Проснулся я, когда загрохотал мотор, а лодку затрясло; выглянул, увидел, что туман расступился; рассмотрел маленький островок, за ним другой, там же буи… Мы шли по буям, что и следовало делать с самого начала, а не срезать. Но ничего не сказал – меня наполняли досада, бесполезность самоотверженности, вызванной действиями идиота, и полное бессилие что-либо доказать или изменить. Михаил брезгливо поглядывал в мою сторону и снова устремлял свой взгляд в направлении стихии. Сколько презрения было в его взгляде! Он вел лодку! Настоящий мужик! Герой! Да, такой не теряет самообладания даже в тумане. Его ноги не сводит судорогой, когда он прыгает в ледяную воду поздним октябрем в Дании. Настоящие мужчины не идут ко дну кормить крабов своими татуировками. Настоящие мужчины заставляют прыгать в воду других! Они сбиваются с курса и создают видимость, что это другие стали причиной трагедии! Настоящие мужчины выжили, а тюфяки пошли на дно!

Михаил курил и правил, ему было что рассказать дома: он побывал в переделке, но вышел сухим из воды, в которую даже не прыгал. На следующий день я слег с высокой температурой, которую ничем, кроме детского аспирина, было не сбить, Михаил начал было и тут гундеть, но ему вдруг стало не до меня: лодка потекла, обнаружилась течь, и – началась новая эпопея…

Лодка текла, «как шлюха» (по словам Ивана); черпали каждый день, даже два раза в день, утром и вечером, потому что нехило набегало. Дом от порта был в пяти километрах, мопед снова сломался, велосипед был только один. Да еще и дохлый, старый, ржавый, наверное, семидесятых годов. Михаил не мог справиться с этим велосипедом, он засылал на нем вычерпывать воду Ивана. Тот черпал, приезжал в мыле. От велосипеда он уставал больше, чем от чертыханий с плошками и ведрами. Михаил великодушно наливал ему пунш, Иван докладывал, Мишка слушал, насупившись, гулко говорил: угу… угу… А Иван все к велосипеду сворачивал, жаловался, что на таком велосипеде, мол, ехать тяжко, может, он лучше пешком будет ходить?.. Михаил тогда орал на него, матерился, мол, зачем тогда велосипед с Юлланда тянули за собой?.. Он старый и такую нам службу служит – столько бутылок на нем уже по третьему кругу пустили! Иван умолкал – на это ему было нечего сказать…

Шли дожди, погода резко ухудшилась. Михаил бился над проблемой, он пытался определить, в каком месте лодка давала течь. Мне это было совершенно очевидно – конечно, в том месте, где мы сели на камни. Но Михаил-то не желал согласиться с тем, что течь образовалась по его вине; он говорил, что я бредил, что это был жар; он говорил:

– Мы только царапнулись о камень! – И пальцами показывал щепотку. – Совсем ничего. От такого касания не могло повреждение произойти. Течь наверняка, наверняка идет через винт. Да, именно через винт, – говорил он, – через сами пазы, через пазы! Винт, понимаешь, с годами разболтало, лодка не ходила несколько лет, а тут мы такой забег дали, вот оно и потекло. Там солидола мало!

Он разорился на тюбик солидола, вогнал его в винтовое устройство, но течь не была устранена. Некоторое время Михаил утверждал, что течет гораздо меньше, и добавлял:

– Еще неизвестно, течет ли или это дождевая вода…

Иван утверждал, что воды, как и прежде, много. Он ее измерял пластмассовыми мерками, количеством черпаков. Он состряпал такой черпак из полуторалитровой бутыли. Он тихонько говорил Михаилу, что ситуация не изменилась. Но Михаил не хотел верить, что выкинул деньги на солидол напрасно. Он говорил, что нужно подождать, почерпать…

– Вот дожди кончатся, и картина прояснится, – деловито говорил он.

Дожди кончились, на несколько дней прояснилось, и стало совсем очевидно, что вода поступает с угрожающим постоянством. Пришлось изучать днище лодки. Для этого вытащили лодку на берег, на верфь, при помощи какого-то специального тягача. Я всего этого не видел, я валялся на матрасе в спальном мешке, Хануман меня накачивал чаем с грибами и медом, потом приходил Иван и рассказывал, меня начинало трясти от его историй…

Как только вытянули лодку на верфь, зарядили дожди с неслыханной силой. Михаил с Иваном вышли на улицу – сразу до нитки промокли. Вернулись, Мишка заставил жену сшить целлофановые бушлаты, явились к капитану как призраки; капитан взял с них пятьсот крон за сутки на верфи, за тягач – двести, и за место в порту он потребовал немедленно уплатить и оформить документы. Михаил побледнел, пошел к Хануману. Тот, стиснув зубы, выдал триста крон.

– Это всё, – сказал он сердито. – Всё, ты понял?

Михаил ушел очень недовольный. Ходил по дому и матерился. Они долго искали, где бы еще занять, потом опять ползали по порту, по лодке, гадали – где повреждение? И в конце концов капитан сам пришел и, бросив взгляд, сказал, что течь идет как раз через то место, где мы и потерлись о камень.

– Надо смолить, – вынес вердикт капитан. Пришлось покупать специальный клей и еще некое волокно, которое тоже стоило немало. Школьным автобусом услали Ваньку в Свенборг к какому-то одесситу клянчить сто крон; тот все время посмеивался и повторял: «Ого! Сто крон! Это что, самый смешной анекдот в Дании?», но дал.

Погода ухудшилась до небольшого шторма. Ветер свистел. Воды в море прибавилось, и вода почернела от злости. Задиристо толкала лодки, корабли. Михаил с Иваном нервно переглядывались и заделывали рану.

Чтобы не простаивать с лодкой на верфи, Михаил решил ускорить процесс затвердевания клея. Для этого он принес свой электрический комнатный обогреватель, подтянул к лодке удлинитель, чтобы направить струю теплого воздуха на залеченное клеем место. Ветер и дождь усиливались. Они стояли у лодки, мокли, и сушили, сушили лодку! Рыбаки хохотали до колик; сбегали быстренько за пивком, встали в распахнутой мастерской напротив, пили пиво, курили и вышучивали их. Дошло до капитана. Он сперва не понял, что происходит. Долго смотрел… Видно, глазам не верил. Затем подошел и тактично сказал, что это не играет никакой роли, греешь ты или нет, скорей, наоборот, если греешь, то хуже, потому что… и тут капитан загнул нечто такое, чего Михаил с Иваном уже никак не могли понять.

– Но главное, – сказал капитан, – за использование электричества в таком количестве вы тоже должны заплатить по меньшей мере крон сорок за час при таком расходе!

Они тут же выключили обогреватель. Утром – в ливень – они поставили лодку на воду; течь не возобновилась. Даже я вздохнул с облегчением (и стал поправляться). Погода установилась хорошая, и они пошли в море. Когда они вернулись с первой рыбой, то устроили праздник. Они наготовили котлет из трески, пожарили филе, сварили суп, заморозили пару штук.

– Ну что, – гордо сказал Михаил, выпучивая брюхо, набитое рыбой, – лодка-то начала окупаться!

Теперь нас кормили рыбой каждый день. Три раза в день. Ничего, кроме рыбы. Хлеб и чай еще, а так: рыба, рыба, рыба. В любом виде. Эти люди знали, как можно извернуться, чтоб рыба перестала походить на рыбу. Они ее вываливали в сухарях и суповых кубиках, да-да, куриных бульонных кубиках, говяжьих бульонных кубиках, и думали, что так рыба станет по вкусу похожей на курятину или говядину!

– В нашем положении, – разводил руками Михаил, – ничего не остается… Нам не приходится выбирать…

Они ходили в море всю неделю, наловили полный морозильник рыбы. Сходили в ближайший кэмп, продали там что-то. На это у них ушел весь день, покупателей искали долго, осипли от торгов, в конце концов уступили по очень низкой цене, такой смешной, что даже сутки на верфи недельным уловом не были окуплены.

Мы снова ели рыбу, а Михаил и Иван ловили и ловили, уходили как на работу – на весь день; когда возвращались, от них слышался запашок…

– Я уверен, – говорил Хануман, – что этот проклятый идиот больше пьет, чем ловит. Даже если и ловит, то пропивает больше, чем выручает! Он никогда не вернет нам денег! Ты должен ходить с ними в море и контролировать их!

Я отказался. Я сказал, что мне наплевать, пусть пьют, сколько хотят, пусть «мы не вернем наших денег», мне вообще плевать на деньги, – в море с ними я никогда не пойду. Однозначно.