— Дайте мне воды! — вдруг хрипло произнесла Зина, опускаясь на стул.

Таля бросилась к столу, на котором стоял графин, но он был пуст, она побежала за водой на кухню. Вернувшись, она увидела, что Зина билась в припадке, медленно сползая с кресла на пол.

Таля с трудом, расплескивая воду, старалась поднести стакан к ее губам.

— Зачем вы мне помешали, зачем вы мне помешали! — вскрикнула Зина между рыданиями.

— Я не буду вам мешать, я сейчас уйду, — говорила Таля. — Сейчас, сию минуту! Только вот выпейте воды, и я уйду!

— Ах! Не то, не то! Теперь уже поздно, теперь все равно ничего не будет! Я уже не могу… — жалобно и протяжно стонала Зина, лежа на полу.

Таля сидела около со стаканом в одной руке, другой стараясь поднять голову Зины с грязного ковра. Отставив стакан, она постаралась достать муфту Зины, лежащую на кресле, чтобы положить ее под голову больной. Из муфты выполз револьвер.

Румяные щеки Тали слегка побледнели, и она несколько секунд смотрела на эту маленькую, изящную безделушку, на которой лежал холодный отблеск холодного непогожего дня.

Таля, подложив муфту под голову Зины, встала и, взяв револьвер, засунула его за подушки тахты, потом вернулась и, сев опять на пол около Зины, сняла с нее шляпу, расстегнула на ней жакет и, взяв ее холодную руку, принялась ее гладить, потом, подумав, вдруг поднесла ее к губам и поцеловала. Зина подняла голову и с удивлением посмотрела на девушку, сидящую перед ней.

— Почему? — спросила она.

— А сама не знаю, — ответила Таля, пристально смотря в эти красивые темные глаза, казавшиеся еще больше от расплывшихся пятен грима.

— Я не терплю жалости, я не позволю жалости! — закричала Зина, ударив кулаком по полу. Таля, все пристальней и пристальней вглядываясь ей в лицо, проговорила тихо:

— Я не из жалости, я просто ласковая, и мне захотелось приласкаться к вам. Разве вам никогда не хочется кого-нибудь приласкать?

Зина поразилась этим вопросом.

А ведь, с тех пор как она выросла, ни разу не приходило желания ласкать кого-нибудь, кроме мужчины. Никого: ни мать, ни маленького брата… Ни ласкать, ни любить. Всегда она слово «любить» понимала только как отношение между женщиной и мужчиной.

— Вы не любите мужчин? — резко спросила она.

— Мужчин? Отчего же? — удивилась Таля.

— Они отвратительны! Я теперь понимаю женщин, которые их выкинули из своей жизни. Я завидую вам, если вы их не любите. Теперь я выкинула всех их из моей жизни! Всех! Я буду любить только женщин! Когда мужчины видят, что в них не нуждаются, о, тогда они готовы на все! Да и женщины…

Зина остановилась. Она вдруг почувствовала, что эта румяная девушка с светлыми глазами совсем не годится в собеседницы на эту тему.

Кто она? Родственница или компаньонка Накатовой? Может быть, только доверенная камеристка?

— Помогите мне встать! — сказала она повелительно.

Таля помогла ей встать и усадила ее в кресло. Зина еще шаталась от слабости после припадка.

Живущая по своей натуре ощущениями и образами, созданными ее фантазией, которые она называла «настроениями» и «переживаниями», она почти забыла, зачем она пришла сюда, зачем лежала тут на полу и зачем разговаривает с неизвестной ей девушкой. Поднявшись на ноги и пошатнувшись от слабости, она вспомнила все, но у нее не было ни энергии, ни решимости на револьверные выстрелы. «Где моя муфта?» — вспомнила она.

Таля молча нагнулась и подала ей муфту. Зина пошарила в муфте и вдруг, опустя глаза, растерянно заговорила:

— Я… я обронила… обронила одну вещь…

— Я эту вещь спрятала. Зачем она вам? — ласково спросила Таля.

— Я пережила душевную драму. Понимаете? Я хотела, наконец, окончить пятый акт! — Зина, сказавши эту фразу, почувствовала некоторое удовлетворение. Фраза так хорошо звучала, и эта девочка, стоящая перед ней, даже слегка побледнела.

— Вы хотели застрелиться? — спросила она.

— Нет, убить его! — гордо ответила Зина.

Таля молчала.

Зина, чувствуя, что роль удается ей, что она кого-то поражает, заговорила опять.

— Да, я хотела его убить. Давно пора женщинам показать больше энергии! Довольно эти наши властители, мужчины, играли нами как куклами! Мы люди, мы благороднее и совершеннее их! Пусть они знают, что есть мстительницы! Я не за одну себя хотела убить его, а за тысячи, миллионы обиженных, униженных сестер. Судьба или вы мне помешали. Я не знаю, должна ли я быть благодарна судьбе, но сейчас, здесь я почувствовала к нему не ненависть, а презрение, такое презрение, что считаю его недостойным смерти. Прекрасной, чудной смерти. Я поняла, что эту таинственную мистерию, этот чудный дар я должна пережить с любимым, а не с презренным. Я подарю смерть тому, кого полюблю. Я подарю ему любовь и смерть — самое прекрасное, что есть в жизни! Вы меня понимаете?

— Вы очень красиво говорите, и у вас чудесный голос, как музыка, — сказала Таля, ласково смотря на нее.

— Я артистка. То есть еще не совсем, но собираюсь ею сделаться.

— Вы, наверное, будете знаменитостью! — воскликнула Таля искренно.

— Я хочу этого! О, как я этого хочу! — так же искренно вырвалось у Зины, так искренно, что она смутилась.

— О, — радостно заговорила Таля, — вы наверно будете!

Зина взглянула на нее недоверчиво и спросила с каким-то недоумением:

— Вы думаете?

— Я совершенно в этом уверена. Когда человек уж очень чего-нибудь хочет, он этого, конечно, добивается в конце концов.

Зина посмотрела кругом задумчивым взглядом и заговорила просто и искренно: ее поразила уверенность этой посторонней девушки в ее, Зининых, силах.

— Отчего же мне все не удается? Отчего же тот, которого я любила, меня бросил? Отчего? — она остановилась, посмотрела на Талю и, после минуты молчания, спросила:

— Вы друг этой Накатовой?

— Я ее очень люблю, — отвечала Таля, — она такая добрая, хорошая, а теперь она очень несчастна.

— И вы, наверное, осуждаете меня?

— Вот тут-то я ничего и не понимаю, — поспешно заговорила Таля, — вот вы мне объясните, как вы думаете: если я вижу, что человека обманывают, но он счастлив этим обманом, должна ли я ему открыть глаза и допустить его сделаться несчастным или молчать?

— Не знаю. Почему вы меня спрашиваете?

— Потому, что я очень мучилась этим вопросом. Целую ночь не спала, все о вас думала.

— Обо мне? Разве вы меня знали?

— Совсем не знала, совсем! Ни кто вы, ни как вас зовут. Знала только, что вы любите Николая Платоновича и все рассказали Екатерине Антоновне.

— Так вы думаете, я сделала хорошо, что предупредила ее? — спросила Зина, пытливо смотря на Талю.

— Да, вы сделали хорошо. Было бы ужаснее, если бы она узнала потом. Я ведь знала, что Николай Платонович не любит ее, а сказать не решилась бы. А вы вот решились и себя не пожалели, и про себя рассказали.

Щеки Зины залились краской. Ей стало неловко, что эта девушка объясняет ее поступок хорошим побуждением. Ведь она вовсе не хотела спасти Накатову, а хотела мстить Николаю Платоновичу.

— А эта Накатова очень несчастна? — спросила она.

— Очень.

Они обе замолчали и обе сидели, не шевелясь.

— Я жалею, что сделала это! — неожиданно резко крикнула Зина. — Я жалею, что сделала ей больно. Но если бы вы знали, как я сама несчастна! Поймите: все мои мечты, все надежды — рухнули. Даже моя мечта о сценической карьере, потому что я знаю, что одного таланта мало, — нужны средства, чтобы сделать карьеру, нужна энергия, а у меня опускаются руки, ведь я страдаю, а страдаю, потому что люблю его.

Зина тихо, устало заплакала.

— Наверно, этой Накатовой гораздо легче. Она богата, она может уехать, переменить жизнь, доставить себе всевозможные развлечения, рассеяться. А я, нищая, я должна сидеть тут, видеть его с другими женщинами, переносить людские насмешки. Если бы вы знали, как у меня вся душа болит. У меня в душе нет живого места. О, если бы я могла уехать или иметь возможность поступить куда-нибудь в театр, но нужны туалеты, нужно давать взятки и служить первое время без жалованья. Конечно, я могла бы поступить на маленькие роли, не тогда не выберешься, карьеры не сделаешь, нужно начать с больших ролей, сразу показать себя, ошеломить. А у меня есть талант, я его чувствую… Я люблю сцену, и лишиться ее — значит лишиться жизни. Что же мне теперь делать? Послушайте, — подняла она голову — это меня верно судьба наказывает за то, что я такая гадкая! Я сознаюсь, я все сказала Накатовой из мести! Я должна идти к ней и просить у нее прощения. Мы будем вместе страдать! Идемте!