К счастью, это было на мелком месте, около хвоста, и все кончилось благополучно.

   Ребят отвели к нам в дом, высушили, дали им горячего чая, а меня наказали.

   98

   На большом пруду у нас была устроена деревянная гора и всю зиму расчищались дорожки.

   Самый резвый наш бегун был брат Сережа.

   Один раз на перекрестке Сережа не успел увернуться, и мы с Таней на страшном ходу столкнулись и упали. Сережа внизу, а мы сверху. Встаем -- видим, Сережа лежит весь синий и дрыгает ногами. Сейчас же его подняли и повели домой.

   Он шел бодро, сам нес свои коньки, но ничего не помнил и не соображал. Спросили: какой нынче день?

   -- Не знаю...

   Он даже забыл, что было воскресенье и что мы поэтому не учились. Сейчас же послали в Тулу за доктором, поставили ему к ушам пиявки, и он заснул на целые сутки. Через день он встал совсем здоровым.

   А в другой раз восьмилетний брат Леля увидал расчищенную большую прорубь, подернутую тонким свежим льдом, и покатился по ней на коньках. К счастью, лед проломился только на другом конце, где он мог ухватиться за край ручонками. Бабы, полоскавшие белье около другой проруби, увидали, что он тонет, и вынули его.

   Сейчас понесли его в мокром полушубочке домой, растерли спиртом, и сколько же тут было аханий и оханий!.. Чуть-чуть не утонул!

   Там ведь место глубокое.

ГЛАВА XII

Охота

   С самого раннего детства мы увлекались охотой.

   Любимую собаку отца, ирландского сеттера Дору, я помню с тех пор, как помню себя.

   Помню, как подавали к дому тележку, запряженную какой-нибудь смирной лошадью, и мы ехали на болото, на "Дегатну" или в Малахово.

   На сиденье садился папа, иногда мама или кучер, а я с Дорой усаживался в ногах.

   Подъезжая к болоту, папа слезал, ставил свое ружье на землю и, держа его левой рукой, начинал его заряжать.

   99

   Сначала он сыпал в оба ствола порох, потом вклады-вал войлочные пыжи и заколачивал их шомполом. Шомпол ударялся о пыж и упруго, с каким-то металлическим звоном, подскакивал кверху.

   И папа бил им до тех пор, пока он не выскочит совсем из дула.

   Тогда он сыпал дробь и также запыживал и ее. Дора в это время вертелась около нас и, широко размахивая пушистым хвостом, нетерпеливо визжала.

   Когда папа шел по болоту, мы ехали по берегу, немного сзади него, и я с замиранием сердца следил за поиском собаки, за взлетом бекасов и за выстрелами.

   Иногда папа стрелял недурно, хотя часто горячился и тогда пуделял отчаянно.

   Весной мы любили ходить с ним на тягу.

   Часто мы стояли в "Заказе", близко от "зеленой палочки", но любимым нашим местом был "пчельник" за Воронкой.

   Там в старину стояли наши пчелы, и в низенькой, закопченной избушке жил кривой пчеляк Семен.

   Осенью, во время пролета вальдшнепов, папа увлекался охотой за ними, и между ним и нашим учителем-немцем, Федором Федоровичем, возникало соревнование.

   Федор Федорович большей частью ходил "zur Eisenbahn"^* к тому месту, где казенную засеку пересекает железная дорога, а папа любил больше места за Воронкой.

   К обеду оба возвращались, хвалились добычей и делились впечатлениями.

   Когда Федор Федорович убивал меньше, чем папа, то он оправдывался тем, что папа ходит с собакой, а он без собаки.

   Один раз вышло наоборот.

   Папа решил в этот день не ходить на охоту и позволил Федору Федоровичу взять с собой Дору.

   Когда Федор Федорович уже ушел, папа не вытерпел, взял ружье и, никому ничего не говоря, пошел в засеку.

   К обеду оба вернулись, и папа принес на два вальдшнепа больше, чем Федор Федорович.

    * к железной дороге (нем.).

   100

   Оказалось, по его словам, что без собаки вальдшнепы вылетают ближе и стрелять их гораздо легче.

   Таким образом, Федор Федорович был развенчан и мы, дети, торжествовали.

   Недолгое время, года два или три, я, уже юношей, ходил на ружейную охоту вместе с папа.

   У него тогда была черно-пегая Булька, а у меня необычайно умный и самостоятельный маркловский Малыш.

   Когда папа уже бросил охоту, Малыш всегда сопровождал его в прогулках, и папа очень его любил и никогда без него не выходил.

   Он рассказывал нам, как Малыш приходил к нему в комнату и приглашал его на прогулку.

   В обычный для прогулки час дверь кабинета открывалась, и Малыш тихо входил в комнату.

   Если он видел, что папа сидит за столом и занимается, он конфузливо косился и крался неслышными шагами, приподымая ногти и ступая на одни пятки. Когда папа на него взглядывал, он отвечал незаметным движеньем прута (хвоста) и ложился под стол.

   -- Точно он знает, что я занят и нельзя мне мешать,-- говорил папа, удивляясь его деликатности.

----------------

   Но любимая наша охота была с борзыми в наездку.

   Какое это было счастье, когда утром лакей Сергей Петрович будил нас рано-рано пред рассветом, со свечкой в руках!

   Мы вскакивали бодрые и счастливые, дрожа всем телом от утреннего озноба, наскоро одевались и выбегали в залу, где кипел самовар и уже ждал нас папа.

   Иногда мама выходила в халате и надевала на нас лишние пары шерстяных чулок, фуфайки и варежки.

   -- Левочка, ты в чем поедешь? -- обращалась она к папа.-- Смотри, нынче холодно, ветер. Опять в одном кузминском пальто?^* Поддень хоть что-нибудь, ну для меня, пожалуйста.

   * Это было любимое отцовское пальто. Когда-то было куплено у А. М. Кузминского. Оно было светло-серое и отличалось тем, что было впору каждому человеку. На моей памяти его вывертывали наизнанку два раза. (Прим. автора.)

   101

   Папа делает недовольное лицо, но наконец подчиняется, подпоясывает серое короткое пальто и выходит.

   Начинает светать, к дому подводят верховых лошадей, мы садимся и едем к "тому дому" или на дворню за собаками.

   Агафья Михайловна уже волнуется и ждет нас на крыльце.

   Несмотря на утренний холод, она ходит простоволосая, раздетая, в распахнутой черной кофте, из-под которой виднеется иссохшая, засыпанная нюхательным табаком грязная грудь, и костлявыми узловатыми руками выносит ошейники.

   -- Опять накормила? --строго спрашивает папа, глядя на вздутые животы собак.

   -- Ничего не кормила, по корочке хлеба только дала.

   -- А отчего же они облизываются?

   -- Вчерашней овсяночки немного оставалось.

   -- Ну вот, опять будет протравливать русаков, -- это невозможно с тобой! Что ты, назло мне это делаешь?

   -- Нельзя же, Лев Николаевич, целый день собаке не евши пробегать, право, -- огрызается Агафья Михайловна и сердито идет надевать на собак ошейники.

   -- Этот на Крылатку, этот на Султана, на Милку...

   В углу, под одеялом, лежит дымчатый Туман, и когда к нему подходят, он махает правилом (хвостом) и рычит.

   Я глажу его по шелковистой короткой шерсти, а он весь напруживается и рычит как-то ласково и шутливо.

   -- Тумашка, Тумашка.

   -- Ррр... ррр... ррр...

   -- Тумашка, Тумашка..,

   -- Ррр... ррр...

   Как кошка, которая мурлычет.

   Наконец собаки собраны, некоторые на сворах, другие бегут так, и мы крупным шагом выезжаем через Кислый Колодезь, мимо Рощи в поле.

   Папа командует: "Разравнивайся",--указывает направление, и мы все рассыпаемся по жнивам и зеленям, посвистывая, вертясь по крутым подветренным межам, прохлопывая арапниками кусты и зорко всматриваясь в каждую точку, в каждое пятнышко на земле.