-- Зачем? -- недовольно спросил Микал слугу, когда последний начал осторожно трясти его. -- Чего тебе надо от меня? Ведь знаешь, устал я изрядно!
Домоправитель почтительно вымолвил:
-- Прости, господин мой. Не посмел бы я тебя тревожить, но дело такое подоспело... Приехал к твоей милости посланный Ладмера, князя чердынского... приехал с худыми вестями. Прикажешь впустить его?
-- С какими худыми вестями? -- встрепенулся Микал, с живостью поднимаясь с постели. -- О чем еще каркаешь ты, Куштан?
-- И рад бы я не каркать, князь, -- тихо произнес Куштан, -- но страшная беда нам грозит... беда от Москвы далекой!.. Москва ведь на нас поднимается, Москва на нас идет, господин мой, а с Москвою шутки плохи...
Микал побледнел немного. Озноб пробежал у него по спине. Он с испугом поглядел на своего слугу.
-- Неужели Москва на нас идет? Неужели Москва, которая Новгород Великий сломила?.. О горе! О горюшко наше! Скорее зови его сюда, зови гонца. Москва страшнее всего...
Домоправитель поспешно вышел. Князь Микал остался в своей опочивальне и с каким-то странным выражением поглядел в передний угол, где висела икона с изображением святого Николая Чудотворца. Сомнение и досада выразились у него на лице.
-- Вот она! Вот эта вера христианская! -- презрительно прошептали его губы. -- Немного добра принесла она нам! Сперва эти тяжелые притеснения новгородских разбойников, а потом битвы кровавые с вогулами проклятыми!.. А потом пошло и пошло: то зверей не будет в лесах, точно они сквозь землю провалятся, то рыба в реках в глубину уйдет, откуда ее не достать никак, так что голодовать приходится! То зима такая наступит, что люди десятками замерзают!.. А наши попы говорят, что это Бог нас испытует из любви к нам... Хороша же, однако, любовь Бога Христианского! Подальше бы от такой любви... право, подальше! Лучше бы не было такой любви, ежели от этой любви люди страдать должны!..
В опочивальню вошел гонец чердынского князя. На лице его была написана глубочайшая почтительность. Он низко поклонился Микалу.
-- От чердынского князя Ладмера к твоей милости, князь высокий, -- степенно проговорил он. -- Прислан к тебе с вестью нерадостной...
-- Говори, какая весть? -- приготовился слушать Микал. -- Кажись, о Москве что-то такое?
-- Москва на нас войной идет, князь... Москва нас хочет покорить, как волость новгородскую...
Микал вдруг рассердился почему-то и стукнул кулаком по столу.
-- Волостей новгородских здесь нет! -- закричал он раздраженным голосом. -- Мы вольные люди пермские! Над нами никто не начальствует... Мы сами собой управляемся...
-- Прости, господин князь высокий, -- униженно закланялся чердынец, видя, что попал впросак. -- Не то я сказать хотел. Вестимо, Пермь Великая не волость новгородская. Но ежели мы платим дань Новгороду Великому, Москва-то, значит, и считает нас волостью новгородскою...
-- И Москва тебя не умнее, ежели мыслит так, -- угрюмо пробурчал Микал. -- Не думает, взять в толк она не хочет, что Новгороду не дань мы платим, а только откуп за свое спокойствие даем. А это ведь разница не малая. Понимаешь ты, о чем я толкую?
-- Понимаю, князь высокий.
-- Ну, ладно, дальше говори теперь, чего ради Москва на нас воздвигается? Ведь ведомо вам в Чердыне многое бывает, о чем мы в Покче даже слыхом в кое время не слыхиваем...
Посланец откашлялся и продолжал:
-- Князь Ладмер повелел доложить твоей милости, князь высокий: много-де причин Москва нашла для того, чтоб Пермь Великую воевать, но главная причина такая -- хочется-де Москве откуп тот с нас брать, который мы Новгороду даем. А Новгород нынче Москвою побежден несомнительно, ну и разлакомились москвитяне на другой кусочек лакомый, на нашу Пермь Великую, порешили к рукам ее прибрать по обычаю своему по московскому...
Злобная усмешка пробежала по лицу князя.
-- Авось подавится Москва проклятая таким кусочком, как наша страна благодатная! -- выругался он, считая родные леса действительно благодатными местами для житья людского. -- Не сразу ведь мы ей поддадимся! Не эжвинские ведь люди мы, которые сами в московский хомут шею запихали... [эжвинские люди -- жители зырянских семей по Вычегде (Эжве), без всякого сопротивления покорившиеся русскому владычеству еще во время Ивана Калиты. (Примеч. авт.)] Мы еще с Москвою потягаемся! О, мы еще потягаемся с Москвою!..
Князь Микал понимал, что он говорит несообразность: Москва была не такая страна, чтобы позволять Великой Перми долгое время тягаться с собою. Но он не лишал себя удовольствия сказать задорное слово по адресу грозной Москвы и горделиво поглядел на посланного, как бы говоря ему взглядом: "Смотри, мол, брат, как я боюсь Москвы!"
-- А слухи об этом с Волги-реки пришли, -- продолжал чердынец, дав время князю высказать свое хвастовство. -- Приехали вчера в Чердын люди новгородские, которые завсегда весной бывают у нас. Говорят, будто в поволжской земле торговали они, но видать, что не торговецкое дело рукомесло их. Шибко уж крикливы они, много вина пьют, оружья разного в лодках навезли видимо-невидимо, а товаров на один грош нет...
И начал их спрашивать князь Ладмер, о чем на Руси слышно? Не грозится ли на кого Москва, которая завсегда готова бывает пощипать того, кто ее послабее? И ответствовали люди новгородские: на вас-де, на пермян, Москва ополчается! Плохо-де пришлось Новгороду Великому от Москвы, а скоро-де и Перми Великой от нее плохо же придется! Такая уж повадка у Москвы -- все бы к своим рукам прибирать!.. Так и сказали они... А польстились москвитяне на земли пермские потому, что много здесь зверья ловится, а Москва меха любит, вот и распалился государь московский вожделением на нашу страну, порешил лишить нас вольностей наших. А потом на Москве слух идет о каком-то серебре закамском, которого мы и не видывали, -- это тоже воздвигает их на Пермь, ибо москвитяне ух как злато-серебро почитают!.. Беда, сущая беда, князь высокий! -- вздохнул чердынец. -- С Москвою воевать дело трудное. Прости уж, я правду скажу...
-- Да, может, облыжно донесли люди новгородские? -- пытался усомниться Микал, не думая уже раздражаться на слова посланца о трудности борьбы с Москвою. -- Может, пугают они нас... смеха ради, что ли... кто их разберет...
-- Нет, князь, правду новгородцы говорят, -- возразил чердынец, сокрушенно качнув головой. -- Они даже то пояснили, с какого часу заваруха на Москве поднялась, когда на нас поход готовить начали. Прибыли-де в Москву из Перми Великой люди торговые, москвитяне тоже по роду-племени, которые в Чердыне обитали. И заявились-де они прямо на великокняжеский двор и пожаловались государю своему, что пермяне обидели их крепко-накрепко и всего имущества лишили!.. А этого государю московскому только и требовалось... И сразу объявил он поход на Пермь Великую...
-- Да, да, -- задумчиво протянул Микал. -- Государь московский немалую причину нашел. Купцы те богатеями первыми были, много добра привозили с собой в Чердын. Один даже сукна немецкого пять кусков подарил мне, другой -- стальную кольчугу с оружием. Да жалко, прогнать их пришлось, ибо много пакостей чинить они начали... Эх, кабы знать все это!
-- А рать московская в походе уже, -- добавил чердынец. -- Новгородцы досконально про то ведают. Да вот, коли позволишь, князь высокий, князь Ладмер завтра прибудет к тебе с новгородцами... Новгородцы-то ведь послужить тебе думают, с москвитянами биться охотятся. На Москву они злобятся как звери лютые, зубами скрежещут, вспоминаючи, как в прошлом году москвитяне Новгород Великий разорили у них. А это для них горе горькое, погибель сущая. С того самого и сердиты они на Москву...
Микал подумал и сказал:
-- Что же, пускай приезжают. Погляжу я на витязей новгородских, каковы они есть из себя. А воители они преотменные, это я наперед знаю. Так и скажи князю Ладмеру, что завтра я ждать их стану.
