Турецкий посланник Рифаат-бей, впоследствии паша, посол в Париже и министр иностранных дел, был тоже женат на русской. Мария Николаевна Рифаат, очень умная женщина, деятельно помогавшая своему мужу в его дипломатической карьере, была дочерью русского дивизионного генерала фон Ризенкампфа, разжалованного в солдаты за столкновение со своим корпусным командиром Свистуновым. После помилования Ризенкампф жил в Афинах у своей дочери, но никогда никому не показывался. После всех потрясений он почти впал в детство. На русских же были женаты и итальянский посланник герцог Аварна (будущий посол в Вене), и болгарский дипломатический агент Цоков (бывший потом посланником в Петербурге).
Германскими посланниками были последовательно за мое время граф Плессен и князь Ратибор, с которым я встретился затем в Мадриде, где он был послом. Австро-венгерским посланником был ставший затем министром иностранных дел двуединой монархии барон Буриан (до Афин он был дипломатическим агентом в Софии, а перед тем - генеральным консулом в Москве). Он довольно свободно говорил по-русски. Германский и австро-венгерский посланники держались несколько особняком и являлись в Афинах среди остальных дипломатов как бы своего рода оппозицией, что соответствовало, между прочим, роли Германии и Австро-Венгрии в критском вопросе. После перевода герцога Аварны в Вену итальянским посланником был назначен Сильвестрелли, пробывший, впрочем, в Афинах недолго. Он был отозван по весьма курьезному в истории дипломатических сношений поводу. Им был представлен в римское министерство экономический доклад о Греции, где он отзывался о ней как о стране весьма отсталой в экономическом и культурном отношениях. По неосмотрительности консульты (Министерство иностранных дел) этот доклад был напечатан и стал известен грекам. После этого в афинской печати поднялась настоящая буря, посланника как-то забросали грязью, и он никуда не мог показываться без телохранителей. Итальянское правительство поспешило его отозвать, но, признавая свою вину, перевело его с повышением - послом в Мадрид. В конце XIX века Италия еще далеко не играла в восточном бассейне Средиземного моря той роли, которую она играет теперь. Хотя в критском вопросе она и присоединилась к трем державам-покровительницам (Англии, Франции и России), но все же занимала среди них второстепенное место. Между прочим, ее агенты получали гораздо меньше жалованья, чем их коллеги, представители других великих держав, и им приходилось проявлять необычайную экономию даже в канцелярских расходах. Мне помнится, например, случай, когда мы выступали вместе с Италией с совместной нотой. На мой вопрос итальянскому посланнику, скоро ли он может получить телеграфный ответ из Рима с одобрением текста ноты, он мне ответил, что его министерство разрешает сношения по телеграфу лишь в исключительных случаях и ему придется снестись с ним по почте.
Как я уже говорил выше, в обязанности нашей афинской миссии входило участие в целом ряде придворных церемоний, которые вызывались близкими родственными отношениями петербургского и афинского дворов. За мое пребывание в Афинах там сменилось три русских посланника. Для них неизменно камнем преткновения служили именно эти отношения. Действительно, для русского дипломата, желавшего сохранить свое независимое положение и иметь возможность не выпускать из своих рук нити нашей политики в Греции, было весьма трудно отгородиться от постоянного вмешательства придворных влияний, сочетать свою независимость с "благосклонностью" местного двора. Последний переписывался по политическим вопросам с петербургскими родственниками помимо и иногда без ведома посланника. К тому же, согласно местным обычаям, каждая из крупных миссий в Афинах была вынуждена давать большие приемы в честь греческой королевской семьи. За мое время связи между петербургским и афинским дворами еще усилились двумя женитьбами: королевич Николай Греческий женился на великой княгине Елене Владимировне, а принцесса греческая Мария (младшая сестра жены великого князя Павла Александровича и Александры Георгиевны, в то время уже покойной) вышла замуж за великого князя Георгия Михайловича. Мне пришлось присутствовать на обеих свадьбах: на первой - в Петергофе и на второй - на острове Корфу.
На свадьбе Георгия Михайловича присутствовал отец жениха престарелый великий князь Михаил Николаевич. На Корфу прибыла и наша средиземноморская эскадра. Георг I оказался не только испытанным монархом, но и опытным гофмаршалом. Он почти единолично, и притом в неприспособленной обстановке, вел церемониал свадьбы.
Таким образом, королевская семья стала еще многочисленнее (Георгий Михайлович часто с женой гостил в Афинах), и русскому посланнику приходилось принимать их у себя, что, конечно, вызывало большие расходы и немало хлопот. После смерти Ону в 1901 г. в Афины был назначен знакомый мне по Токио барон Розен. Он был вынужден уступить свое место в Японии А.П. Извольскому, восходящему тогда у нас дипломатическому светиле. Розен был весьма недоволен своим переводом в Афины. По его словам, афинская миссия была обращена в "придворную контору". Со своей стороны и двор, чувствуя пренебрежительное отношение Розена к Афинам как к политическому центру, выказывал русскому посланнику свое недовольство. Этим положением воспользовалась английская миссия, установив необычайно тесные отношения со всей королевской семьей. В результате дело окончилось инцидентом, обстоятельства которого весьма характерны для афинской обстановки.
История этого инцидента следующая. Одним из главных предметов греческого экспорта была коринка (мелкий изюм), которая вывозилась в Россию для выделки и главным образом подделки красного вина. Русское Министерство финансов облагало этот ввоз довольно высокой пошлиной, дающей в среднем ежегодно около 600 тысяч рублей. Греческое правительство, недовольное этим, пустило в Петербурге в ход все придворные ггрркины, чтобы это высокое обложение было отменено. Об этом усиленно хлопотала и королева, обратившись к тогдашнему министру финансов С.Ю. Витте. Тем не менее, в целях охраны интересов русского виноделия в Крыму и Бессарабии таможенный сбор все же отменен не был. Но в виде знака особого благоволения к Греции и, в частности, к королеве в Петербурге было решено все деньги, получаемые от этого сбора, переводить королеве на ее благотворительные дела. На эти средства был, между прочим, построен королевой госпиталь для моряков (в том числе русских) в Пирее.
Весной 1902 г. состоялось открытие этого госпиталя, на которое Розен получил приглашение от гофмаршальской части. Он вместе с женой встречал королеву у входа в госпиталь, находившегося возле одной из пристаней Пирейского порта. Королева же прибыла к прилегающей к госпиталю набережной на русской военной шлюпке в сопровождении своего лучшего друга - жены английского посланника леди Эджертон, русского адмирала и нескольких русских морских дам и офицеров. Находя, что положение, в которое он был Поставлен, несовместимо с достоинством русского представителя, барон Розен немедленно обратился с письмом к министру иностранных дел, в то время графу Ламздорфу. В этом письме он просил о переводе его из Афин, а также сообщал, что вследствие неудовольствия Петербурга оставляет миссию на продолжительное время и передает управление ею поверенному в делах. В Петербурге этот шаг Розена не был одобрен. Николай II на подлиннике письма написал: "Надо успокоить Розена". Однако положение последнего в Афинах стало действительно до крайности неудобным. Вскоре вопрос разрешился иначе: во время продолжительного отпуска Розена состоялось передвижение посланников. Извольский был переведен из Токио в Копенгаген, а Розен получил свой прежний пост в Японии, которую он окончательно покинул лишь в 1904 г. при объявлении русско-японской войны. Я не могу здесь не остановиться еще раз на личности Розена как одного из выдающихся, но непонятых при царском режиме русских дипломатов. При его ясном и вполне реальном отношении к вопросам нашей внешней политики он неизменно видел дальше, чем ее петербургские руководители. Но, вероятно, именно потому с ним никогда не соглашались, а отдавали ему должное лишь тогда, когда было слишком поздно и то или другое бедствие постигало Россию, оправдывая предсказания дипломатической Кассандры, которой был барон Розен. Так, например, перед самой русско-японской войной Розен телеграфировал из Токио, что, по его мнению, тот образ действий, который был принят Петербургом по отношению к Японии, неизбежно приведет к войне, а если так, то необходимо поспешно закончить укрепления Порт-Артура и увеличить наши военные силы в Маньчжурии. Петербургские дипломаты (в этом случае это была правая рука Ламздорфа директор Азиатского департамента Гартвиг) отвечали короткой телеграммой: "Не теряйте из виду, что Маньчжурия не входит в сферу Вашей компетенции". В Петербурге, по-видимому, были далеки от мысли, что вскоре Маньчжурия войдет волею судеб если не в сферу компетенции русского посланника в Токио (он был отозван), то в круг действий японской армии. Ту же роль Кассандры Розен сыграл и перед мировой войной, предупреждая в особой записке, уже будучи членом Государственного совета, об опасностях нашего разрыва с Германией. Сущность этой записки была передана и в передовой статье "Нового времени", но по обыкновению слова Розена остались гласом вопиющего в пустыне.
