-- Подожди, пожалуйста, с своим карандашом,-- сказала крестная,-- надо сообразить, что нужно детям. Марья Ивановна вечно займется штопаньем чулок и молебнами, а про главное не вспомнит.

   -- Ну, не смею прерывать ваших серьезных занятий,-- сказал дядюшка, выпрямляя спину, и, не вынимая рук из кармана, отправился к своему креслу.

   -- Только я все-таки просил бы не трогать моих вещей, тем более что на место никогда не положите. Вот где, например, календарь? Потом пучок веревочек тут лежал, тоже улетучился.

   И он развел руками, оглядывая стол.

   -- Да, так молодцы скоро и к отлету, жаль,-- сказал он уже сам с собой и, усевшись в кресло, развернул газету.

   -- Ты едешь вместе с братьями? -- спросила у меня Катя, догнав меня в детской.

   -- Разумеется,-- сказал я

   У Кати было внимательное, сосредоточенное лицо, какое у нее бывало всегда при какой-нибудь новизне, она даже не чувствовала в моем тоне насмешки и не обижалась.

   "Наконец-то почувствовала",-- подумал я.

   -- А когда вы поедете?

   -- В среду, кажется.

   -- Тебе не хочется?

   -- Отчего же. Наоборот, мне очень хочется. Не век же целый сидеть около мамы.

   -- Нет, я бы не поехала,-- сказала Катя.

   -- Подрастешь побольше,-- сказал я небрежно,-- тогда иначе будешь рассуждать.

   -- Да, конечно,-- сказала, вздохнув и опять не заметив укола, Катя,-- но все-таки уехать из дома...

   При этих словах я невольно оглянулся кругом. Мы сидели в детской за нашим изрезанным по краям столом и наглаженной до блеска клеенкой. Здесь все было знакомо, до мельчайшей черточки: и низкие, широкие окна, почти доходящие до низкого потолка, и печка с синими цветочками на старых кафлях, отставленные от стола в беспорядке стулья и кресло Петра Михайловича с мягкими затертыми подлокотниками, а в окно были видны угол крыши парадного крыльца и часть выездной аллеи с воротами вдали.

   Я посмотрел на все это, и мне стало грустно. Дом впервые останется без меня. Опять придет зима, опять придут долгие вечера, опять начнется все наше домашнее, милое. Катя все это будет видеть, а я уже нет.

   "Милый, милый дом,-- подумал я,-- неужели все это уже прошло для меня: и беготня вечерами по комнатам босиком, и игры в прятки, и сиденье на диване за спиной у крестной с Катей вместе".

   -- Все-таки без тебя мне скучно будет,-- сказала Катя,-- помнишь, как все хорошо было? -- Она сидела на краешке нашего старого дивана и, грустно склонив набок свою хорошенькую головку, наматывала на палец ленточку.-- А в чем ты повезешь свои вещи?

   -- В чемодане, конечно.

   Вошла Таня. Увидев нас, она отвернулась и, сделав вид, что ищет что-то в комнате, потом ушла.

   Мы оба заметили, что у нее заплаканы глаза, и потому не окликнули ее.

   -- Что это с ней? -- спросил я.

   -- О, это целая история,-- сказала Катя, оживляясь и оглядываясь на дверь. Глаза ее заблестели.-- Ты знаешь, ведь она влюбилась в Сережу... (Я вдруг почувствовал какую-то обиду и укол для себя в этом.) И мама ее сегодня бранила, так бранила... Я сидела за дверью и все слышала. Мама сказала ей, что она развратная девчонка и что ее прогонят. Что значит р_а_з_в_р_а_т_н_а_я?-- спросила Катя, повернувшись ко мне.

   Я пожал плечами.

   -- Наверное, таскает что-нибудь,-- сказал я, а сам подумал, что надо будет справиться у Васьки, так как это, должно быть, относится к его области.

   -- Я тоже так думала,-- сказала Катя.-- А Сережа теперь на нее не обращает внимания и все ездит в Отраду, вот она и злится.

   Я вспомнил отрадненскую Наташу и свое тяготение к Тане, невольно сопоставил их обеих и мне стало стыдно своего чувства к Тане в соединении со всеми торчаниями за дверью.

   -- И очень хорошо делает,-- сказал я, задетый тем, что она сейчас не обратила на меня внимания.-- Она -- п_р_и_с_л_у_г_а, и ее нельзя так любить, как Раису.

   -- Почему нельзя? -- спросила Катя с загоревшимися любопытством глазами и живо повернулась опять ко мне.-- А как Раису можно любить?

   -- Ну, там совсем другое дело.

   -- А почему же ты зимой все около нее вертелся?

   -- Я не вертелся,-- сказал я.

   -- Нет, вертелся!

   -- Нет, не вертелся! Ты не ври, пожалуйста.

   -- Не толкайся!

   -- А ты не ври. Вот дрянная девчонка какая.

   -- Сам дрянной!

   -- А, ты так?..

   Короткая борьба у двери, прищемленный палец,-- и она вылетела в коридор, а я захлопнул дверь и в волнении прошелся по комнате.

XXXVI

   Когда в первый раз уезжаешь из дома, то все время борются два чувства: одно -- желание перемены жизни, предвкушение новизны и приближение к миру больших. Другое -- чувство страха, печали,-- оттого, что в первый раз приходится покидать родной дом, где было так хорошо.

   Когда я спустился вниз, я увидел в раскрытую дверь комнаты братьев, что они возятся у своих корзин и чемоданов. То мать, то сестры приносили к ним в комнату банки с вареньем, пирожки в промаслившейся бумаге, чистое, сложенное стопочками белье.

   "Уже..." -- подумал я, и сердце сжалось.

   Бывало, с какой завистью смотришь на братьев в день их отъезда. Внимание всех сосредоточено только на них. Чего только им ни наготовят: пышек, варенья, яблок в заколоченных досками ящиках, груш. А они морщатся, что много всего нанесли и некуда это укладывать.

   Бывало, стоишь и думаешь:

   "Господи, и что это за счастье людям. Только о них все и думают, а ты, если подвернешься и тебе отдавят ногу, то на тебя же еще и накричат, зачем вертишься под ногами. Точно ты самая последняя кошка какая-нибудь".

   Уйдешь в зал, сядешь в кресло и мечтаешь о том времени, когда и для меня будут все эти булочки и пирожки и всеобщее внимание.

   В коридоре у двери валялись оберточная бумага, сено, веревки. Комнаты имели покинутый и забытый вид. Дядюшка, один не принимавший участия в сборах, тоже как-то одиноко сидел за чтением в гостиной и опускал газету всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо.

   -- Тебе укладывают вещи в корзину,-- тревожно сказала Катя, подбежав ко мне.

   -- А что же... А почему не в чемодан?

   -- Чемодан взял себе Сережа. Он сказал, что ты маленький, обойдешься и с корзиной.

   Этого можно было бы и не передавать. Я посмотрел на Катю при слове м_а_л_е_н_ь_к_и_й, чтобы видеть, с злорадством она говорит это или нет. Но у Кати лицо было в такой степени серьезное и обеспокоенное за меня, что ни о каком злорадстве не могло быть и речи, несмотря на недавнюю стычку.

   "Всюду на дороге стоит у меня этот человек",-- подумал я.

   Катя, глядя на меня, ждала, как я отнесусь к этому известию.

   Я пожал плечами, как человек, который уже привык ко всем щелчкам судьбы.

   -- Дело понятное,-- сказал я,-- ведь это ему хуже смерти, что я вырос большой и еду вместе с ними,-- вот он и мстит.

   Сначала я было важничал и задирал перед Катей нос от сознания, что я еду, а она остается дома. Но потом я смирился перед ее кротостью и внимательностью, с какой она относилась ко мне в последний момент.

   "Все-таки она хорошая",-- подумал я.

   Кроме того, одна только она чувствовала мою значительность, я был признателен ей за это, и мы пошли вместе с ней обходить дом.

   Мы посидели с ней последний раз за буфетом, потолковали о том о сем и долго сидели молча, прислушиваясь по-старому к тому, что делается в доме. Когда кто-нибудь проходил мимо буфета и под ногой скрипела знакомая нам продавливающаяся половица, мы приотворяли дверку и выглядывали, чтобы узнать, кто прошел.

   -- Завтра в это время тебя уже не будет здесь,-- сказала Катя.

   Я представил себе дом без себя. Здесь все будет по-прежнему, и в воображении я буду присутствовать здесь и буду видеть здесь каждую мелочь.