Он вдруг осёкся. Чтобы его поддержать, встряла я:

– Да, мы слишком погорячились с Волковой.

– И ты туда же! А я считаю, что мы поступили так, как она заслуживает, – Запевалова чеканила каждое слово, – а если вы против…

Женька не договорила, но и необязательно было договаривать. По её взгляду и тону и так всё яснее ясного.

Я-то, наивная, думала, что раз уж Бородин наконец взбрыкнул, то он продолжит отстаивать свою точку зрения, но он умолк. Причём с таким лицом, будто вдруг застеснялся своего выпада. В одиночку я тоже не решилась спорить дальше. Зато Женька не собиралась спускать всё на тормозах:

– Нет-нет. Что ж вы замолчали? Давайте, выкладывайте, что там вы ещё надумали. Я так понимаю, у нас бунт на корабле. Уж от кого от кого, а от своих друзей я такого предательства не ожидала.

У меня всё внутри похолодело от слова «предательство», но Бородин нашёлся что сказать:

– Да никакой не бунт. Не придумывай. Плевать нам на Зверька, если ты об этом. Просто то, что мы сегодня сделали… Короче, нам за это по шапке прилетит, если кто узнает.

– А-а, за шкуру свою трясётесь, – усмехнулась Запевалова, хотя было видно, что такой поворот ей по душе. – Успокойтесь. Ничего нам не будет. Зверёк никому не расскажет, а если и расскажет, никто ей не поверит.

Дома я не могла маме в глаза смотреть. Если бы она только знала, в какой мерзости я сегодня участвовала! Было так стыдно! Старалась гнать мысли, отвлечься, но перед глазами всё время стояла эта картина: распластанная в грязи Волкова с задранным подолом, Зубков, стегающий её прутом, наши пацаны, их жадные взгляды и гадкие улыбки… Такое ощущение, что не Волкову вываляли в грязи, а меня. И никак не отмыться…

Замутили мы вечеринку у одноклассницы, Наташки Ветровой. Повод самый что ни на есть уважительный – день рождения. Наташкины родители проявили необыкновенный такт и ушли в гости с ночёвкой.

Народу набрело – полная хата. Куда ни загляни, везде слонялись какие-то физиономии. И вроде звала именинница только наших, и то не всех, а очень избирательно. Но кто-то привёл ещё кого-то, те прицепом третьих, вовсе левых, притащили. В общем, получилось, как в сетевом маркетинге, только без бонусов. Я тоже пришёл не один, взял с собой Костю Бахметьева. Тот на днях расстался со своей подружкой и искал, на кого бы переключиться. Впрочем, я хозяйку сразу предупредил, что приду не один, и та, узнав, что не один – значит, с другом, дала согласие.

Среди тех, кто прибился не пойми как, оказался и Вадик Самусевич из 11 «А» – сын директора школы Григория Николаевича. В народе его имя-отчество ужали до лаконичного «Грин».

Этот самый Грин показал себя хорошей сволочью. Стриг бабки с родителей за всё подряд. Те, кто платил больше других и непосредственно ему в карман, получали гарантированный профит в виде халявных пятёрок для любимых чад. Был даже шумный инцидент по этому поводу: бывшая биологичка отказалась ставить директорскому протеже незаслуженную пятёрку в четверти. Грин пробовал её нагнуть – пугал, чем там обычно учителей пугают. Не сработало. Даже, говорят, предлагал поделиться. Но она – ни в какую. В итоге выжил-таки принципиальную биологичку. А она, между прочим, была вполне себе нормальная тётка. Без заскоков, без истерик. И оценки ставила справедливо. Если б ещё вела не биологию, а что-нибудь поинтереснее, хотя бы ту же историю.

Что касается меня, то я у Грина всегда был на плохом счету. В его личной «табели о рангах» моё место – одно из самых непочётных, среди тех, у кого и клочка шерсти не снимешь. Мамаша на все материальные запросы школы показывала фигу. Даже учебники выкупать приходилось бабке. А когда просили скинуться на ремонт класса, резонно отвечала: «Мне дома-то ремонт сделать не на что». Грин смотрел на нас, как на второй сорт или даже третий.

Плевать бы на его отношение – мне с ним не жить, вот только если где какой замес и я там хоть боком засвечусь, всех собак сразу вешали на меня. А если и нет, то всё равно самый первый на подозрении.

Впрочем, таких «нелюбимчиков» у директора было предостаточно. Не все же могли его щедро одаривать.

Естественно, этот Вадик при таком раскладе был абсолютно лишним на вечеринке. К тому же безотносительно к своему папаше, он и сам по себе не внушал доверия. Изнеженный, самодовольный мажор, который все свои недостатки мог компенсировать только модными шмотками и кэшем. Я засобирался домой – гулять в одной компании с сынком Грина не хотелось совершенно. И ушёл бы. Но Ветрова повисла у меня на локте и чуть в плач не кинулась: «Димасик, миленький, не уходи». От «Димасика» меня передёрнуло, но всё же уступил – именинница как-никак.

Кстати, не один я, другие тоже косились на Самусевича насторожённо, хоть он и старался изображать из себя «своего в доску». Водку хлебал, как воду, заливая сверху тёмным пивом. Ещё и жаловался, что не торкает. Потом вообще предложил курнуть «план», мол, с собой нет, но знает, где в любой час можно разжиться травкой. Никто, само собой, на его провокацию не повёлся. Слушали его идиотский трёп молча.

Тогда, видать, мажорик решил, что вписаться ему мешают родственные связи. А раз мешают, то ну их.

И принялся критиковать собственного папашку. Правильно этот тип мне сразу не понравился. Урод он и есть урод. Меня мать вон как бесит, аж из дома свинтил. Вспоминать её противно. Но трубить о ней гадости в жизни бы не стал. Даже если эти гадости – чистая правда. И другим бы тоже не позволил. А этот – ничего. Вылил на отца ведро дерьма и остался доволен, что публике понравилось. Грина мне не жаль, так ему и надо. Просто сами по себе подобные вещи за пределами моего понимания. Три раза выходил курить, чтобы унять раздражение, а то прямо-таки подмывало пройтись по этой мажорной физиономии лёгким движением руки. Потом подумал: «Да ну и чёрт с ним, пусть плетёт, что хочет».

В общем, слушали мы, слушали о маленьких секретах большого Грина и не сразу заметили, что Вадик окосел. Видать, всё-таки торкнуло. Ну а под этим делом он и вовсе понёс полный бред. Понятно, что спьяну мало кто блещет умом и обаянием, но если безобидные глупости вполне себе терпимы и простительны, то немотивированная агрессия напрягает до невозможности.

Сначала его просто пытались заткнуть, и Вадик снова вспомнил папу, но уже в другом контексте – грозил папиными связями. Затем думали спровадить – не удалось. Покидать сцену ему не хотелось. Честное слово, такого упоротого проще убить и вынести, чем убедить и вывести. Тогда мы с Костей аккуратно приложили Вадика, без особого ущерба, только чтоб уснул. Туловище закинули на кровать в дальней комнате – родительской спальне, а дверь закрыли. Но не учли, вернее, не заметили – темно было, – что на той же кровати уже успела устроиться какая-то девчонка. Её развезло ещё раньше, вот она, видимо, и решила прикорнуть в тишине.

Кто ж знал, что мелкая оплошность обернётся катастрофой.

Что и как было в точности – неизвестно. Но если без конкретики, то предположить можно примерно следующее: Самусевич пару часов спустя оклемался, смотрит, под боком – девушка. Пьяная. Спит. Инстинкты, гормоны, хмельной задор взяли верх. Хоть там и верх-то брать было не над чем – Вадик по своей натуре та ещё скотина. Но спящая красавица, видать, в самый ответственный момент вдруг тоже очухалась. И происходящее ей, вероятно, не понравилось, потому что она двинула Самусевича какой-то ерундовиной в виде жирного китайца в позе лотоса. Китаец до этого момента стоял на тумбочке у кровати – привлекал не то деньги, не то удачу. Этот фетиш, между прочим, был из камня и весил навскидку килограмма три. Так что, забегая вперёд, скажу, что всем нам, и прежде всего Вадику, ещё крупно повезло, что девчонка всего лишь его вырубила, потому что запросто могла бы и совсем прибить.

Тем временем у нас тоже драмкомедия развернулась. Пока ели, пили, болтали – всё было в ажуре. Потом Ветрова объявила, что хочет танцевать. Общество её поддержало. Выключили свет, врубили клубняк. Мы же с Костей вышли в подъезд покурить.