Первого марта папа, по обыкновению своему, ходил перед обедом гулять на шоссе.

   После снежной зимы началась ростепель.

   По дорогам были уже глубокие просовы, и лощины набухли водой.

   По случаю плохой дороги в Тулу не посылали, и газет не было.

   На шоссе папа встретил какого-то странствующего итальянца с шарманкой и гадающими птицами.

   Он шел пешком из Тулы.

   Разговорились: "Откуда? куда?"

   -- Из Туль, дела плох, сам не ел, птиц не ел, царя убиль.

   -- Какого царя, кто убил? когда?

   161

   -- Русский царь, Петерсбург, бомба кидаль, газет получаль.

   Придя домой, папа тут же рассказал нам о смерти Александра II, и пришедшие на другой день газеты с точностью это подтвердили.

   Я помню, какое удручающее впечатление произвело на отца это бессмысленное убийство. Не говоря уже о том, что его ужасала жестокая смерть царя, "сделавшего много добра и всегда желавшего добра людям, старого, доброго человека"², он не мог перестать думать об убийцах, о готовящейся казни и "не столько о них, сколько о тех, кто готовился участвовать в их убийстве, и особенно об Александре III"³.

   Несколько дней он ходил задумчивый и пасмурный и наконец надумал написать новому государю Александру III письмо.

   Много было разговоров о том, в каком тоне писать это письмо, писать ли его с обычным воззванием, требуемым этикетом, или просто с обращением, общепринятым между простыми смертными, написать ли его своей рукой или дать его переписать жившему у нас в то время переписчику Александру Петровичу Иванову, -- посылали в Тулу за хорошей бумагой, письмо перемарывалось и переписывалось начисто несколько раз, -- и наконец папа послал его в Петербурт Н. Н. Страхову, с просьбой передать его государю через К. П. Победоносцева⁴.

   Как крепко он верил тогда в силу своего убеждения! Как он надеялся, что преступников -- не простят, нет, на это он не надеялся, а хоть не казнят!

   И он с трепетом следил за газетами и все надеялся и ждал, пока не прочел, что всех участников этого дела повесили.

   После отец узнал, что Победоносцев даже и не передал письма по назначению, а вернул его обратно, потому что, как он писал в письме к отцу, он "по своей вере" не мог исполнить этого поручения.

   Письмо это попало в руки государя через одного знакомого. Говорят, что, прочтя его, Александр III сказал:

   "Если бы преступление касалось меня лично, я имел бы право помиловать виновных, но за отца я этого сделать не могу".

   162

   Я помню, что эта казнь нескольких человек, и в том числе женщины, поразила не только отца, но и нас, детей.

   Со временем количество "темных", посещавших Ясную Поляну, стало постепенно увеличиваться.

   Теперь среди них революционеров почти не было, а большинство из них были уже или единомышленники отца, или люди ищущие, пришедшие к нему за советом и нравственной помощью.

   Сколько таких людей у него перебывало!

   Всех возрастов и всех профессий.

   Сколько людей, глубоко убежденных и искренних, и сколько фарисеев, ищущих только того, чтобы потереться около имени Толстого и извлечь из этого какую-нибудь выгоду.

   Сколько оригиналов -- почти юродивых.

   Был, например, и жил довольно долго в Ясной Поляне какой-то старый швед, который и зиму и лето ходил босой и полураздетый⁵.

   Его принцип был "опрощение" и приближение к природе.

   Одно время он заинтересовал отца, но кончилось тем, что он в своем "опрощении" зашел слишком далеко, сделался циничен и просто непристоен, и его пришлось из дома выгнать.

   В другой раз явился господин, питавшийся один раз в два дня. Он приехал в Ясную в тот день, когда ему есть не полагалось.

   Целый день, начиная с утра, у нас еда не сходила со стола, пили чай, кофе, завтракали, обедали, опять пили чай с печениями и хлебом, -- а он сидел в стороне и ни до чего не прикасался.

   -- Я вчера ел, -- говорил он скромно, когда ему что-нибудь предлагали.

   -- Что же вы съедаете в те дни, когда едите? -- спросил кто-то.

   Оказывается, что он съедает только один фунт хлеба, один фунт овощей и один фунт фруктов⁶.

   -- И не очень худой, -- удивлялся на него отец.

   Бывал еще довольно часто у отца высокий блондин -- морфинист Озмидов, доказывавший христианское учение математическими формулами; был никудышник брюнет Попов, жил на деревне и работал выкрещенный еврей

   163

   Файнерман и, наконец, появился подосланный Третьим отделением шпион Симон.

   Как-то летом, гуляя по саду, мы наткнулись на молодого человека, сидящего на канаве и спокойно курящего папироску.

   Наши собаки кинулись к нему и залаяли.

   Мы исподтишка подтравили собак, а сами убежали в другую сторону.

   Через несколько дней этот же молодой человек встретился с нами опять на дороге, недалеко от дома.

   Увидав нас, он приветливо поздоровался и вступил с нами в разговор.

   Оказалось, что он поселился на деревне, в избе одного из наших дворовых, и живет здесь на даче с своей невестой Адей и ее матерью.

   -- Заходите попить чайку, -- обратился он ко мне.-- Мне скучно, посидим, поболтаем, я вам кое-что расскажу, и, кстати, вы поможете мне в одном деле. Я на днях собираюсь жениться, а у меня нет шафера. Я надеюсь, что вы не откажете сделать мне это удовольствие.

   Предложение было заманчиво, и я согласился.

   Через несколько дней Симон успел настолько очаровать меня, что мы сделались большими друзьями, и я каждый день ходил к нему в гости и часто подолгу у него засиживался.

   В день свадьбы я отпросился у родителей на целый день, надел чистую курточку и был очень горд своей ролью шафера.

   Вернувшись из церкви, мы обедали у молодых и пили за их здоровье наливку.

   Заметив мое увлечение новым знакомством, мама насторожилась и стала меня сдерживать.

   Одним из ее аргументов против Симона было то, что порядочный человек, принимающий у себя мальчика, должен по правилам вежливости прежде всего познакомиться с родителями.

   -- Не могу же я пускать сына к человеку, которого я совсем не знаю.

   Я передал это Симону, и он в тот же день пошел к мама и извинился за то, что не представился ей раньше.

   После этого он познакомился с отцом и стал иногда бывать у нас в доме.

   164

   К нему привыкли и принимали его просто и ласково, как своего человека.

   Иногда он принимал участие в полевых работах отца и, казалось, вполне разделял его убеждения.

   Осенью, уезжая из Ясной Поляны, он пришел к отцу и искренне покаялся в своем преступлении. Он сознался отцу, что он был шпионом, командированным Третьим отделением для наблюдения за ним и за всеми остальными посетителями Ясной Поляны.

   Другой человек, появившийся в Ясной Поляне значительно позднее Симона и игравший тоже довольно некрасивую роль, был тульский острожный священник, периодически наезжавший в Ясную Поляну для религиозных собеседований с отцом⁷.

   Своим лжелиберальным тоном он вызывал отца на откровенности и делал вид, что очень интересуется его идеями.

   -- Что за странный человек, -- удивлялся на него отец, -- и, кажется, искренний.

   Я спрашивал, не поставит ли ему в вину его начальство то, что он так часто ко мне ездит, -- он на это не обращает никакого внимания.

   Я, наконец, стал думать, что он ко мне подослан нарочно, и высказал ему это предположение, но он уверяет, что он бывает у меня по своему собственному почину.