Она встала, подошла к двери и зажгла свет.

– Вы спите? – громко спросила она по-немецки, обращаясь к Гашке.

– Нет, – отозвался тот. – Мы еще не ужинали.

Янковская усмехнулась, достала из кармана халата плитку шоколада, разломала ее и дала каждому из нас по половинке.

– Спасибо, – поблагодарил Гашке и тут же принялся за шоколад.

– А что же вы? – спросила меня Янковская.

Я покачал головой.

– Мне не хочется сладкого.

Янковская внимательно посмотрела мне в глаза.

– Ничего, вам захочется еще сладкого, – сказала она и кивнула нам обоим. – Поправляйтесь…

И, не прощаясь, ушла из палаты.

– Такие бабы, – одобрительно сказал Гашке, – вкуснее всякого шоколада.

Утром гестаповский майор пришел к Гашке без своего помощника: записывать было уже нечего.

Майор сел против Гашке.

– Как вы себя чувствуете? – спросил майор.

– Отлично, – сказал Гашке.

– Вы счастливо отделались, – сказал майор.

– Меня сохранили бог и фюрер, – ответил Гашке.

– А что вы собираетесь делать дальше? – спросил майор.

– Все, что мне прикажут фюрер и вы, господин майор, – ответил Гашке.

Майор помолчал.

– Вот что, – сказал он затем. – Мы подумали о вас, мы дадим вам возможность проявить себя настоящим немцем…

Он нарисовал перед Гашке блестящие перспективы. Хотя Гашке родился и вырос в России, он проявил себя сознательным немцем. Гестапо ему доверяет. Его решили оставить в Риге в качестве переводчика при гестапо. Для начала он получит звание ефрейтора, остальное зависит от него самого.

Я тут же подумал: стоит Гашке попасть в гестапо, он себя там проявит!

– Что вы скажете на мое предложение? – спросил майор. – Мы вас не торопим, можете подумать…

– Мне не о чем думать, господин майор, – твердо сказал Гашке. – Я благодарю за доверие и сумею его оправдать.

Майор улыбнулся и покровительственно похлопал Гашке по плечу.

– Я в вас не сомневался. Как только вас выпишут из госпиталя, вы явитесь в гестапо.

Гашке проводил своего будущего начальника и немедленно завалился спать, а я…

Я думал и час, и два, и три. Гашке безмятежно спал, а я все думал, думал…

Что мне делать?

Бежать! Разумеется, бежать. Пробраться к своим. Это, конечно, не так просто, но это единственный выход из положения. Выйти из госпиталя, набраться сил и бежать. Умирать я не собирался, но, если придется, решил отдать свою жизнь подороже…

Потом в поле моих размышлений попал Гашке. Этого надлежало уничтожить. Он уже достоин казни за свое предательство, а в гестапо он будет стараться выслужиться…

Но как его убить? Я вспомнил какую-то книгу, где описывалось, как в концентрационных лагерях расправлялись с провокаторами. Набрасывали на голову подушку и держали до тех пор, пока провокатор не задохнется.

Я приговорил Гашке к смерти и успокоился.

Вскоре он проснулся. Так как я разговаривал с ним неохотно, он вполголоса принялся напевать… «Катюшу»! Перебежчик напевал нашу добрую советскую песню. Это было столь цинично, что я охотно заткнул бы ему глотку!

Наступил вечер. Принесли ужин, мы поели, посуду унесли, и мы остались одни.

Гашке вздохнул.

– Интересно, что делается сейчас там? – туманно выразился он, обращаясь куда-то в пространство.

«Завтра ты уж ничем не будешь интересоваться», – мысленно ответил я ему, но вслух не произнес ничего.

Потом он стал укладываться, он вообще много спал, и я тоже отвернулся к стенке, делая вид, будто засыпаю.

– Что-то хочется пить, – громко сказал я, если бы Гашке не спал, он обязательно бы отозвался.

Гашке не отозвался.

Тогда я встал и выключил свет, чтобы кто-нибудь, проходя мимо палаты, случайно не заметил, что в ней происходит.

Подождал, пока глаза не привыкли к темноте. Потом подошел к Гашке.

Он мирно дышал, не подозревая, что наступили последние минуты его жизни.

Я вернулся к своей койке, взял в руки подушку, прижал к себе и опять приблизился к Гашке…

«Сейчас накрою его подушкой, – подумал я, – и не сниму до тех пор…»

Но что это?

Гашке открыл глаза – я ясно видел его внимательные серые глаза – и, не вскакивая, не поднимаясь, не делая ни одного движения, негромко и отчетливо, с холодной сдержанностью по-русски произнес:

– Не валяйте-ка, Берзинь, дурака, не поддавайтесь настроению и не совершайте неосмотрительных поступков. Идите на свое место и держите себя в руках.

Приходится сознаться, услышав призыв Гашке держать себя в руках, я растерялся…

Да, растерялся и замер как вкопанный у кровати Гашке, обхватив руками свою подушку. Выглядел я, вероятно, в тот момент достаточно смешно.

А Гашке тем временем повернулся опять на бок и заснул.

Поручиться, конечно, за то, что он спал, я не могу; спал он или не спал, не знаю, но, во всяком случае, лежал на боку с закрытыми глазами, и ровное его дыхание должно было свидетельствовать, что он спит.

Я пошел обратно к своей кровати, сел и задумался.

Чего угодно мог ожидать я от Гашке, но только не этого! Я бы меньше удивился, если бы он внезапно выстрелил в меня из пистолета. Гашке, Гашке… А может быть, это вовсе и не Гашке? И даже наверняка не Гашке. Но тогда кто же?

Я не выдержал, опять подошел к нему, на этот раз, разумеется, без подушки.

– Послушайте! – позвал я его. – Господин Гашке… Или как вас там?.. Товарищ Гашке!

Но он не отозвался.

Я опять вернулся к своей кровати. Следовало лечь, но спать я не мог.

Если Гашке остановил меня, вместо того чтобы тут же, на месте выдать гестаповцам, значит, он не их человек. Но все его поведение противоречило тому, что он наш…

Я решил на следующий день как следует прощупать его…

Но с утра события начали разворачиваться с кинематографической быстротой.

Не успели мы проснуться, умыться и выпить утренний кофе, как за Гашке пришел гестаповский лейтенант, который в предыдущие дни сопровождал гестаповского майора.

– Хайль!

– Хайль!

– Я за вами, господин Гашке. Мы нуждаемся в вас…

Я внимательно рассматривал господина Гашке, можно сказать, изучал его, пытаясь разглядеть, что скрывается за его внешней оболочкой, но сам господин Гашке не замечал моих взглядов, он даже ни разу не посмотрел в мою сторону.

– Я весь в вашем распоряжении, господин офицер, – ответил Гашке лейтенанту. – Надеюсь, я сумею оказаться достойным сыном нашего великого отечества…

Он прямо-таки декламировал, этот господин Гашке!

Пришел санитар и по-солдатски вытянулся перед лейтенантом.

– Все готово, господин лейтенант, – отрапортовал он. – Господин больной может идти переодеваться.

– Пошли, – сказал лейтенант.

– Мгновение. Я соберу газеты.

Гашке принялся доставать из тумбочки полученную им за время лечения всякую фашистскую макулатуру.

Он был в отличном настроении и даже принялся напевать какую-то скабрезную немецкую песенку:

Он собирал фашистское чтиво и со смаком пел свои куплеты:

С легкой насмешливостью посмотрел он на меня и громко, с большим увлечением пропел рефрен:

Не было ничего удивительного в том, что перебежчик, которому удался его побег и которого вдобавок брали еще на работу в гестапо, пребывал в отличном настроении и распевал песни, но мне, не знаю почему, показалось, что эта песенка предназначалась для меня.