— Не говори такую херню, — рявкает он.

— Почему нет?

Он медленно выдыхает, его глаза сосредоточены на дороге.

— Мне не нравится думать об этом в таком ключе.

— Но это так.

— Черт побери, Леа. Я знаю, что так и есть. — Он проводит рукой, усыпанной шрамами, по глазам, когда мы сворачиваем в жилой квартал. — Я просто не люблю думать об этом… так. Это злит.

— Естественно, — фыркаю я. — Ты должен быть зол. Если бы не был, я бы подумала, что ты мертвый внутри. Бесчувственный робот.

Он медленно выдыхает.

— Ну что ж, я не такой. Не робот. — Его щеки покрылись румянцем. Он складывает губы в тонкую линию и мягко говорит. — Вчера снесли тот дом.

— Что?

— Они начали вчера. — Он смотрит в мою сторону, пытаясь поймать мой взгляд. — Я надеюсь, ты не злишься.

— Злюсь? Почему я дол...

— Потому что, — говорит он медленно. — Ты не успела посмотреть свою комнату.

Я взрываюсь от приступа смеха.

— Хрен с ней. Не могу дождаться, чтобы посмотреть, как сейчас там, когда его снесли. Это потрясающая новость, Люк. Самая лучшая за сегодня.

— Я рад, что ты не расстроена.

— Нет, нет, совсем нет. — Я осматриваюсь по сторонам. С одной стороны улицы тянется ряд домов, это улица с односторонним движением. — А куда мы?

— Ты когда-нибудь слышала о парке Обсерватории?

Он сбрасывает скорость, когда мы проезжаем местность, покрытую травой. В северной части которой, располагается здание с куполообразной крышей.

— Это старая обсерватория, — говорит он, паркуясь у бордюра, я смущенно смотрю на свои руки.

— Зачем ты привез меня сюда?

— Это не то место, куда мы направляемся. Просто ненадолго остановились.

Я сморю на него.

— Я растеряна.

Он смотрит в окно. Тишина повисает между нами. Затем он кашляет, прочищая горло.

— Ты знаешь... Я бы все равно ее убил. Я всегда хотел. Но к концу, все изменилось. Она начала... говорить о тебе всякие гадости, Леа. — Его большие, решительные глаза находят меня, но он быстро отводит взгляд к окну с водительской стороны.

— Говорила гадости? — мое сердце пропускает удар.

— Она прекрасно знала об отверстии в стене. Знала, что мне нравилось держать тебя за руку, и от этого была вне себя. Она ревновала к тебе. Она стала постоянно о тебе говорить, а это меня беспокоило, я боялся за тебя.

— Ты поэтому ее убил? — наверное, это продолжалось долгое время. Скорее всего, это лишь часть истории, но захочет ли он открыться мне полностью.

Я вижу, как дрожат его плечи, как если бы воспоминания, ранят его изнутри. Ему некомфортно жить с этим. Он проводит рукой по рулю и продолжает говорить хриплым голосом.

— Однажды, после того, как мы... Однажды, я ее усыпил, ее же таблетками. Когда она отключилась, я пошел осматривать дом. Все те места, которые я не видел до этого. — Он бледнеет, его левая рука снова проводит по рулю и сжимает его, так сильно, что слышится хруст.

Я пытаюсь сообразить, что он хочет мне рассказать. Я хочу оставаться с ним рядом, поддерживать его, но не могу даже представить, что он планировал рассказать, поэтому спокойно произношу обрывок последнего предложения.

— Ты пошел осмотреться...

— И я нашел человека, которого никогда не видел до этого. — Он глотает комок в горле, его голос ломается, когда он продолжает: — Это была маленькая девочка. Небольшая. Ей от силы был годик или два. Нет, годик, — поправляет он себя.

Он смотрит пристально мне в глаза, затем отворачивается. Его рука сжимает руль еще сильнее, и он продолжает говорить сквозь стиснутые зубы.

— У нее мои глаза. Мои глаза и темно-русые волосы, как у Матери. — Закрыв лицо рукой, он делает глубокий вдох. — Она... Она жила в шкафу. Мать отключилась в ванне, а в другой комнате плакала Блю. Ее голос был настолько хриплым, что я не слышал её. — Он закрывает глаза и делает еще один глубокий вдох. — Это было отвратительно, Леа. Грязь. Как она ухаживала за ней... — он стискивает зубы, и я слышу, как они скрипят. — Я обезумел от ярости. Я нашел еды и покормил малышку. Умыл ее. Она была такая расстроенная и печальная. Но настолько красивая. Она была моей дочерью. Моим ребенком. Моим. Ребенком, о котором я даже не знал, не представлял, что о ней не заботятся. — Последнее слово он почти выкрикивает. Одинокая слезинка срывается с уголка его глаза, скатывается по дрожащей щеке и падает на колено. Я растеряна, выпрямляю ладони, но сдерживаю себя, как же я хочу прикоснуться к нему.

— Уложив ее спать, я обнаружил, что мать проснулась и выходит из ванны. — Он поворачивается ко мне, чтобы я могла видеть его глаза и продолжает. — Я не стал делать это быстро, Леа. Я убедился, что она охренительно испугана, и сделал это.

Он сломал ей шею. Вызвал копов. И пришел ко мне.

— Это тянулось слишком долго, — он продолжает сбивчиво говорить. — Я был слаб, иначе смог бы сделать это раньше.

— Люк, ты убил ее. Значит, ты не слабый.

— Я был сумасшедшим, Леа,— говорит он глубоким голосом. Внезапно, его голос становится чуть громче шепота. — Еще до твоего появления в доме, на протяжении долгого времени, я хотел ее любви. Это было до того, как она привезла тебя. — Он смотрит на меня глазами, налитыми кровью. Его губы дрожат, и он сжимает их в тонкую линию. Тишина повисает между нами, я пытаюсь осознать, что он сказал мне. Это так... он ошарашил меня. — У меня есть дочь, Леа. Сейчас ей пятнадцать[2], она любит пончики Вуду, и раз в месяц я привожу их ей.

Святое дерьмо. Правда ударяет меня наотмашь, я в тупике. — Так она в приемной семье? Ее удочерили?

Он кивает.

— Родители не возражают, что ты ее навещаешь?

Качая головой, он пристально смотрит на зеленый газон, где группа людей, которые немногим моложе нас, собрались с большой сумкой мячей.

— Пару лет назад, я сделал тест на отцовство. Пришел к ним и все рассказал. Поначалу они очень переживали, но с тех пор, прошло много времени... — он качает головой. — Я даже оставался с ней как-то. Не сказать, что сейчас она нуждается в этом. Она уже подросток. Ее имя Кингсли. — Он кивком показывает мне на большой кирпичный двухэтажный дом. — Вот он — ее дом.

Лукас

Я вытаскиваю фотографию Кингсли из бумажника и передаю Леа. Она выглядит как я. Только намного лучше. Возможно, только я так думаю, но клянусь Богом, я не вижу в ней ничего от Матери. Ни капельки.

— Детали о рождении Кингсли и ее жизни в Доме были скрыты, чтобы защитить ее. Недавно родители рассказали ей о ее биологических родителях и о том, как она оказалась у них — у мужчины и женщины, которые вырастили ее. Даже не вдаваясь в детали, эта информация тяжело ей далась, — замечаю я. — Целый месяц она не хотела меня видеть, — я замолкаю и сглатываю, глаза жгут появившееся слезы.

— Я думаю, ей было сложно все понять... эх, — я выдыхаю через нос и смотрю в окно. — Тяжело было понять, как это мог быть я... как я попался в такую ловушку. Я все-таки мужчина, — я стискиваю челюсть.

Меня это тоже беспокоило. Я чувствовал себя гребанной девкой. Марк, чувак к которому Лана заставила меня ходить на сеансы, пытается сделать так, чтобы я чувствовал себя иначе. Пока без изменений.

— Она просила меня заехать на днях, поэтому вчера я купил пончики, — говорю я Леа. Все что угодно, лишь бы убрать это молчание, повисшее между нами. Кто знает, что еще я мог выдать, если бы еще помолчал.

Ее мягкие пальчики прикасаются к моей руке, и я вздрагиваю. Я смотрю в ее глаза, наполненные сочувствием. Глаза друга? Я знаю, что она беспокоится обо мне. Я тоже беспокоюсь о ней. Но что теперь она обо мне думает, после того как все узнала?

Она улыбается:

— Ты хочешь пойти? Я с удовольствием пойду с тобой.

Я пожимаю плечами. Они устали и болят от напряжения.

Мне хочется отказать Леа. Я не хочу сбивать Кингсли с толку. Раньше, она хотела познакомить меня с одной из мам ее друзей. До того, как она узнала обо мне. Пару месяцев назад, потом я не приезжал целый месяц. А в прошлом месяце она обняла меня, но не говорила так много как обычно. Я не знал, что ожидать от сегодняшней встречи, и дело в том, что это разрывало меня на части три с половиной недели.