Зина вскочила и схватила Талю за руку. Ее охватило желание плакать, каяться и обнимать бывшую соперницу, а теперь «сестру по несчастью».
— Я не знаю, будет ли Екатерина Антоновна… будет ли ей легко видеть вас, — смущенно пробормотала Таля.
— Мне это необходимо. Мне надо ее видеть! Милая, идемте к ней сейчас, и я оживу, я чувствую, что я оживу, что в этом мое спасение, — молила Зина.
— Погодите до завтра, — уговаривала ее Таля, — я узнаю, когда она вас может принять… Она вам напишет, нельзя же так, не предупредивши.
— Ну хорошо, завтра. Умолите ее принять меня. Дайте мне знать по телефону. Помните, я должна ее видеть.
— Хорошо, хорошо. Я сейчас поеду к ней и завтра дам вам знать, — говорила Таля.
— Вы увидите, увидите, что я вовсе не дурная! Т. е. я дурная, но я хочу, хочу быть хорошей! Все, все прошлое должно быть забыто. Вы правы, я должна жить для искусства! — говорила Зина восторженно.
— Да, да конечно! Вы сделаетесь артисткой, это вам, без сомнения, удастся. Я сама не знаю почему, но я в этом уверена, я этого хочу для вас.
— Я не хочу быть больше в темноте, я задыхаюсь! Я должна искупить мою вину, мои злые намерения! Что если я уйду в монастырь?
— Пойдемте лучше домой, — г-н Лопатов, верно, уж не придет, — решила Таля.
— Да, я ухожу отсюда навсегда, — сказала Зина, торопливо надевая шляпу и застегивая жакет.
Обе девушки уже направлялись к двери, когда Лопатов быстро вошел в комнату.
Он остановился, взволнованный и злой.
— Зачем вы здесь? — спросил он Зину.
Зина медленно подошла к нему и пристально глядя ему в лицо, громко и отчетливо произнесла:
— Подлец! — и затем гордо вышла из комнаты.
Первую минуту, оставшись вдвоем, Лопатов и Таля молчали.
Наконец Лопатов, пересилив себя, вежливо обратился к Тале:
— Вы сказали мне вчера по телефону, что принесете мне ответ Екатерины Антоновны. Давайте письмо.
— Екатерина Антоновна нашла, что лучше если не будет никаких писем.
Лопатов вздрогнул и провел рукою по лбу.
— Екатерина Антоновна очень, очень сочувствует, что ваши дела так плохи и предлагает заплатить ваши долги. Вы мне напишите на бумажке, где это…
— Да вы с ума сошли что ли? Вы и ваша Екатерина Антоновна! — закричал Лопатов, топнув ногой.
— Но, — хотела заикнуться Таля.
— Как она смеет меня оскорблять? Что, я нищий что ли или Альфонс?
— Вы можете взять эти деньги в долг.
— Глупая вы девчонка, вы не понимаете, что честь не позволяет брать в долг у женщины, если она не родственница и не ростовщица… Впрочем, что вам объяснять, что вы понимаете! Теперь для меня все кончено — оставить службу, оставить общество!..
Он сел к столу и закрыл голову руками. Таля стояла тихо, машинально вертя в руках свой платок.
Откуда-то издали доносился мерный стук маршировки солдат и невнятные оклики командующего.
— А вы никак, никак не можете найти другую службу? — робко спросила Таля.
Лопатов поднял голову и с удивлением посмотрел на нее.
— Что вы говорите? — спросил он.
— Служить и в другом месте…
— Что вы за ерунду говорите? — нахмурился он.
— Может, и ерунду, но вы такой молодой, здоровый… я думала…
— Что, я рабочий что ли? Кули мне таскать прикажете? — нетерпеливо крикнул он.
— Я… не знаю. Но зачем же кули… можно найти место, служить.
— Чиновником или конторщиком? Да поймите вы, что для Николая Лопатова это невозможно! Я не могу унизить мой род: первый Лопатов, Андрон Лопата, — воевода… Впрочем, что вам, мещанке, говорить о традициях, о чести рода, что вы можете в этом понять! Идите вон, глупая девчонка.
Он опять опустил голову на руки, а Таля, постояв с минуту, вышла из комнаты, в ее светлых глазах было печальное выражение.
Таля вернулась к Накатовой очень смущенная и сообщила ей о результате своего визита.
Накатова пожала плечами и больше не упоминала об этом.
Она хотела казаться спокойной, но это плохо ей удавалось.
Прежнее тупое отчаяние прошло и заменилось другой мукой.
Она мучилась тем, что не может отделаться от безумного желания видеть Лопатова, опять испытать его поцелуи. Она чувствовала, что вся она еще в его власти, что только страшным усилием воли она отгоняет от себя его образ.
Ведь ей стоит только позвать его, и он будет здесь, с ней, опять ласкать ее и целовать.
Нет, нет, она не хочет этих фальшивых поцелуев! Она не хочет притворной любви, но и заглушить жажды этой любви она тоже не может.
Когда Таля уже стала прощаться, Накатова заметила, что девушка как-то смущена и рассеянна.
— Что с вами, Таля? Почему у вас такой смущенный вид.
Таля сначала смешалась, но потом решительно передала Накатовой просьбу Зины о свидании.
— Она сумасшедшая! Я не имею ни малейшего желания ее видеть! — слегка побледнев, сказала Екатерина Антоновна.
Таля не настаивала.
Вечером приехала тетушка.
Накатова страшно ей обрадовалась.
Как переменились роли! Тетушка была весела, а Накатова печальна.
Тетушка возмущалась медленностью, с которой шли ее хлопоты.
— Ах, Киттинька, я и забыла, — вдруг вспомнила Софья Ивановна, — я от Жоржиньки письмо получила, вот прочитай, я нарочно тебе его привезла.
«Дорогая тетя Соня, — писал Жорж своим размашистым красивым почерком, — целую ваши ручки и ручки и даже ножки Ксении Несторовны. Напомните ей, что к десятому марта все ее друзья ждут ее здесь, она обещала приехать десятого марта к моему рождению. Я познакомился со всеми и Степу познакомил.
Ах, тетя, тетя, как мне хорошо! Спасибо вам, родная, что вы меня выручили.
Я уже нашел работу. И представьте, не мои юридические науки, не знание языков помогли мне устроиться, а именно то, что всегда считали во мне за снобизм: моя страсть к старинным вещам. Мне не верили, что я знаток, да я и сам не был в этом уверен, а это именно и оказало мне услугу. Я нашел место в большом антикварном магазине, и меня даже посылают на аукционы как эксперта. Все мои петербургские “друзья”, наверно, меня жалеют и говорят: „Жорж Прозовский совершенно пропал и опустился, служит приказчиком”. Пропал, опустился! Тетя, тетя, где верх, где низ?
Степа шлет тысячу поклонов. Какой у меня брат! И как я его люблю!
Сейчас перечел письмо и вижу, что оно донельзя бестолково. Не беда! Когда человек счастлив, как я, то… Ну, все равно, лучше скажите мне, что делает Катюша, милая моя Катюша, как мне ее хочется видеть. Вот бы приехала!
Приезжайте и вы, тетя. Я чувствую, я знаю, что и вы „наша”.
Вы не удивляйтесь этому слову, потому я уверен, вы поймете, что оно значит. Кланяйтесь вашей дочке Тале, я об ней много слышал от Ксении Несторовны. Ах да, денег больше не присылайте, я довольно зарабатываю. Какое блаженство зарабатывать на жизнь приятным трудом. Одно меня смущает, что отец, верно, очень огорчен. Мне его страшно жалко. Жалко, что он смотрит на все через очки, которые все уродуют.
Помните, в одной из сказок Андерсена рассказывается, как мальчику Каю попала в глаз льдинка Снежной Королевы, и не видел он ничего хорошего, а дурное казалось хорошим, и видел он все в искаженном виде, пока не выплакал свою льдинку. Ах, тетя!
Целую еще раз. Ваш Жорж.
Нет, не Жорж, а Юра! Не хочу быть больше Жоржем.
Хотя меня здесь зовут m-r George, но это для французов.
Совсем было закончил письмо, да еще хочется сообщить вам одну мою радость.
Помните вы Лишова? Мы еще когда-то с ним на дуэли дрались. Он всегда был мне врагом и много мне гадостей наделал. Так вот судьба меня с ним столкнула при очень для него неблагоприятных обстоятельствах, и я его выручил. Милая тетя, я проверил себя. Я выручил его без малейшего злорадства, через другого человека, так что Лишов даже не знал, что это именно я его выручил, и не было у меня в сердце ни малейшего чувства гордости, что вот я плачу за зло добром. А я любил его, тетя! Ну, целую. Пишите. Какую массу наболтал-то я, а собирался только написать, чтобы вы не трудились мне деньги посылать. Ах, как хорошо, тетя».
