— Доктор, смотрите-ка, может, это от ваших лимонов у меня из зада вон что выросло! — И повернулся показать ему ветку с листьями.

Охранники так и покатились со смеху, но тут на них прикрикнул надзиратель. А потом повернулся ко мне и гаркнул:

— Папийон, вы будете наказаны за неуважение к врачу!

— Нет, — вмешался врач, — ни в коем случае! Наказывать его нельзя, так как жалобы от меня не поступило. Шарьер, вы что, пытаетесь этим сказать, что не желаете больше есть лимоны?

— Да, доктор. По горло сыт этими лимонами. А лучше мне не становится. Давайте мне лучше побольше сиропа.

— Его у меня не так много, приходится экономить для более серьезных случаев. Ладно, так и быть, добавим еще одну столовую ложку. Но лимоны тоже продолжайте.

— Доктор, я видел, как индейцы едят морские водоросли Точно такие же встречаются на Руаяле. Здесь, на Сан-Жозефе, тоже должны быть.

— Что ж, ценная идея. Пойду на берег и наберу разных, на пробу. А что, эти индейцы ели их сырыми или как-то готовили?

— Сырыми.

— Прекрасно, спасибо. И прошу вас, комендант, проследите, пожалуйста, чтобы этого человека Ее наказывали

— Хорошо, капитан.

Щелк, щелк, щелк. Щелканье отворяемых подряд задвижек дверей. Девять утра, четверг. Всем заключенным приказали стать на пороге камер.

— Заключенные! — раздался чей-то голос. — Губернатор с инспекцией!

Высокий и элегантный седовласый господин медленно шагал по коридору в сопровождении пяти | офицеров в колониальной форме. Врачи, вне всякого сомнения. Я слышал, как они обмениваются какими-то малопонятными фразами. Они не успели дойти до меня, как вдруг один из заключенных едва не упал. Видимо, настолько обессилел, что не мог больше стоять. Его подхватили. Это был Гравиль, один из каннибалов. Офицер из свиты заметил:

— Но это же просто ходячий труп!

— Они все в весьма плачевном состоянии, — сказал губернатор.

Наконец процессия добралась до меня.

— Ваше имя? — спросил губернатор.

— Шарьер,

— Приговор?

— Восемь лет. Три за хищение государственного имущества и прочее, плюс еще пять за убийство.

— Сколько отсидели?

— Полтора года.

— Как себе ведет?

— Хорошо, — ответил наш комендант.

— Здоровье?

— Сносное, — сказал врач.

— Жалобы есть?

— Есть. Эта система абсолютно негуманна и недостойна такой державы, как Франция.

— В каком смысле? Что вас не устраивает?

— Правило полного молчания, отсутствие физических упражнений и медицинского ухода, если не считать последних нескольких дней.

— Будете вести себя хорошо, и тогда, поскольку я пока губернатор, мне удастся добиться смягчения приговора.

— Благодарю вас.

С того дня нас стали выпускать во двор на час и даже разрешили купаться в некотором подобии бассейна, отгороженном в бухте от вторжения акул большими каменными плитами — все это по приказу губернатора и главного врача с Мартиники.

Каждый день в девять утра отряды заключенных по сто человек в каждом маршировали нагишом из тюрьмы к морю. Женщинам и детям охранников предписывалось в это время сидеть по домам.

Так продолжалось примерно с месяц. Лица людей разительно изменились Этот час, проведенный на солнце, купанье в соленой воде и возможность перемолвиться словом преобразила узников одиночки — прежде совершенно больных людей духовно и физически.

Однажды, когда мы шли из тюрьмы к морю, раздался отчаянный женский крик, а затем два выстрела из револьвера. Идя в хвосте колонны, я отчетливо расслышал:

— На помощь! Моя дочка, моя малышка тонет!

Крик доносился с мола, цементного настила, выходящего далеко в море К нему приставали лодки и катера. Еще крики: «Акулы!» — и снова выстрелы. Все остановились и обернулись в ту сторону, откуда очи раздавались, а я, не раздумывая, бросился в воду и поплыл совершенно голый, к бухте. Доплыв до мола, я увидел на нем двух женщин, вопивших и мечущихся как безумные, трех охранников и нескольких арабов.

— Прыгайте за ней, ну же! — кричала женщина. — Она здесь, рядом. Я не умею плавать, иначе я бы сама... Эх вы, трусы!

— Акулы! — закричал охранник и выстрелил снова.

В воде плавала маленькая девочка в сине-белом платьице, течение медленно сносило ее в сторону, как раз к тому месту, где находилось «кладбище» заключенных. Охранники не прекращали пальбу и наверняка ранили не одну акулу — вода возле ребенка так и бурлила и расходилась кругами.

— Прекратите стрельбу! — крикнул я и еще более отчаянно заработал руками. Течение помогало, плыл я очень быстро и приближался к малышке, не переставая сильно бить по воде ногами, чтобы отпугнуть акул. Девочка не тонула, видно, ее поддерживало на воде платье.

Я находился от нее всего метрах в тридцати — сорока, как вдруг со стороны Руаяля показалась лодка — видимо, люди успели заметить, что произошло. Вот она поравнялась с ребенком. Девочку схватили за юбку, подняли, и вот она уже в безопасности. Они успели чуть раньше меня. Я рыдал от ярости, совершенно позабыв об акулах, когда меня, в свою очередь, тоже втащили в лодку. Я напрасно рисковал жизнью.

Так по крайней мере я тогда думал. Однако месяц спустя в качестве вознаграждения доктор Жермен Жибер добился моего освобождения из одиночки по состоянию здоровья.

Итак, чудо возвратило меня на Руаяль уже в качестве обычного заключенного, отбывающего обычный срок. Я вернулся туда через девятнадцать месяцев.

Я снова был с друзьями. Дега занимал тот же пост, Гальгани по-прежнему служил почтальоном. Карбоньери тоже был здесь, обвинение в соучастии в побеге удалось отвести. И еще меня встретили, конечно, Гранде, Бурсе, Шатай и тачечники — Нарик и Кенье. Служил на Руаяле помощником санитара и Матуретт, мой товарищ по первому побегу.

Надо сказать, что мое возвращение на Руаяль произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Было субботнее утро, когда я появился во дворе блока «А» для особо опасных. Почти все ребята были здесь и почти все без исключения бурно и радостно приветствовали меня.

— Ну, ребята, вы как, нормально?

— Да, Папи. И очень рады: тебя видеть!

— Твое место по-прежнему за тобой, — сказал Гранде. — Никому не позволил занимать.

— Спасибо, всем спасибо. Что слышно нового?

— Одна приятная новость.

— Какая?

— Вчера ночью против барака для «паинек» нашли убитого араба, того самого, что донес на тебя. Ну, который лазил на пальму и шпионил. Должно быть, это устроил один из твоих приятелей. Не хотел, чтобы он тут мозолил тебе глаза. Ну и избавил от лишних хлопот

— Хотел бы я все-таки знать, чья это работа. Чтобы поблагодарить.

— Может, потом он тебе и сам скажет. Во время переклички араба нашли с ножом, воткнутым в грудь по самую рукоятку. Никто, как водится, ничего не видел и не слышал.

— Что ж, оно и к лучшему. Как игра?

— Нормально. Место за столом тебе обеспечено.

— Прекрасно.

Итак, я снова начинал жить как человек, приговоренный к пожизненному заключению, вот только как и когда кончится вся эта затянувшаяся история?..

— Комендант хочет вас видеть, — сообщил какой-то араб.

Я пошел с ним, В сторожевой будке у входа было несколько охранников, они приветствовали меня весьма радостно, почти по-приятельски. Я вошел. В комнате сидел комендант Пруйе.

— Ну как ты, Папийон, в порядке?

— Да, комендант.

— Очень рад, что тебя простили. Поздравляю также с храброй попыткой спасти дочурку моего коллеги.

— Спасибо

— Хочу предложить тебе поработать возницей. Временно, конечно, пока не освободится место ассенизатора, чтобы ты смог снова рыбачить.

— Что ж, если это вас не скомпрометирует, прекрасно, я согласен.

— Это уж мое дело, скомпрометирует или нет. Я на три педели еду во Францию. Можешь приступить к работе хоть сейчас