его здесь никто никогда не видел.
На этом можно было поставить точку, но я не смог. На следующий день поехал в политический
департамент генерал-губернаторства, с которым мы были в постоянном контакте, и, нарушая все
существующие у нас порядки, рассказал о случившемся. Попросил прислать нам официальное
письмо о необходимости выплатить бывшему служащему денежную компенсацию за увольнение.
Причем посчитать так, чтобы сложилась максимальная сумма. В департаменте работали толковые
люди, и вскоре такая бумага с перечнем статей иранских законов и указанием внушительной
цифры легла на стол Растерянному. Возражать он не мог, и бухгалтерия выдала деньги. Но тут
возникла загвоздка: Махмуд отказался их принимать, причем не только от нас, но и от
сотрудников губернаторства. Они мне потом рассказали, какую придумали хитрость: привели к
старику известного в Исфагане муллу, которому заранее все объяснили, и мулла заявил Махмуду, что Аллаху угодно, чтобы он взял деньги. Лишь после этого гордый нищий старик принял конверт.
В моем поступке, безусловно, присутствовал риск. Если бы руководству стали известны его детали, голова моя тут же слетела бы с плеч. Но я считал, что действую по справедливости, а косвенным
результатом явилось расположение ко мне иранцев, которое в дальнейшем всем нам значительно
облегчало жизнь.
Помимо связей с генерал-губернаторством я занимался нотариатом. В Исфагане на
металлургическом комбинате и ТЭС трудилось более тысячи человек, оставивших семьи в СССР, поэтому работы на этом участке хватало.
На стройках периодически случались ЧП, бывали со смертельным исходом: люди падали из окон, травились газом, денатуратом. К расследованию уголовных дел мне также приходилось
подключаться.
Расскажу об одном случае, происшедшем в Ахвазе, где наши строили ТЭС «Рамин». Был там один
переводчик персидского языка, по словам сослуживцев — роковая пьянь. Однажды, напившись
до потери ориентации, он перепутал дом в рабочем поселке (они там все однотипные) и вошел в
здание, где жили иранцы. Открыл чужую дверь своим ключом и улегся в одежде в кровать. Вскоре
пришли хозяева, муж с женой, судя по всему, приличные люди, увидели пьяного «шурави»53 на
своем брачном ложе и, чтобы не поднимать скандал и не создавать человеку проблемы, решили
тихонько его разбудить. Но не тут-то было. То есть разбудить-то они его разбудили, да вот тихонько
не получилось. Открыл он красные глаза, увидел чужеземцев и осерчал — чего приперлись без
приглашения?! Подскочил, схватил какую-то швабру и ну их по квартире гонять, иранцев этих, да с
матерком, с угрозой оставить детишек сиротами. Примчались двое полицейских, он — на них. Ни
дубинок, ни пистолетов не побоялся! Скрутить его смогли только наши: монтажники, сварщики.
Более того, у ребят хватило ума тут же засунуть его в джип, накидать сверху какого-то барахла и
помчаться прямиком в Тегеран в посольство. На следующий день с утра полиция подтянула силы и
окружила поселок: «Выдавайте, — кричат, — хулигана!» А наши: «Какого?!» Ну, у тех уже данные
есть: «Подайте, — кричат, — г-на Борю!» — «А он, — отвечают, — отъехал!» — «Как отъехал?!
Куда?!» — «В Тегеран, — говорят, — на лечение!»
Целый год Борю прятали в посольстве. Мы представили дело так, будто он, бедолага, от
переутомления на работе страдал бессонницей и выпил накануне не литр финикового самогона, а
всего лишь пару таблеток снотворного. Они, мол, и послужили причиной инцидента. А что делать?
В противном случае по иранским законам ему грозило наказание палками, а потом еще много лет
тюрьмы. Но нет худа без добра: от страха Боря полностью бросил пить.
Я был наслышан об этой истории, но впервые увидел героя спустя год, перед поездкой в суд. В
посольстве ко мне подошел маленький тщедушный мужчина средних лет, с несчастным
тоскующим взглядом. «Выручи, друг! Век не забуду», — неожиданно обратился он ко мне по-
грузински. Оказалось, он раньше жил в Тбилиси, там и выучил грузинский язык.
Суд в Ахвазе был профанацией, все вопросы с иранцами были обговорены заранее. Мулла,
заседавший в суде, произнес какую-то формальную речь и выдал мне Борин паспорт. Вскоре
радикально непьющего Борю в сопровождении пары наших здоровенных ребят вывезли из Ирана
в Союз.
Чтобы подобные инциденты не становились нормой, генконсульство проводило с советскими
гражданами постоянную разъяснительную работу. Называлась она — «консульская беседа». Все
вновь прибывающие из СССР специалисты должны были через нее пройти. Их привозили к нам на
автобусах, сажали в актовый зал, и я в течение часа рассказывал им о «правилах поведения
советского гражданина на территории Исламской Республики Иран». Особый акцент в этих
беседах делался на недопущении изготовления и употребления алкоголя и последствиях его
изготовления и употребления. Карательные меры со стороны как исламских, так и советских
властей я описывал, не жалея красок. Вновь прибывшие слушали с подавленным настроением, вопросов почти не задавали и в конце расписывались в журнале, что всё теперь знают. Но наши
страшилки пугали народ недолго, а на спецов, приезжавших во вторую или третью командировку, не действовали вообще. Как-то после завершения одной такой беседы с группой «старичков» на
предложение задавать вопросы из зала спросили: «Скажите, а как по-персидски будет —
можжевельник?» Я искренне растерялся. Знаете, когда ты считаешься классным специалистом в
каком-то деле и вдруг выясняется, что в нем тебе неизвестны элементарные вещи, становится
неловко. Так случилось и со мной. Я постарался скрыть смущение, обещал уточнить и обязательно
сообщить при случае. На этом и разошлись. Но все-таки что-то в том вопросе мне показалось
странным, и дня через два, когда оказался на ТЭС, я перепроверил свои сомнения у опытного
человека. «Лукьян Акимович, — спросил я у начальника стройки, — как думаешь, зачем им
можжевельник?» — «А что здесь думать, — ответил убеленный сединами кавалер орденов
Октябрьской Революции и Трудового Красного Знамени, — обычный самогон им давно надоел, коньяк, видно, тоже, к джину теперь подбираются».
Замечательную историю на эту же тему рассказал мне однажды Саня Балакин, в те годы
руководивший консульским отделом посольства.
Саня встречал в тегеранском международном аэропорту «Мехрабад» какую-то советскую
делегацию. Будучи консулом, он свободно прошел через таможню, чтобы встретить гостей прямо
у паспортного контроля. Самолет из Москвы уже приземлился, и в зале прилета стали появляться
пассажиры. Неожиданно кто-то сзади потянул Саню за рукав. Рядом с ним, качаясь, стоял пьяный в
дымину мужик, по всем приметам — строитель. «Слышь, земляк! — обратился он к Сане, обдавая
его перегаром смеси водки и пива. — Помоги, брат, отсюда выбраться в город, но только так, чтоб
никто не заметил». Саня, человек опытный, хладнокровный, быстро оценил ситуацию и просчитал
перспективу. Она имела альтернативы: либо Саня каким-то неведомым образом, минуя несколько
пунктов контроля, выводит этого мужика из аэропорта, либо мужика «загребают» и Сане, уже в
качестве консула, придется вытаскивать его из местной тюрьмы. Я знаю много людей, которые на
месте Сани в такой ситуации растерялись бы или пришли в негодование, что в принципе одно и то
же. Но Саня был не промах, к тому же обладал развитым чувством юмора. «Слушай, зачем же ты
так напился?!» — спросил он того мужика. «Как зачем? — удивился мужик и, припав губами к уху
заведующего консульским отделом посольства, прошептал: — Я ж из Союза приехал!»
«И как ты его оттуда выволок?» — спросил я коллегу. «Секрет фирмы», — ответил он. Но, хорошо
зная Саню, подозреваю, что мужик избежал иранской тюряги, пройдя все кордоны в составе
