно угощал французов, и те скоро запьянели; они стали петь, плясать, обнимать и целовать Кудряша. А тот не переставал им все подливать и подливать вино. Бутылки скоро опустели, и вскоре же французы, мертвецки пьяные, свалились со стульев на пол и громко захрапели.