Нужно сказать, что отношение молодого поколения к двум признанным столпам недавней литературы Койо и Рохан было очень недоброжелательно. Их произведения Подвергались переопенке; их стали находить неглубокими, чисто внешними, исполненными отголосками старой, феодальной, развлекательной литературы. Новому поколению, ищущему прежде всего глубины и серьезно­сти, жаждущему видеть в литературе отражение и трак­товку тех проблем и переживаний, которыми были заняты умы и сердца, произведения Рохан и особенно Койо ничего не давали. Отсюда — клич молодой критики: «Хороните Рохан и Койо!»

И вдруг одно время совсем было умолкнувший Койо в 1896 году, наперекор всем хоронившим его, выпускает новый роман. «Много чувств, много горестей» («Тадзё такой») и сразу повертывает к себе общественное внимание.

Разумеется, от Койо трудно было ожидать поворота к «идейной литературе»; легче всего ему было перестроить­ся на психологический лад. Крупный же талант, которым Койо, бесспорно, обладал, сделал свое дело: «Много чувств, много горестей» сразу занял положение признанного ше­девра психологического романа.

Как явствует из самого названия, роман целиком посвящен психологической теме: в нем показаны тяжелые страдания героя — учителя Рюкоскэ, потерявшего горячо любимую жену и совершенно ушедшего в мир воспомина­ний, образов прошлого; обрисовано, как заботливость и чуткость другой женщины — о-Танэ, жены его луч­шего друга, понемногу заставляют его снова полюбить; рассказывается, как он начипает домогаться этой женщины, и заканчивается новым отчаянием героя, поте­рявшего из-за того, что позволил себе отдаться новому чувству, и эту новую любовь, и старую испытанную дружбу.

Роман Койо произвел колоссальное впечатление. Худо­жественная репутация Койо была снова блестяще под­тверждена, а его положение вождя новой литературы вновь восстановлено. Это возрождение Койо было еще бо­лее укреплено вторым его романом, вышедшим сейчас же вслед, в 1897 году,— «Золотой демон» («Кондзики яся») — и быстро превратившимся в одно из самых популярных произведений новой литературы. В нем автор основную свою задачу — психологического анализа — соединяет с побочной, общественной, в том духе, как тогда его пони­мали,— в духе столкновения личности с окружающим ми­ром: он рисует столкновение любви и власти денег. Герой романа — студент Конъити любит свою двоюродную сестру — Мия, с которой воспитывался; пользуется ее взаимностью и с радостью ждет момента, когда назовет ее своей женой. Но Мня выходит замуж за купца Томияма, соблазненная его богатством. Конъитн перерождается; в нем появляется ожесточение, желание мстить всему чело­веческому роду. Он делается ростовщиком и находит удовольствие в разорении своих жертв. Автор дает тем не менее основание думать, что ото нравственное паде­ние Конъити — не окончательное: он заставляет его иногда совершать неожиданно добрые поступки. В та­ком именно духе — последующего исправления героя и даже примирения его с любимой женщиной — и заклю­чил этот роман, не дописанный самим автором, Идзуми Кёка.

Второй недавний властитель дум — Рохан не сумел перестроиться подобно своему знаменитому собрату. В 1895 году, то есть в то время, когда живая струя лите­ратуры уже явно переходила в русло идейной повести, психологического романа, он выступает с произведением «Новый Урасима», где возобновляет мотив старой баллады (VIII в.) о юноше рыбаке Урасима, попавшем в подвод­ное царство к полюбившей его дочери морского царя, счастливо прожившего с ней ряд лет и пожелавшего по­том вернуться на землю, взглянуть на своих старых роди­телей. Баллада рассказывает, как по возвращении на землю он ничего не узнал: все умерли сотни лет тому на­зад, и он сам вдруг оказался дряхлым стариком. Рохан обрабатывает этот сюжет в духе идей даосской философии в Китае: истинный мир — за миром вещей; чтобы в него войти, нужно отойти от этих вещей, уйти в «естественное состояние», в природу. А оттуда шаг дальше — к сущест­вованию блаженных духов. Еще один шаг — и начинается жизнь, где нет ни жизни, ни смерти, а состояние «недея- яние». В этом состоянии человек впервые достигает истинной свободы и самоутверждения. Разумеется, эти воззрения не могли найти особого отклика в успевшем уже измениться читателе, и Рохан все более и более терял свою популярность. В 1903 году он сделал было попытку приблизиться к запросам времени и выпустил роман «Волны, бьющие в небо». Роман этот в силу своих буддий­ских настроений имел некоторый успех у определенной части читателей, склонных к религиозной метафизике; однако автору не удалось пересилить себя окончательно: он так и бросил свой роман неоконченным. Судьба Ро­хан — символический закат старой литературы, не нашед­шей себе места в новых условиях.

IX

Тем временем японская литература была уже на поро­ге нового этапа. Идейная повесть, психологический роман, данные в такой примитивной форме, переставали удовле­творять все растущего читателя. Как уже было сказано раньше, японская буржуазия в очень ускоренном порядке переживала ступени развития, установленные ее западной сестрою. Если за тридцать лет японцы сумели перевести страну на капиталистические рельсы, то так же быстро они шли и в идеологической области. В эру подъема японского капитализма, обнаружившегося во время японо- китайской войны и особенно после нее, в пору первого сильного обострения внутренних противоречий буржуа­зии, естественно было стремление разобраться в тех про­тиворечиях, которыми оказалась насыщенной жизнь. И так как эти противоречия сильней всего затрагивали личность, действовали на душевный мир нового поколе­ния, то естественно, что появились первые попытки ставить идейные и психологические вопросы. Однако держаться на примитивном уровне, на котором это было сделано, долго было невозможно. Пора было выходить из замкнутого круга личных интересов, психологических конфликтов. Пора было приниматься за изображение конкретной среды, порождающей эти конфликты,— само­го их первоисточника. Эта среда — прежде всего семья, затем — общество, государство. Японская литература именно в это время начала нащупывать пути к созданию социально значимого проблемного романа.

Как и раньше в подобных случаях, с первым призывом выступила критика — в лице Такаяма Тёгю и Утида Роан (1867—1929, Роан — литературный псевдоним). «Вся история литературы — восточной и западной — доказы­вает неопровержимость одного положения: великая лите­ратура, как и великие люди, тем и велика, что лучше все­го выражает дух своего времени. Быть выразителем духа времени — это не значит угождать вкусам своего поколе­ния. Это значит — идти впереди чувства и требований своего поколения, воплощать собою то, к чему оно идет, говорить ему: «Смотри, вот твои идеалы». Так говорил Тёгю в своей знаменитой статье «О духе времени». Это требование — идти впереди своего поколения, но по его же пути, обращенное им к тогдашним писателям, было большинству их не по силам. Он н сам это хорошо поиимал: ((Большинство нынешних писателен молоды, нм. не' хватает жизненного опыта, поэтому выводимые ими персонажи, и события, и идеи — в большинстве детские, что и следует ожидать от их творцов — юношей, не знаю­щих жизни. Выведенные ими люди близки только им са­мим, прочим же читателям они не интересны. Отсюда и получается тот неизбежный результат, что между автором произведения и его читателем нет ничего общего, кроме интереса последнего к любовной интриге произведения. Удовлетворяться этим может только часть молодежи студенческого возраста; людям сорока—пятидесяти лет, имеющим жизненный опыт, эти повести представляются младенческими и пустыми. Короче говоря, основным не­достатком наших писателей является эта неспособность их связать свое произведение с действительностью, с жи­вым обществом». Тёгю не дал конкретного перечисления признаков того нового жанра, об отсутствии которого он горевал, но из его отдельных высказываний можно заклю­чить, что он прежде всего требовал отхода от любовных сюжетов, постановки в центре внимания вопросов социаль­ных и политических.