С жесткой вуали шпильки откалывались с трудом, и Екатерина помогала мне справиться с этой незнакомой задачей.

– Вам, наверное, было не по себе, – сказала я, думая, что матери и дочери следовало бы встретиться наедине, а не разыгрывать долгожданное воссоединение родных на глазах всего двора.

– Да, поначалу, – кивнула Екатерина. – Я не имела представления, чего от меня ждут, но затем поняла, что от меня ничего не требуется. Ей нужно было меня всем показать. Она была очень любезна и велеречива. «Екатерина – самая красивая из моих дочерей, – объявила она. – Она больше всех похожа на меня».

Екатерина с непроницаемым лицом передразнила баварский говор матери, но в глазах принцессы сверкнул озорной блеск.

– Воистину так, ваше высочество, – заметила я, не сдержав улыбки.

– Зал был полон людей, которые ловили каждое ее слово. Затем она предложила мне сесть на табурет рядом с ее троном и поверх моей головы провозгласила: «Мы должны сделать прекрасную дочь Франции еще прекраснее. Я наняла лучших портных, искуснейших ювелиров и самых умелых преподавателей танцев!»

Я слышала голос королевы лишь однажды, однако Екатерина изображала ее настолько точно, что судьбоносный день в розарии вновь встал перед моими глазами.

– Я осведомилась о здоровье короля, – продолжила Екатерина, – но она лишь небрежно сказала, что оно не хуже обычного. Затем я спросила о Луи, и она с некоторым раздражением ответила, что дофин сейчас не при дворе и вернется к рыцарскому турниру, который собираются провести для развлечения английского посольства. Мне приказано явиться в самом соблазнительном виде. Королева сама подберет мне наряд. – Екатерина вздохнула и дрогнувшим голосом спросила: – Что она замышляет, Метта?

– Брак, ваше высочество, что же еще? – Я вынула последнюю шпильку и осторожно отложила в сторону вуаль.

– Да, но с кем? – Екатерина встряхнула густыми, по-младенчески светлыми кудрями.

Я не видела причин медлить с ответом:

– С Генрихом, королем Англии.

Ее брови тревожно сошлись на переносице.

– Не может быть! Он же старый! Вдобавок у него есть жена.

В мягком свете восковых свечей, с распущенными светлыми волосами и кроткими, как у голубки, глазами Екатерина выглядела так прелестно, что сердце мое сжалось. Король ли, герцог ли станет ее супругом, ему, несомненно, очень повезет.

Я начала расшнуровывать ее платье.

– Вы долго пробыли в монастыре, ваше высочество. Старый король Англии умер больше года назад. Новый король Генрих, его сын, молод, галантен и красив – и нуждается в жене.

– Молод, галантен и красив, – эхом откликнулась Екатерина, сбрасывая с плеч пышное придворное одеяние. Я с трудом подняла его с пола и подумала, что тому, кому приходится носить эдакую тяжесть, не позавидуешь. – Молод, говоришь? – печально спросила она, развязывая шнурки камизы.[5] – По-моему, ему лет двадцать шесть. Вдвое старше меня! Разве это молодость?

Тонкая ткань камизы с шелестом сползла на пол. Роскошный бархатный халат лежал наготове, и я помогла Екатерине облачиться, восхищаясь тонкими и гибкими руками, которые я помнила пухленькими и в ямочках. Запахнувшись в халат, она задумчиво погладила шелковистую ткань.

– Ах, какая прелесть! Он такой мягкий и теплый… Монахини сказали бы, что это смущает мою душу, – заметила она.

– А без него вы наверняка смутите душу короля Генриха! – с улыбкой добавила я.

На щеках Екатерины вспыхнул нежный девичий румянец. Какой бы зрелой она сейчас ни выглядела, на самом деле она была сущим ребенком, не ведающим ни о власти своей красоты, ни о силе мужского желания. Мадемуазель Бонна права, Екатерине нужна мудрая и опытная наставница, только вряд ли на эту роль годилась завистливая и чрезмерно самоуверенная дочь д’Арманьяка.

Королева, внезапно решившая баловать «самую красивую из своих дочерей», обещала дать Екатерине все, чего та пожелает. Господь, в несказанной его милости, устроил так, что больше всего юной принцессе хотелось быть рядом со мной. Монахини Пуасси научили ее греческому, латыни и уставу святого Доминика, однако же, хотя в строгом расписании уроков, колоколов и молитв не оставалось места для любви и смеха, Екатерина твердо знала, где ей найти то и другое.

Желая, чтобы я всегда находилась поблизости, принцесса выделила мне две комнаты на верхнем этаже башни. Одной из них была та самая маленькая круглая комнатушка, где много лет назад я тайно развела огонь для малютки Катрин, а другой – большая комната, в которой раньше спали ослицы и старшие дети. Там же имелся камин, окно, выходящее на реку, а в выступе внешней стены, к моему большому удовольствию, скрывалось отхожее место. В прошлом этот этаж башни использовался как караульная арбалетчиков, патрулировавших зубчатые стены, и поэтому сюда можно было попасть, пройдя по крепостной стене, а значит, моя семья, когда охрана их узнает в лицо, сможет приходить и уходить, минуя личные покои Екатерины.

– Твои родные должны быть рядом, Метта, – уверенно сказала юная принцесса. – Мне не хотелось бы думать, что я полностью отбираю тебя у детей.

При этих словах моя любовь и уважение к милой Екатерине усилились стократ – ведь обычно никто из королевской семьи или придворных не удосуживался подумать о семейной жизни прислуги.

Отведенное мне помещение предназначалось для фрейлин принцессы, и Бонна д’Арманьяк собиралась поселить сюда своих фавориток. Узнав, что комнаты отдали мне, она заявила обер-гофмейстеру королевы, что я – неподходящая личность для подобного предпочтения и тлетворно влияю на принцессу Екатерину. Я – тлетворно влияю на дочь короля?! Определенно, мое положение при дворе достигло небывалых высот! Это было бы смешно, не будь это опасно. Мне приходилось видеть, что случалось со слугами, задевшими или обидевшими хозяев и господ, и я не хотела окончить свои дни в темнице замка Шатле или стать одной из «загадочно пропавших».

К счастью, сеньор д’Оффемон, старый вельможа, ведавший хозяйством королевы, был слишком хорошо знаком с завистью и интригами придворной жизни и смог умилостивить мадемуазель Бонну, предоставив ее протеже какие-то более роскошные покои, но эпизод этот окончательно испортил отношения между мной и будущей герцогиней Орлеанской.

Когда Екатерина услышала о портновском таланте Алисии, она немедленно распорядилась, чтобы мою дочь перевели в ее растущую свиту. Теперь, вместо того чтобы бесконечно подрубать простыни и камизы королевы, Алисия занималась новым гардеробом принцессы, пришивая модные оторочки к роскошным нарядам, что, понятное дело, пришлось ей по вкусу.

Ах, эти платья! Поистине сказочные, придуманные лучшими портными, из блестящей итальянской парчи, шитого бархата и переливчатого дамаста, края их длинных рукавов были искусно скроены в форме капли и оторочены роскошными русскими мехами. Несмотря на постоянные жалобы о неоплаченных счетах, все мастера Парижа сражались за честь шить для новой любимицы королевы Изабо. Портные, шляпники, чулочники и сапожники, перчаточники и ювелиры стекались в башню принцессы, наполняя переднюю своими товарами, и толклись в коридорах, как на уличном рынке. Постоянно сновали охочие до украшений молодые фрейлины, желающие поближе разглядеть блестящие шелка и вуали, потрогать туфли из мягкого сафьяна и восклицать над изумительными воротничками, ожерельями, брошами и пряжками. Эти дамы решали, кто из ремесленников и торговцев будет допущен лично представить свой товар августейшей клиентке, и, как я вскоре узнала, решения их принимались не только на основе преимуществ товара. Даже мне предложили проложить тропинку к Екатерининой двери, за что посулили серебряную пряжку; я, хоть и начала носить пояс ключницы принцессы, гневно отвергла взятку и обругала наглеца.

Мои доверительные отношения с принцессой стали постоянным источником раздражения для Бонны д’Арманьяк. Стычки между нами случались почти ежедневно. Я старалась держаться поближе к моей девочке, чтобы помочь ей в случае необходимости, подход же фрейлины являлся наставническим – в изобилии снабжая принцессу всевозможными советами и правилами дворцового этикета, Бонна часто предоставляла ей самой выпутываться из неловких ситуаций.