Последний аргумент должен был сработать, но…

«Так вот, значит, ты каков, — со злой иронией подумал полковник, продолжая изучать взглядом своего сообщника, точнее — бывшего сообщника. — Мелкий спекулянт… И ты еще смеешь об этом говорить?»

Если всего несколько минут назад он мог еще усомниться, кто же был перед ним: подлый обманщик, спекулировавший на святых для полковника чувствах, или слишком практичный человек, из любой идеи способный извлечь выгоду, то теперь последние сомнения рассеялись.

«И этому человеку я верил, — с ужасом повторял себе полковник. — Кто же я сам после этого? Преступник, обыкновенный преступник…»

Он был уже готов прийти к выводу, что единственным спасением для его чести будет самоубийство. Но это — потом. А сейчас надо попытаться исправить уже сделанное.

«Армия… А почему бы и нет? Отвечать — так за все», — подсказала ему новая волна решительности.

— Мы не отправим ничего, — жестко и холодно прозвучал его голос. — Более того, я приеду завтра и все заберу.

Лицо Ортеги перекосилось, он вскочил и зашипел полковнику в лицо:

— Что ж, тогда посмотрим, как это понравится твоей дочери…

«Что он хочет этим сказать? — вздрогнул полковник. — Опозорить меня перед ней? Или…»

Ответ потряс его не меньше, чем все предшествующие открытия. Теперь он понял, ЧЕМ угрожал ему Ортега.

В следующую секунду рука полковника сама поднялась в воздух и изо всех сил опустилась на сделавшееся ненавистным лицо.

От пощечины Ортега отлетел в угол и рухнул на спину.

Полковник посмотрел на него сверху вниз, с высоты человека, перешагнувшего порог страха. Что, в конце концов, мог сделать ему этот бандит? Убить? Он больше не боялся смерти — наоборот, хотел ее.

Патриция — вот что могло остановить его. Однако полковник уже не мог контролировать себя, ненависть подавила в нем разум, вышвырнула в иное измерение. Если Ортега тронет его дочь — он за это заплатит…

Ортега пошевелился и начал вставать.

Ненависть, затаившаяся в его душе в этот момент, не только не уступала ненависти полковника, но в чем-то, быть может, и превосходила ее: никто прежде не смел его унижать, тем более в столь откровенной и грубой форме.

Ненависть полковника горела как пламя вулкана.

Ненависть Ортеги могла убить своей холодностью.

Два ненавидящих взгляда встретились в воздухе.

— Это была очень большая ошибка, — с расстановкой проговорил Ортега.

Полковник не ответил ничего.

Ортега повернулся и вышел, хлопнув дверью.

Между ними все было ясно.

До рассвета оставалось всего около часа, когда Джо увидел знакомый уже шлагбаум при въезде в частные владения Виктора Ортеги. Из предосторожности он оставил «джип» на порядочном расстоянии от пропускного пункта: по его расчетам, ниндзя могли по шуму мотора догадаться о многом, выдавать же свое присутствие раньше времени Джо не хотел.

Чего он хотел, он так и не знал, планы вертелись в его голове один за другим, но все отличались полной нереальностью.

Просто перебить всю охрану.

Убить Ортегу, прорвавшись через все кордоны.

Уничтожить похищенное оружие, чтобы оно не досталось никому.

Впрочем, при более внимательном рассмотрении эти планы уже не казались такими уж нереальными. В Джо боролись два человека с разными представлениями о стоимости человеческой жизни. Джо-аме-риканец предпочел бы последний. Джо-ниндзя склонялся к первому или второму вариантам.

Вступивший на путь беззакония сам выбирает свою судьбу — так заслуживали ли эти люди жалости?

Взгляд Джо пробежал по дороге в сторону шлагбаума: охранники тихо переговаривались между собой, лениво прохаживаясь с места на место. Чересчур открытый участок дороги перед ними не слишком благоприятствовал нападению с этой стороны, зато крыша свисала своим краем более чем удобно. Немного поколебавшись, Джо шмыгнул в зеленые заросли.

Влажные ночные кусты расступались перед ним, слегка царапая ноги гибкими ветками. Ни один сучок не хрустнул под его ботинком.

Ночь была хороша: прохладная, насколько возможно это было в тропиках, свежая — дули муссоны, пьянящая чистотой воздуха и лесными запахами; ночь убаюкивала, успокаивала, усыпляла, притупляя бдительность и расслабляя волю. Казалось, она была призвана на землю для того, чтобы покрасоваться перед людьми, и Джо, возможно, поддался бы ее магии, если бы не чувство долга, звавшее его вперед. Как бы ни были красивы звездные россыпи, какой бы фиолетовой, черной, переменчивой синевой не отливало небо, он видел в темноте лишь удобное прикрытие.

Джо ухватился рукой за ветку ближайшего деревца, раскачался и, оттолкнувшись, перекочевал на край хижины. Влажный от росы шифер тихо заскрипел под его телом — Джо насторожился, готовясь, в случае надобности, к преждевременному прыжку, но все обошлось благополучно: охранники ничего не заметили. В ожидании близкой смены они позволили себе немного расслабиться, да и сон подкрадывался вместе с утром все ближе, притупляя слух и зрение.

Джо подполз ближе и прыгнул.

От неожиданности оказавшийся перед ним охранник отшатнулся и вскрикнул, поднимая «Узи». Джо резким движением вырвал автомат и ударил им противника по голове, почти одновременно поворачиваясь ко второму. В следующую секунду нога Джо вошла ему в пах. Он еще оседал на землю, когда упал и третий, последний из охранников.

Путь был свободен.

«Я сам скажу ей это, — решил полковник после долгого напряженного раздумья. — Конечно, Патриция мне не простит, но так я, во всяком случае, поступлю честно. Как знать, может, со временем девочка сумеет меня понять… да и куда она денется: одна, без друзей и родственников… Нет, если правду ей расскажет Ортега, это будет конец».

Полковник поднялся и прошел через комнату, задержавшись на миг перед выломанной частью верандного окна.

В дом задувал прохладный ветер, и от этого вид выбитых планок и стеклянная крошка на балконе выглядели еще печальней. У полковника даже мелькнула совсем не свойственная его характеру мысль: «Вот так и рушится жизнь…». Дом, всего несколько часов назад бывший незыблемой цитаделью веры полковника и в себя, и в свои идеалы, становился из-за нескольких мелких деталей да изменившегося настроения неуютной и угнетающей коробкой.

Полковник заставил себя отвернуться от пролома, но проникший сквозь него ветерок догнал и пощекотал спину. Полковник вздрогнул и ускорил шаг.

— Патриция… — позвал он негромко, лихорадочно соображая, как именно следует начать разговор с дочерью.

Ответа не последовало.

Дом молчал тревожно и глухо.

Полковник дернул дверь комнаты дочери на себя — и ему привиделась вдруг жуткая картина: у Патриции характер был не менее сильным и цельным, чем у него самого, и разочарование вполне могло и ее натолкнуть на мысли об уходе из жизни. Полковник представил ее труп, распростертый в кресле за столом, пистолет в окостеневшей руке, брызги крови…

— Патриция!

Дверь распахнулась с сухим, похожим на выстрел, треском.

Комната продолжала молчать. В ней никого не было.

— Пат, ты где? — тревожно и громко спросил полковник, думая теперь о том, что дочь могла лежать в соседней комнате, — покончившая с собой из-за его предательства и своей влюбленности в этого неуправляемого мальчишку Джо.

Вторая комната тоже оказалась пуста — ни живой, ни мертвой Патриции в ней не было…

Не было…

По спине полковника пробежал холодок. Если прежние опасения пугали своей тупиковостью и неразрешимостью, то неопределенность и вовсе убивала.

«Но как же так? Она ведь не выходила… я все время сидел возле двери…»

Он поежился — то ли от страха, то ли от холода — и… увидел раскрытое окно.

Полковник бросился к нему, перегнулся через подоконник и испытал новый шок: по газону тянулись следы, отнюдь не похожие на следы от женских туфелек.