и вышел из тегеранского «Боинга», бормоча что-то под нос, как мне послышалось, про чертей, повел меня к зданию аэропорта.
Стороннему человеку трудно понять всю прелесть момента, поэтому поясню: явление наших
военных и дипломата в том уголке земного шара в те годы можно сравнить разве что с
нашествием инопланетян — страшилок из современного блокбастера про крушение мира.
В штабе Корпуса долго куда-то звонили, выясняли, кто я такой. Получив подтверждение, дали
джип и охрану, и мы тронулись из Захедана{[51]} в Заболь.
Сопровождающих было двое — молодые ребята из КСИР. Поначалу вели себя настороженно, но
любопытство все-таки одолело (когда еще встречаешь разумное существо из потустороннего
мира). Слово за слово — разговорились: о жизни, войне, истории с самолетом. Без злобы. Не из
симпатии к нам, конечно, просто у них в печенках сидели афганцы, наркотрафик и собственная
беспомощность. С горькой усмешкой они рассказали про караваны и что на этом участке границы
их всего девятнадцать парней, с одним вертолетом и парой джипов. Держать больше, видимо, не
было смысла, граница-то условная.
Я в ответ «по секрету» раскрыл им военную тайну — несколько наших старых армейских баек, добавил свежий тегеранский анекдот и сумел расположить их к себе. В результате узнал, что в
Заболе делами ворочает местный шейх, он же «шахрдар»{[52]}, амбициозный, упрямый и
злобный. Решать вопросы придется непосредственно с ним и следует быть осторожным.
Информация ценная. Впрочем, я и до этого не расслаблялся.
Но вот и Заболь. Городом не назвать — деревенька. Дома из самана (глина с соломой) в один этаж, есть и кирпичные, но очень мало. А вот и аэродром. На поле стоит простреленный АН, а рядом —
транспортный АН12. На нем из Союза доставили двигатель, ремонтников и новый экипаж.
Группа прибыла накануне, старшим у них — заместитель командующего ВВС Среднеазиатского
округа, полковник. Остальные тоже военные, но все в гражданском, конечно. Полковник дельно и
коротко доложил о техническом состоянии АНа: «Двигатель заменен, лететь можно в любую
минуту». И добавил, перейдя на шепот, что с той стороны ирано-афганской границы нас страхует
десантный полк. И если у нас возникнут проблемы, стоит только добраться до рации в самолете и
через двадцать минут на эту пустыню обрушатся наши (!!!)
Во как! Этого только нам не хватало! Ну, генералы — светлые головы! Последствия могут
присниться только в кошмарном сне. Чтобы закрыть эту тему, я объяснил, что полк за горой — это
здорово, но если кто-то из нас сделает шаг к запечатанной рации, нам всем перережут глотки.
Это точно? — спросил полковник.
Точно. Я давно здесь живу.
Полковник был человеком толковым, он кивнул головой, и мы отправились ужинать.
Ночевать я остался у летчиков. Они разместились в маленьком домике на территории аэродрома.
В одной из комнат я обнаружил свободную койку у большого окна. В душную летнюю ночь в этой
дыре лучшего не отыскать. Поздно вечером к нам заглянул начальник аэродрома, с ним какой-то
пасдар, видимо местный. Они сообщили, что встреча с шейхом назначена завтра на полдень.
Начальник — это тот самый служка, с которым беседовал наш командир. Он обладал приятным
чувством юмора и со смехом поведал, как наложил в штаны, когда к нему в кабинет ввалились
блондины в тельняшках. Скоро они распрощались, я пошел провожать их до двери. В коридоре
пасдар неожиданно приотстал и в какой-то момент оказался рядом со мной один.
— Не ложись у окна, смени место, — сказал он тихо. — Не говори о делах — дом на прослушке, —
и тут же, ускорив шаг, быстро вышел.
Вот так сюрприз! Иранский пасдар в Заболе меня, советского дипломата, предупреждает об
опасности (!!!). Чушь какая-то. Такое исключено. Проверка нервной системы? Это возможно. А
вдруг не проверка? И что?! Лечь под кровать? Положить сверху чучело? Плохое кино. Захотят
грохнуть, грохнут вместе с чучелом, этим домишкой и всеми, кто в нем живет. Ладно, и не такое
бывало, надо быть в форме, сейчас время спать.
Утром я залез в самолет. Предстояло выяснить, как погиб штурман. Со мной на борт поднялись
пасдары, охранявшие поле, — следить, чтобы я не взлетел. Убеждать их, что я не имею
враждебных намерений и вообще не обучен летать, было впустую. Для них «дипломат» —
означало «шпион», способный на любое коварство. Это была аксиома.
Аллах с ними. Начинаю осмотр. Вот сиденье штурмана, справа от входа. Черная кровь на чехле.
Вот в переборках следы от пули. Я знал: она вошла ему в голову слева сверху наискосок. Вижу: дважды прошила металл, застряла где-то в обшивке. Мысленно прочертил прямую. Рост
штурмана приблизительно мой. Сел в кресло. Сходится. Надо узнать, был ли погибший левшой? В
этом случае он высоко поднял левую руку, согнув ее в кисти, локте и. Я повторил возможные
действия штурмана. Дурацкая поза. (Пасдары недоуменно следили за мной: не юродивый часом?) Выстрел был с близкого расстояния, в упор. Но чей? Слева сиденье командира. Дай-ка примерюсь.
Но тут эксперименты окончились. Моя попытка сесть в кресло пилота убедила пасдаров, что
юродивым я притворяюсь, на самом же деле хочу улететь. У парней сделались строгие лица, они
обнажили стволы. «Ладно, ребята, — сказал я, поднявшись, — не горячитесь. Где у нас
выход?»{[53]}
В двенадцать поехали к шейху.
Шейх — красавец! Ему лет сорок. Маленький, толстый, с окладистой бородой, ручки короткие, пальчики пухлые, четки перебирает. Одет в цивильное черное, но туфли без задников{[54]}.
Смотрит ласково, угощает. За спиной у него здоровенные парни с густыми сросшимися бровями, недобрыми лицами, в камуфляже, увешанные «калашами», человек десять.
Я — напротив, пью чай вприкуску из пузатого стаканчика и тоже дружески улыбаюсь. У меня за
спиной наш полковник в ковбойке и джинсах, безоружный, один.
Между шейхом и мной низенький столик. На нем документы, которые следует подписать. Но я их
подписывать не буду. Тяну время и думаю.
Любопытно, кто готовил эти бумаги? Дословно в них говорилось так: «Советский боевой самолет, с
бомбами на борту, большим количеством вооруженных солдат, совершил коварное нападение на
исламский Иран. Советская армия вторглась в святое воздушное пространство Ирана, а затем, осквернив его землю, совершила подлую агрессию не только в отношении исламского
государства, но и ислама в целом». Пять страниц убористого рукописного текста. В конце
сообщалось, что «в качестве жеста доброй воли, которого агрессоры не заслужили, иранцы
передают нам целыми самолет и людей».
Стилистика текста а-ля «сказки Востока» с завитушками, эпитетами, восклицаниями. По форме
смешно, по содержанию глупо. Запомнилось, что агрессия («таджавоз») в отношении воздушного
пространства Ирана сравнивалась с надругательством (изнасилование — тоже «таджавоз») над
девственницей.
Что делать? Признаться в военной агрессии и дефлорации и расписаться от имени СССР?!
Я понимал: эти блудни — творчество толстяка с позицией Тегерана не связаны. Но парадом сейчас
командовал он.
Не могу, — вежливо начал я.
Что не можешь? — заботливо справился шейх.
Подписать не могу, — развел я руками.
Что это вдруг?
Это не «таджавоз», а «воруде эштебахи».
Кто так решил, уважаемый? Ты?
Нет, Имам Хомейни.
Не может быть!
И президент Хаменеи.
Да ну!
И председатель меджлиса Рафсанджани.
Ай молодец!
И ваш премьер.
Это всё?
Куда же больше?!
Хуб! — шейх погладил бородку. Его лицо излучало спокойную радость.
Посмотри, дорогой, — он повел головой в сторону горизонта. — Скажи, что ты видишь?
Солончак.
Посмотри на меня, — попросил он любезно. — Скажи мне, кто я?
