При всем том пуэбло Сан-Антонио неудержимо влечет к себе алчные взоры и вожделения американцев. Обширные плодородные земли, неисчислимые стада, роскошная субтропическая растительность, необыкновенно здоровый климат и, наконец, чудодейственные минеральные источники Сан-Антонио волнуют неугомонных сан-францисских дельцов, лишают их покоя и сна. По счастью для судеб Сан-Антонио, земли вокруг находятся во владении нескольких богатейших местных семейств. Все они входят в состав трех поместий — «Медведя», «Преблаженного Рыбаря» и «Святой Троицы». Хозяева земель успели подтвердить законным порядком свои владельческие права в первые же месяцы американского вторжения, а сравнительная отдаленность земель от городских центров охраняет их пока что от происков ненасытных иноземцев. Правда, среди счастливых владельцев этой калифорнийской Аркадии имеется и одна американка — вдова дона Сепульвида. Полтора года тому назад достойный Сепульвида скончался в возрасте восьмидесяти четырех лет и оставил все свое огромное имение очаровательной молодой жене-американке. Теперь казалось более чем вероятным, что прелестная, неотразимая, живая и общи тельная донна Мария Сепульвида вдруг возьмет да и подарит свою руку, а с нею и имение какому-нибудь проходимцу-американо, который под пошлым предлогом «усовершенствования» загубит старосветский устоявшийся порядок жизни Сан-Антонио. Угроза была нешуточной, отнестись к ней следовало вполне серьезно, а если сие возможно, то и отвратить молитвами и постом.
Утверждают, что когда донна Мария, через год после смерти мужа, уехала на месяц в Сан-Франциско и вернулась оттуда по-прежнему в одиночестве и, по всем данным, ни с кем не помолвленная, в церкви при миссии была прочитана по этому поводу благодарственная молитва. Дальнейшие намерения вдовы были тем более существенны для Сан-Антонио, что самое крупное из названных трех поместий, Ранчо Святой Троицы, принадлежало тоже представительнице легкомысленного пола, наследнице покойного губернатора (как считалось, его незаконной дочери от индианки). По счастью, опасность вдовства ей не грозила, ибо преданность религии и затворническая жизнь уберегли ее от вступления в брак. Нетрудно было усмотреть какую-то странную прихоть провидения в том, что будущность и судьба Сан-Антонио в такой мере зависели от мимолетного каприза женщины; об этом не раз судили да рядили в маленьком пуэбло, если только позволительно называть пересудами степенную беседу сеньоров и сеньор. Более набожные люди не сомневались, однако, что провидение охраняет Сан-Антонио от американос и конечной гибели; некоторые даже утверждали, что святой покровитель городка, славный своим искусством противостоять искушению, не остановится перед тем, чтобы личным вмешательством оградить беззащитную вдову от плотских и духовных соблазнов. Но и самые набожные и крепкие верой, когда они тихонько приоткрывали свою вуаль или манта[15] чтобы неприметно взглянуть на входящую в храм донну Марию, разряженную в языческое платье и шляпку, изготовленные в Париже, розовеющую от невинного смущения и торжества, даже они с замиранием сердца и с немой мольбой вздымали взоры к исхудалому и сумрачному покровителю городка, который со стены над алтарем взирал на прелестную незнакомку, обуреваемый, как видно, страхом и сомнением, удастся ли ему самому устоять перед этим новым испытанием.
В той мере, в какой это дозволяла испанская учтивость, за донной Марией было установлено в городке некоторое негласное наблюдение. Люди, настроенные более консервативно, намекали, что даме, занимающей столь видное положение в обществе, вдове дона Сепульвида, надлежит иметь при себе дуэнью, хотя многие мужья, ссылаясь на собственный грустный опыт, свидетельствовали о несовершенстве этой меры защиты. Сама же прелестная вдова, когда ее духовник вполне серьезно затронул этот вопрос в беседе с нею, покачала головой и рассмеялась. «Муж в доме — вот самая верная дуэнья», — лукаво возразила она, на чем разговор и кончился.
Пожалуй, оно и к лучшему, что сплетники в Сан-Антонио ничего не знали о том, как близко надвинулась страшившая их гроза и под каким ударом находились интересы городка в день 3 июня 1854 года.
Утро выдалось ослепительно ясное, такое ясное, что казалось, будто острые вершины хребта Сан-Бруно за ночь перекочевали в долину Сан-Антонио, столь ясное, что можно было подумать, будто линия горизонта, ограничивающая океанский простор, отодвинулась вдаль и обнимает теперь не менее половины земного шара. Утро выдалось прохладное, крепкое, как гранит, и сверкающее, как слюда на солнце: оно дышало животной силой и настоятельно требовало от каждого физической активности. Не находясь в движении, нельзя было ни ощутить его прелести, ни восхититься ею. Что ж удивительного в том, что донна Мария Сепульвида, возвращавшаяся в сопровождении вакеро после поездки к своему дворецкому и мажордому, вдруг бросила повод на шею гнедой кобылке Тите и помчалась неистовым галопом вниз по склону, прямо к белой прибрежной полосе, которая, изгибаясь, тянулась на целую лигу от самой стены, ограждавшей сад миссии, и вплоть до Соснового мыса. Кончо, престарелый вакеро, после тщетной попытки поспеть за огневой лошадкой и не менее огневой фантазией хозяйки, пожал плечами, перешел снова на рысь и вскоре затерялся между песчаными дюнами. Опьяненная скачкой и животворным воздухом, с выбившимися из-под бархатной шапочки каштановыми кудрями, выставляя всему миру напоказ хорошенькую ножку (а порою, смею утверждать, и стройную щиколотку) из-под развевающейся серой амазонки, обрызганной здесь и там хлопьями лошадиной пены, донна Мария достигла наконец Соснового мыса, крайней оконечности уходящего в море полуострова.
Но когда очаровательной миссис Сепульвида оставалось уже не более ста футов до мыса, который она намеревалась обогнуть, она увидела, к немалой своей досаде, что начался прилив и что с каждой новой волной сверкающая водная пелена вползает все выше к подножию сосен. Она была раздосадована еще более, когда увидела, что с другой стороны мыса, натянув, как и она, поводья своей лошади, за ней наблюдает щегольски одетый всадник, наблюдает с явным любопытством и, как ей показалось, не без некоторого лукавства. Повернуть назад, но незнакомец поскачет вслед, и тогда ей не миновать скептического, хоть и почтительного взгляда Кончо. Лучше ехать вперед, вода не глубока, она пустит Титу легким галопом и быстро минует незнакомца, который, конечно, не посмеет повернуть коня, чтобы следовать за ней. Все это донна Мария решила по-женски стремительно и, сохраняя спокойствие как внешнее, так и внутреннее, ринулась в волны прибоя.
О, силлогизм, построенный женщиной! О, безукоризненные выводы из нервных посылок! Первый бросок Титы был великолепен, она проскакала добрую половину пути кругом мыса. После второго броска лошадь отчаянно забарахталась в воде, ушла в песок по колени, потом по брюхо. Под нею был зыбучий песок!
— Опустите поводья! Не пытайтесь поднять лошадь! Схватитесь за концы реаты! Бросайтесь навстречу волне, пусть она отнесет вас в море!
Машинально подчиняясь, донна Мария распустила волосяную веревку, привязанную к луке седла. Потом взглянула туда, откуда доносился голос, но увидела только лошадь без всадника, медленно бредущую вдоль мыса.
— Ну! Смелее!
Голос теперь шел с моря; испуганной донне Марии почудилось, что кто-то плывет ей навстречу. Более не колеблясь, она кинулась навстречу набежавшей волне, проплыла несколько ярдов, потом снова очутилась на неверном песке.
— Не двигайтесь, держитесь крепче за реату!
Новая волна понесла было ее снова к берегу, но она уже знала, как действовать; цепляясь за уходивший из-под рук песок, она держалась, затаив дыхание, пока вернувшаяся волна не отбросила ее еще на несколько ярдов в море. Теперь, когда песок стал тверже, она смело пустилась вплавь; потом кто-то ухватил ее за руку, помог добраться до линии прибоя, помог выйти на берег; чувствуя себя как во сне, она успела заметить, что волосы ее рассыпались по плечам, что ее сапоги для верховой езды остались в зыбучем песке, что ее спасителем был совсем незнакомый ей молодой человек — потом она потеряла сознание. Когда донна Мария открыла свои карие глаза, она лежала на прибрежном склоне, на сухом песке, а молодой человек стоял внизу на отмели, держа в поводу обеих лошадей, свою и Титу.
