Вашингтон, 1 февраля, 70 по Фаренгейту. Но кому придет в голову сетовать на зимнюю теплынь?

Во всяком случае, не Джейку Джейкобсену. Тем более после уолдорфского салата, свежайшей камбалы, только на рассвете доставленной на Мэйн-авеню с рыбачьей шхуны, и в меру прожаренного бифштекса, не говоря уже о двух стаканчиках чудесного винца, которым все это запивалось (по правде говоря, их было три или четыре – как раз достаточно, чтобы ощутить приятную легкость и в голове чуток зашумело, но совсем не проявлялось внешне). Потом неспешный моцион через Мэлл и назад, на Индепенденс-авеню – вот на чем настаивала синева небес, и Джейкобсен воздал ей должное. Шагая мимо знамен и транспарантов шумной группы ревнителей природы и ущемленных прав меньших наших братьев, он думал о старых военно-морских традициях и бушующих морях, о солонине, сухарях с долгоносиками и затхлой воде, о кораблекрушениях, цинге и голодной смерти и мысленно констатировал, что за последние двести лет положение моряков несколько поправилось.

И верно – сейчас Джейкобсену для полного счастья не хватало только сигары, любимой гаванской «Короны».

И он молча поклялся, вернувшись к себе в кабинет, немедленно восполнить упущение. Правда, в правительственных учреждениях курение запрещено, но на это наплевать.

На службу Джейкобсен являлся в штатском – не стоило растравлять рану старому персоналу; многие до сих пор негодовали на перемены. Однако охранники в парадном подъезде все равно отдали честь как положено. И правильно – они ведь теперь приписаны к Военно-морским силам. Джейкобсен машинально ответил на приветствие и на лифте поднялся на самый верхний, седьмой этаж, прямо к дверям углового кабинета, выходящего окнами на зеленое море Мэлл.

Контраст с прежним местом службы все еще поражал. Пять лет прокорпел Джейкобсен в безоконных казематах Пентагона над составлением штабных планов, распределением промышленных заказов и бюджетных ассигнований. Наконец ему улыбнулась удача, и весьма своевременно, надо сказать. Агентство перевели под опеку ВМС, а Джейкобсена, осчастливив третьей звездой, назначили на пост директора.

А ведь и в самом деле, – усмехнулся он, – сегодняшний ленч можно с полным основанием считать знаменательным, поскольку со дня вступления в должность минуло полгода, а нижняя палата утвердила назначение ровно два месяца назад. Однако борьба не окончена. Проклятые Военно-воздушные силы наверняка не смирились, и впереди новые попытки захватить главенство в космосе. Грядут напряженные времена, но пока поле битвы осталось за адмиралом.

Он толкнул дверь кабинета и, прямиком пройдя к своему рабочему столу, уселся в кресло.

И тут все его послеобеденное благодушие вмиг улетучилось. Кто-то уже сидел в кресле для важных гостей.

Адмирал побагровел. Ведь он строжайше запретил пускать сюда кого бы то ни было, включая собственную жену (черт побери, жену – в первую очередь!), без приглашения! А неряшливый субъект, торчавший напротив, приглашения определенно не получал.

Не иначе, как эта бестолочь Траструм – самая жалкая пародия на адъютанта, какую только приходилось терпеть командиру – опять влез со своим особым мнением и пренебрег прямым приказом.

С грустью снова вспомнил адмирал о добрых старых временах. Да, не все перемены к лучшему. Двести лет назад за столь наглое ослушание Траструм получил бы десяток линей. А сегодня, когда кадры НАСА настаивают на сохранении элементов гражданских отношений, едва ли не единственная доступная начальнику мера наказания нерадивых – подшить в личное дело дармоеда неблагоприятный отзыв. Чушь! Чертов остолоп заслуживает, чтобы его, протащив под килем, вздернули на нок-рее! Мало того – несчастный отзыв, несомненно, тоже пропадет втуне, не повлияв на характеристику. Паршивец женат на кузине вице-президента. Нынче каждый лоботряс на ком-нибудь женат, если сам не доводится кому-то кузеном, другом или любовником. Порой Джейкобсену казалось, что весь Вашингтон ударился в разнузданный кровосмесительный разврат. Одним словом, бардак.

Адмирал воззрился на незнакомца. Не по погоде тепло одетый посетитель сидел, вольготно развалясь и, видимо, ничуть не смущаясь под адмиральским орлиным взором, недобро задержавшимся на его мешковатых брюках грубой шерсти и кургузом твидовом пиджачке с кожаными нашлепками на локтях. «Ну и рожа», – словно говорил презрительный директорский пятачок, надменно указуя на плюгавого, сутулого заморыша, чья землистого оттенка образина и выпученные красноватые глазки навевали мысль о страдающей дурным пищеварением лягушке. Жидким его волосенкам, зачесанным на лоб, не суждено было закамуфлировать неотвратимо расползавшуюся лысину. И ко всему, если Джейкобсена не обманывал нос, от непрошеного гостя несло какой-то дрянью. Не несло даже, а натурально смердело, и отнюдь не потными подмышками.

Хозяин кабинета порывисто выхватил сигару из коробки, спешно запалил и, выпустив между собой и пучеглазым отвлекающую дымовую завесу, как можно дальше откинулся на спинку кресла.

– Вы не представились, любезный, и не сообщили о цели своего внезапного визита, но это не важно. Ответьте мне сначала, чем, ради Нельсона, вы так заговорили зубы моему болвану адъютанту, что он позволил вам войти и остаться в моем кабинете? А потом смело убирайтесь ко всем чертям.

Незнакомец и глазом не моргнул. Подняв руку, он повертел кистью, демонстрируя перстень выпускника Военно-морской академии.

– Я показал ему наш ежегодник с твоей рожей. А поскольку там же, рядом, и моя, он и не подумал возражать. Правда, как все просто, Толстяк?

– Толстяк?!.. Хм, никто ко мне так не обращался лет вот уже… – Директор НАСА подался вперед, внимательно разглядывая невзрачного субъекта. – Ежегодник… Господи Иисусе! Неужто Пучеглазый Бейтс? Ну и ну. Но, Бога ради, что с тобой стряслось? Ты выглядишь, словно облезлая вешалка.

Плешивый однокашник обиделся.

– На себя посмотри, старый боров. Или тебя тешит видок, который ты лицезреешь в зеркале? Держу пари, твое кровяное давление вдвое превышает КИ и костюмчик этот взбугрили отнюдь не мышцы Геркулеса, а тривиальные сто фунтов сала. Но хватит изощряться в остроумии. Мы еще сразимся, как бывало, однако сейчас я пришел не за тем. Угости-ка лучше несостоявшегося морского волка сигарой. Кстати, Толстяк, если помнишь, меня вышибли отчасти и твоими стараниями.

Пучеглазый привстал, выбрал сигару и сунул ее в рот, но не зажег – просто сидел и загадочно ухмылялся. Джейкобсен смущенно откашлялся.

– Ох, Бейтс, кто старое помянет… Зеленые мы были, молодость бурлила… Никто не желал тебе зла. Уж за себя-то, черт побери, ручаюсь.

– Может быть, может быть. Но зельем ту девицу опаивали все вместе, а после кто-то ее отдубасил и запихнул в мою постель. Ты не запачкался, карьеру сделал – три звезды, вон, получил, ну а меня – пинком под зад. – Бейтс махнул сигарой. – Не дрейфь, Толстяк, все нормально. Я не собираюсь сводить счеты тридцатилетней давности. Наоборот, я подарю тебе столько звезд, сколько тебе и не снилось. Турнув меня из ВМС, начальство оказало мне немалую услугу. В тот день мне выпала редкостная удача. Моряк-то из меня вышел бы отвратный.

– Ты и в Академии был так себе. – В адмирале проснулось любопытство. – А куда ты пропал, Пучеглазый, когда ушел от нас? Я в том смысле, что был бы рад помочь тебе с работой… хотя, не обижайся, но воняешь ты, как будто… прости, как будто вымазался в обезьяньем дерьме.

Пучеглазый оскалился, ничуть не задетый.

– Не слишком далеко от истины. Добавь медвежье, и почти угадал. – Не прошло и пяти минут, а между собеседниками, словно и не было упомянутых тридцати лет, установились самые непринужденные отношения. – Спасибо, Толстяк, но я не нуждаюсь в помощи. Ведь я сказал, что явился с целью оказать услугу тебе. Очень большую услугу.

Природа одарила адмирала более чем щедро – кустистые брови, откормленный курносый нос и необъятное пузо служили неиссякаемым источником творческого вдохновения мастеров политической карикатуры. Вот только соображал Джейкоб Джейкобсен туговато. Его глазки недоверчиво сверлили гостя.