- Пропускаю.
Глаза не всегда зеркало. У Миши "под характер", должны бы быть телячьи - ан нет! - твердейшие глаза. Способен смотреть зачарованно, словно внимательный, но чуточку встревоженный ребенок, слушающий сказку на ночь - ту самую, любимую, что помнит наизусть и потому строго следит, чтобы в ней не пропустили ни слова, смотреть с укоризной, если обманули с окончанием, подменив обещанный счастливый конец. Так же трогательно, с легкостью, не меняя лица, ломает шейные позвонки, когда надо сделать быстро и тихо...
У Казака тоже, сколько бы не выпил, глаза такие же чистые, смотрит невинно, опять-таки по-детски - и что такому скажешь? Одним своим ясным взором способен в смущение вогнать...
У Лехи с серо-голубой мутнинкой, словно вот-вот наполнятся влагой, иногда растерянные - такие нравятся женщинам, могущие ввести в заблуждение кого угодно, и не понятно, как он с такими глазами умудряется все видеть, и даже "не видя" стрелять, всякий раз попадая...
У Седого глаза волчьи, или, скорее, волчицы - внимательные, те самые глаза, когда она смотрит на своих заигравшихся волчат. И проскальзывает в них некоторая виноватость за себя, за собственную необходимую кровожадность, без которой не выживешь, не вырастишь потомства...
У Извилины - усталые.
У георгия - уверенные, простые.
У Феди - простоватые.
В застолье приходит время и пустых речей.
- Нет пистолета, кроме "Стечкина", и сделал его Игорь Яковлевич. Нет автомата, кроме "Калашникова" и сделал его Михаил Тимофеевич. Нет группы злее группы Змея. Доказано по делам их и живы все... - заговаривается Лешка-Замполит.
Пьяного речь уже не беседа. Лехино слушается промеж ушей, нужными местами поддакивая, думая свое.
- Ну, завел свою старую песню - мусля недоделанный! - говорит кто-то неодобрительно. - Пока всего добротного, что в руках и мозгу перебывало, не перечислит, не успокоится. Зашла вожжа планшетная под...
И смачно уточняет - куда именно, каким узлом и что с ней теперь делать.
- Ничего, - плотоядно усмехается "Первый", вторя Седому. - С завтрашнего дня занятия по боевому расписанию!
- Злой ты, Воевода, весь в Седого, нельзя так с похмельными...
- И нет ГРУ, кроме ГРУ, даже когда нет его, - вторит Шестому номеру Седьмой - Петька-Казак. - И нет в нем имен - только клички собачьи!..
- Собака собаке рознь. Заканчивай волкодав, совсем растаксился - не в породу - растянул тост! Петрович, как хочешь, но высокого ты человеческого ума, только пока трезвый!
Казак не настолько пьян, как выглядит. Но беседа ломается-таки на отдельные "несанкционированные" бурчания. Вот и Миша-Беспредел выговаривает свое наболевшее:
- Я - добрый! Даже готов подставить вторую щеку!
- Да, иди ты?! - изумляется Петька.
- Точно-точно, но только за себя самого, а за государство я вам, бляди, зубы повыкрошу! - грозит он здоровенным кулаком в сторону стены, за которой, не иначе, грезится кремлевская...
Петьке-Казаку не дает покоя другая половинка шара:
За шкурку Буша отдам и душу, -
Не ради баксов, а просто так.
За шкуркой Буша в любую стужу
Поеду в Штаты как в свой кабак!..
Мечтать не вредно, лишь бы водка была хорошая...
- Слова народные! - убеждает Казак.
- Грамотно!
- А что? Неплохая пошаговая строевая... Можно и с присвистом. Кто-то лучше знает? Какую-нибудь новую пошаговую, но уже со смыслом? Извилина?
Сергея уговаривать не надо.
Умываем наспех руки,
Что отвыкли от сохи.
Не возьмет нас на поруки
Матерь Божья за грехи.
В три погибели согнулся
Петербург Всея Руси.
Обживают подворотни
Вездесущие бомжи.
Опасаясь черной сотни,
Входит в город Вечный Жид.
Глупый пес к нему метнулся,
Да не может укусить...
Выстрел снег обрушил с крыши.
Кровь собачья, что вода.
Кабы целились повыше,
Отпугнули бы Жида...
Не всяк весел, кто поет.
- Морда в грязи, в жопе ветка... - Кто идет? Ползет разведка! - Лешка-Замполит развлекается стишками детского периода, заставляя Седого морщиться, словно зажевал лимоном - стихи детства прилипчивы.
- Лексеич - зэ-тэ-ка! - слезно тебя прошу!
- Не трынди! Не лаптем щи хлебаем!
- Сергей! Прочти стихи, но чтобы про нас, чтобы за душу взяло, невмоготу это слушать!
Сергей читает тихо, заставляя остальных сдерживать дыхание.
Не я затеял эту драку,
Но в необъявленной войне
Я в полный рост иду в атаку
За жизнь и честь в моей стране.
Паду ли, выживу -- едина
Моя с моим народом связь
И неразрывна пуповина...
Падет к ногам России мразь!
И воссияет храм небесный!
И у подножия его
Солдат, доселе неизвестный,
Возлюбит Бога своего.
- Опять из старых? Из классиков?
- Из современных, - улыбается Извилина. - Владимир Иванович Шемшученко.
- Не слыхал, - удивленно-уважительно говорит Петька-Казак.
- Скажи лучше про Америку - что она есть? - вопрошает пьяный Леха. - Только от того русского скажи, который там действительно был, и которому в этом деле верить можно.
- Есенину веришь? - спрашивает Сергей-Извилина.
- Этому верю! - тут же влезает Казак, - Он по России числился: и плакал, и жалел, и восхищался. Природный поэт! Не деланный!
Сергей тут же думает, что лучше про Есенина и не скажешь - действительно плакал о России всеми своими ранами души, и восхищался, и не "деленный" поэт, природный, словно родила его сама Россия, только не вовремя.
- А что, про Америку у него тоже есть, не только о России?
- Есть, - говорит Извилина, - такое вот...
Я тебе говорю, Америка,
Отколотая половина земли, -
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли
От еврея и до китайца,
Проходимец и джентльмен,
Все единой графой считаются
Одинаково - бизнесмен!.. Биз-нес-мен!
На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи!
Вот где вам мировое жулье!
Если хочешь здесь душу выразить,
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она мировая биржа!
Вот они, подлецы всех стран!
- Эх, исчезли кудрявые! Где ты, кудрявая Русь?
- Кудри вьются при хорошем житье, - гнет свою политику Замполит.
- Ты это африканцам скажи! - перечит ему Казак.
- В Африке и жук мясо...
Казак смачно с удовольствием повторяет слово в слово, похлопывая ножом о ладонь:
Я тебе говорю, Америка,
Отколотая половина земли, -
Страшись по морям безверия
Железные пускать корабли!
- Скажи еще что-нибудь от него. Ведь пророк был, от него каждое слово ценно!
- Не каждое, - возражает Сергей-Извилина. - Только к моменту. Историческому моменту. Например, это...
В жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей...
Словно роняет на пол строки, не следя куда закатятся, и умолкает, задумавшись о своем...
На ум не только доброе приходит. Время равнодушных. Сегодня хоть сколько гениальный поэт родится, а места ему нет, достучаться до сердец, до души не дано - замшивели, под мхом у каждого свое болотце. Не дадут болотцам всколыхнуть - время власти подлых. Впрочем, когда это неподлые стояли у власти? Однако, подлость вкупе с равнодушием редкое сочетание, еще более редко, когда оно расползается сверху вниз, буквально навязывается скурвившимся государством. - Чего ждать поэту? Может, это и хорошо, что его не замечают - целее будет. Хорошо для шкуры, не для души. Поэт жив душой своей, не шкурными интересами. Нет ему места в мире сегодняшнем. А проявится, не уследят, не загонят под лед информационного вакуума. Что ж.... Когда сложно опровергнуть утверждение, его изымают из обращения вместе с автором. Тогда убивали, сегодня тем более убьют.
