Надо сказать, что главные затруднения при перемене режима в Петрограде испытывали наши представители со стороны французского правительства. Оно очень нервничало и начало относиться к русским представителям за границей с некоторым недоверием.
К концу мая 1917 г. в Мадрид приехал новый посол А.В. Неклюдов и вскоре был принят королем для вручения верительных грамот. Аудиенция состоялась по описанному выше церемониалу, но лично для меня и для секретаря посольства эта церемония была осложнена тем, что мы должны были появиться на ней не в мундирах, а во фраках. Дело в том, что в одном из циркуляров министерства было предписано всем дипломатам не надевать больше придворных мундиров. Мундиры ведомства иностранных дел можно было носить по-прежнему. У меня и у Майендорфа других мундиров, кроме придворных, не было, а заказать себе министерских не было ни времени, ни возможности. Мне помнится в связи с этим совет, данный мне республиканским французским послом, все же ехать в придворном мундире. Конечно, я не счел возможным последовать этому совету, хотя и союзническому.
Король, видя нас с Майендорфом во фраках, не упустил случая спросить о причине этого, тем более что Неклюдов был в своем посольском мундире. Кстати сказать, Альфонс XIII очень не любил видеть при дворе кого-либо в штатском. Даже американский посол, не носивший, как и все дипломаты Соединенных Штатов Америки, мундира, появлялся при дворе в несколько фантастической военной форме. Он участвовал как доброволец в испано-американской войне 1898 г. и сохранил с того времени свой добровольческий мундир. Он как-то раз надел его на придворный прием, и король просил его делать это постоянно, несмотря на то что само по себе воспоминание о неудачной для Испании войне не могло быть приятно для Альфонса XIII.
Что касается необыкновенных мундиров, то таковых было при дворе много. В Испании существуют четыре рыцарских ордена, кавалеры которых имеют право на ношение очень ярких мундиров. В них обыкновенно появляются гранды, не имеющие военной или придворной формы. В числе оригинальных особенностей испанского строя, быть может, первое место принадлежит средневековым пережиткам, нашедшим выражение в особых привилегиях, принадлежащих грандам. Они занимают в Испании особое место и имеют право по своему рождению на первые придворные должности. При испанском дворе сохранилась церемония, так называемая "ковертура": гранд, который получил это звание или же достиг совершеннолетия, представляется королю и произносит речь, в которой восхваляет заслуги своего рода. Предварительно король предлагает ему надеть свой головной убор, и он говорит с королем с покрытой головой. Впрочем, этим правом он затем уже больше не пользуется. Бывают случаи, что некоторые из грандов, ввиду того что института майората в Испании не существует, впадают в бедность или же начинают вести чересчур предосудительный образ жизни. В таком случае король имеет право не допускать их ко двору. Среди самых древних родов, пользующихся правом на грандесу, на первом месте стоят роды герцогов Альба и Медина-Селия. Носитель первого имеет четырнадцать титулов, из которых каждый связан с грандесой, а второго - десять. Второму роду принадлежит весьма своеобразная привилегия, заключающаяся в следующем: при объявлении в верхней палате о восшествии на престол нового короля носитель титула герцога Медина-Селия, который всегда является членом верхней палаты, протестует против этого объявления, ссылаясь на то, что он имеет большие права на престол, чем признанный наследник. Конечно, это лишь одна формальность, но она в каждом таком случае добросовестно выполняется. Титулы гранда переходят и по женской линии. Таким образом, грандом может стать и мрк наследницы-грандесы. После смерти жены такой гранд продолжает носить ее титул с добавлением слова "вдовец". Среди иностранцев имеются несколько лиц, носящих титул испанского гранда. Между прочим, не могу не упомянуть о курьезном случае появления в Мадриде одного русского - Дурасова. Затратив много денег, он добился того, что получил от какого-то генеалога родословное древо, дающее ему право на титул принца Анжуйского - герцога Дураццкого (по албанскому городу Дураццо). Заплатив затем тридцать с половиной тысяч песет испанскому Министерству юстиции, ведающему вопросом восстановления в правах на титулы, он получил необходимое для него признание его двух титулов с правом называться кузеном короля. Приехав в Мадрид, Дурасов обратился ко мне с просьбой испросить для него аудиенцию у короля. Я не имел основания ему в этом отказать и исполнил в принятом порядке его просьбу, но король так его и не принял. Когда я как-то случайно спросил гофмаршала, чем это объясняется, он дал несколько неожиданный ответ:
"Мы за Дурасовым его титулы признали, но никогда не думали, что он приедет в Мадрид". Этот эпизод может служить некоторой иллюстрацией своеобразной спекуляции титулами, которая происходит в Испании. Между прочим, и сами испанцы постоянно заняты выискиванием для себя новых фамилий и титулов. Очень часто из-за постоянной перемены имен испанцев трудно разобраться в том, кто именно носит в данное время какой-либо титул. Это вызывает порой весьма забавные недоразумения.
Довольно характерно, что во время войны французское правительство, чтобы поднять удельный вес своего посольства при мадридском дворе, назначило в качестве атташе посольства трех молодых людей из мобилизованных офицеров, носителей громких титулов, дающих право на грандесу и находящихся в родстве с испанской знатью. Это были князь де Бово, герцог Леви Мирпуа и маркиз де Ламберти. Результат получился неожиданный. Молодые люди заняли особо привилегированное положение при дворе и в обществе, но французское посольство от этого ничего не выиграло. Я как-то в шутку заметил одному из этих молодых людей: "У вас настолько хорошие связи в Мадриде, что вам прощают даже ваше положение дипломата".
Неклюдов остался весьма доволен приемом короля и протелеграфировал Милюкову, что он был принят при испанском дворе в качестве "первого представителя русского народа". Действительно, как посол Временного правительства он был первый. Насколько помнится, вторым был посол в Вашингтоне Бахметев, носивший ту же фамилию, что и последний там царский посол - Ю.П. Бахметев.
Через несколько дней после вручения Неклюдовым верительных грамот я уехал надолго лечиться в Виши. По дороге остановился на несколько дней в Париже. Как раз в это время пришли известия с Восточного фронта о нашем последнем наступлении в Галиции. Как по волшебству, в Париже изменилось отношение к русским, и наши многочисленные военные, прикомандированные к союзному главному командованию, стали снова появляться в общественных местах в мундирах и снова пользоваться некоторой популярностью. В общем отношение большинства французов к происходившему в России весьма ярко характеризовалось слышанным мной как-то в трамвае замечанием мелкого французского буржуа, говорившего о русской революции: "Не беда, если эти свиньи, русские, друг друга истребляют, лишь бы при этом они убивали хотя бы по нескольку бошей". В это время в Париже все было подчинено военным требованиям, и на все смотрели исключительно с этой точки зрения. В 1917 г. главным вопросом, волновавшим французов, было вступление в войну Соединенных Штатов Америки и прибытие в Бордо первых эшелонов американских войск. Вместе с тем появление американцев в истощенной войной Франции повлекло за собой ряд затруднений и недоразумений. Американское командование из них порой выходило совершенно самостоятельно, не считаясь с местной военной или гражданской администрацией. Например, американскому экспедиционному корпусу в Бордо надо было наладить связь со своим штабом в Париже, а для этого провести особый провод между этими двумя городами. Французская администрация, проявлявшая, как всегда, присущий ей бюрократизм и волокиту, долго не давала на это разрешения. Не дождавшись его, американцы самовольно, к ужасу французов, стали проводить по чужой территории свой провод. Подобных конфликтов между американцами и французами было немало.
