— Какие опыты?

«Да? Ты говоришь со мной? — Том почти удивленно взглянул на Джо, почти забыв, что и почему он тут делает. — Ах да… Лев… остров… да есть ли все это?»

Несильное встряхивание вернуло его в себя, но лишь настолько, чтобы он смог отвечать.

— Я не знаю, они мне не говорят, — слова сбивали звон, и с ними возвращался привычный страх, без которого Том уже не помнил и не осознавал себя. — Это какие-то биологические опыты… — звон снова усилился, и Том увидел себя как бы со стороны, словно отражение в зеркале: вот он стоит и что-то говорит, а рядом, за окном, где он находится на самом деле, к нему кто-то подкрадывается, и этот кто-то…

— Ты слышал? — попятился Том, ошарашенно вертя головой.

— Что?

— Там кто-то есть…

Он снова стал самим собой — или своим страхом — это уже было одно и то же.

Джо сочувственно покачал головой.

Он не слышал и не видел ничего. Он, способный чуять опасность на большом расстоянии! Так что мог слышать Том?

Том, пятясь, подошел к окну и потянулся рукой к занавеске. Рука двигалась медленно, неуверенно; продвинувшись на десять сантиметров вперед, она дернулась назад, снова потянулась и…

Джо услышал слабый, еле уловимый шорох. «Тревога!» — запоздало сработал сигнал…

Том отлетел от окна так резко, что от одного этого можно было заподозрить неладное. Он качнулся, чудом удерживаясь на ногах (с его фигурой что-то случилось — очертания ее сделались какими-то странными), и начал разворачиваться, медленно оседая на пол. Еще через мгновение Джо понял, что произошло — из груди Тома торчало древко короткого копья очень знакомой формы…

Том качнулся еще раз, и мертвое тело рухнуло на пол.

Джо показалось, что ему в лицо плюнуло ветром

— как это он смог так оплошать? Как позволил себе сосредоточиться на одном человеке и позабыть о том, что где-то рядом могли прятаться ниндзя — настоящие, судя по тому, как кто-то из них сумел подкрасться и разделаться с Тейлором?

Джо отогнал лишние мысли прочь и, плавно скользя по комнате, подобрался к окну.

За ним было тихо, лишь море плескалось где-то вдали да с улицы доносились далекие, спутавшиеся в неразборчивый гул голоса.

Подождав несколько секунд, Джо потянул на себя занавеску — за стеклом никого не было. Темнел пологий край крыши, за ним. виднелись другие дома — все было неподвижно. Немного поколебавшись, Джо толкнул раму. Окно отворилось, позволяя ему высунуться наружу (ниндзя, видимо, просунул копье в щель, не разбив стекла).

За окном и в самом деле больше никого не было, и даже предупреждающая об опасности тревога дала Джо отбой.

Некоторое время он стоял у окна, вдыхая посвежевший воздух, который после духоты комнаты был сладким, как самый лучший из напитков, затем тихо затворил окно и вышел.

На обратном пути никто не пытался его остановить…

Ненависть приходит к людям по-разному. Иногда она вспыхивает в одночасье, яростная и безудержная, как извержение вулкана; иногда разгорается потихоньку, так, что и не уловишь, когда ее слабое тление превращается в пожар; иногда проявляется комбинацией первых двух вариантов: тлеет-тлеет — и вдруг сыпанет искрами и забушует…

Алишия ненавидела тихо. Днем за днем она копила тревоги и обиды, скрежетала зубами от унижения, которое неизменно испытывает любой, попадающий в зависимость от другого и оказывающийся замешанным в деле с шантажом, пусть даже в пассивной роли заложника. Собственно говоря, эта роль Алишии особо не подчеркивалась, но этого и не требовалось.

Обиднее всего было, что до поры до времени Алишия и сама не догадывалась, для чего ее вызвали в Парадиз: приглашение казалось ей естественным, но то, что последовало за ним…

Нет, никто не ограничивал ее свободы, никто ей не угрожал — лишь одно место на земле было закрыто для нее, а ее жизнь оберегалась, быть может тщательнее, чем жизнь американского президента, и была в большей безопасности: никто не был заинтересован в ее смерти, особенно те, кто привык убивать. Мало того, Алишия не удивилась бы, узнав, что, пожелай она уйти из жизни сама, почти наверняка рядом оказался бы кто-то, который сделает все, чтобы ей помешать. К счастью, у Алишии не было склонности к суициду, и потому любые рассуждения по этому поводу являлись чисто теоретическими.

Итак, ее берегли. Но ведь у приговоренного к казни человека чуть ли не большую часть душевных страданий вызывает не страх перед смертью, а протест против того, что некто (или нечто) со стороны властвует над тем, что, казалось бы, безраздельно принадлежит ему самому — над его жизнью. Алишии ничто не угрожало, но жизни своей она была не хозяйка, и одно это могло привести ее в бешенство. Чем больше она думала об этом, тем злее становилась.

Сегодня она была нужна, а завтра?

Постепенно мысли о собственном положении и дальнейшей судьбе стали преследовать ее не только днем, но и во сне. Чтобы она ни делала: отдыхала ли, смотрела ли кино, или просто бродила по городу, — она помнила о невидимом взгляде, следящем за ней. В то же время и обеспечиваемая безнаказанность будоражила ее воображение, и Алишия начинала грезить о том, что однажды наберется смелости и плюнет своему врагу в лицо. Он был горд, да, но корыстолюбие доминировало среди прочих черт его характера, и потому он мог бы ей простить даже такое… Нет — не простить: утереться, перетерпеть, прочувствовать, что и он не всесилен и между несколькими удовольствиями можно выбирать. Или — выгода, или — моральное удовлетворение…

Постепенно мысль о плевке… нет, о пощечине (немного поразмыслив, Алишия пришла к выводу, что плеваться слишком вульгарно, а пощечина даже лучше соответствовала сути ее отношения ко Льву) превратилась почти в навязчивую. Закрыв глаза, Алишия без труда представляла себе его перекошенное от удивления лицо, видела, как оно меняется, как Лев борется с возмущением, как загорается злостью — и как отступает перед ней, загоняя ее обратно.

Конечно, существовала и другая вероятность: Лев все-таки прикажет ее убить. Но это означало бы одно: что он больше не нуждается в Алишии как в заложнице. Если же учесть, что она и так знала слишком много, чтобы он позволил себе роскошь оставлять ее в живых, Алишия не теряла ничего…

Постепенно страх нарваться на «второй вариант» начал уменьшаться; вера же во вседозволенность, какая может быть дана только очень нужному человеку, напротив, росла, да и ненависть неплохо ей помогала.

«А почему бы и нет? — думала Алишия. — Почему бы не крикнуть на глазах толпы, что он — подлец, сволочь и преступник? Ну что я теряю? Ничего. В таком случае почему я до сих пор этого не сделала?»

Поставив вопрос вот так, ребром, Алишия и сама удивилась, почему ее желание до сих пор не было осуществлено. В ее черных глазах заплясали огоньки, до сих пор тихо тлеющая ненависть начала разгораться, разгораться…

Алишия сорвалась с места и закружилась по комнате; теперь ей оставалось только одно: добраться до Льва, когда тот решит показаться на людях. Она не сомневалась, что ждать не придется долго: в газетах писалось, что вечером ожидается прием у губернатора.

Алишия прекрасно знала, что ее недруг обязательно там появится: находящимся у верхушки общества сложно разминуться. Итак, ей оставалось подождать до вечера и…

В этот день волны выдались несколько более мощные, чем обычно. Белые барашки качались на гребнях, обычно розовый от человеческих тел пляж был сер и пуст.

Весь этот неспокойный пейзаж мог бы послужить неплохой иллюстрацией к состоянию души Дикого Билла. Не случайно он смотрел в окно так внимательно и с таким особым выражением лица. Он прекрасно знал, о чем собирается сообщить ему Джо: сидящий в кресле коротышка-инспектор уже успел ввести его в курс дела.

Джо посмотрел на капитана, на волнующееся море, на фотографии с регатой — на картинках волны были выше и круче — и снова вернулся к исходной точке.