Между тем Скалобит закончил работу, опустил поделочку в холодную воду, отчего взлетело под крышу облако пара, и присел на свою скамью, вытирая руки о фартук:

— Вот теперь потолкуем… — но вместо того, чтоб начать разговор, долго кряхтел, вздыхал, и сомнение было на его загоревшем навеки от пламени горна лице.

— Мы… — начал Сметлив, желая помочь, но Скалобит остановил его жестом руки — будто дуб шевельнул веткою:

— Тут пришла мне записочка. Сказано в ней, что гостей надо ждать, и что надобно вам помочь. А вот как помочь — непонятно. Да… Оно, мелкому народцу, конечно, виднее, но отправились вы, прямо скажу, на опасное дело. Много до вас было желающих — все теперь камушками лежат, — Скалобит испытующе поглядел на них, покачал головою, чуть тронутой сединой. — Ну да ладно, расскажу вам, что знаю, а там видно будет.

Кузнец вышел в другую комнату и вернулся с кувшином вина.

— А нам сказали, будто ты пьяных не любишь, — удивился Смел.

— Пьяных — не люблю, — подтвердил Скалобит. — А глоток винца доброго к доброму разговору — что щепотка соли к похлебке.

Перемолчав немного и отхлебнув вина, он стал говорить хриплым тяжелым голосом, без прикрас излагая суть. Но, поскольку слова его были скупы, приходилось слушателям дополнять их воображением, внутренним взором своим, чтоб увидеть события давние, невероятные. И вот что они увидели.

— Да… Появилась однажды в Овчинке женщина с малой дочкою на руках…

Привез ее из города Живоглот, тогдашний хозяин постоялого двора. Тем прельстил, что работу даст, и домик по соседству с ним пустовал — старик там жил одинокий, помер. А сам, видать, на красоту ее позарился — думал второй женою держать. Да и то сказать, первая-то ему попалась бездетная.

Ан не тут-то было: красавица оказалась строптивая, гордая, и хозяин, как сунулся, такой заворот получил, что навеки зарекся. Однако работала хорошо, дела у Живоглота в гору пошли: народ к нему шел поглазеть на прислугу, и деньги хуже считал. На том и успокоился Живоглот — ладно, мол, пусть живет.

Не раз мужики ей серьезные предложения делали, да она кавалеров напрочь отваживала. Надо думать, принца ждала заморского. А откуда в Овчинке принц? Бывали, правда, проездом торговцы богатые из Захребетья, да она от них нос воротила, торгашами звала.

Так прожила лет десять, красота ее увядать стала. Еще немного — и смирилась бы, замуж вышла, детей родила… Но случилось несчастье: как-то зимою, в лютый мороз, из дому неодетая выскочила — и легкие застудила. Всю зиму промучилась, а в начале весны от лихорадки сгорела.

— Осталась от нее дочка одна, лет тринадцати. Как звали ее — никто не помнит, а почему — дальше поймете. Да…

Пришла она к Живоглоту, и говорит — дескать, я вместо матери буду. Ну, Живоглот согласился. Ясно, конечно, что мать не заменит, но куда ж сироту девать? Так еще года три прошло.

А потом стал замечать Живоглот, что поневоле на девчонку заглядывается, хоть в летах уже был к тому времени. Обещала она стать не хуже матери. А еще через годик-другой расцвела такой красотою, что дух захватывало. Тогда в постоялом дворе Живоглота совсем отбою не стало от посетителей. Но характером красавица в мать пошла, а то и покруче. Много парней в Овчинке из-за нее белого света не видели. И был среди них один, вовсе голову потерявший — звали его Тропотоп.

Парень был хоть куда — стройный, высокий, сильный, плечи гордо развернуты. А лицо бы совсем девичьим было, не задуби на нем кожу солнце, мороз и ветер. Опасное дело себе он выбрал: искал в горах целебную каменную смолу и кристаллы камней самоцветных. Далеко уходил, надолго, и в такие места забирался, где человек отродясь не бывал. Потому его так и звали…

Было еще у него увлечение: из камней и веток, из трав и цветов сухих составлять картины живые. И такие они получались чудные, что глаз не оторвешь. Нашел Тропотоп однажды диковинную ветку арчовую — будто бы морда с пастью оскаленной, усатая и рогатая, лапа ухватистая, хвост волнистый. Подложил он под лапу красивый кристалл хрусталя горного, разместил все вместе на плоском куске черного сланца — получился сказочный зверь дракон, стерегущий сокровище. Тропотоп подарил его гордой красавице — та только фыркнула.

Как раз до того незадолго случилось с ней вот что. Заехали на постой к Живоглоту торговцы из Захребетья. Как и все, любовались юной красавицей, а кто-то из них, особенно восхищенный, воскликнул: не иначе, мол — сам Генерал Гор невесту себе готовит. Она услыхала — и запали ей те слова в душу. И раньше надменной была, а тут как с ума сошла: совсем ни на кого глядеть не хотела, берегла себя, как дракон то сокровище. Тогда ухажеры ее надежду совсем потеряли.

— Но Тропотоп — да, — парень упрямый был…

Все ходил и ходил, а когда она гнать его начинала — лишь улыбался молча, тихой лучистой улыбкой. И вот наконец надоело ей. Возьми она как-то вечером, да скажи: если, де, любишь меня — сходи к Генералу Гору, принеси от него кольцо. Принесешь — буду знать, что дал он тебе согласие, а нет — так и нет. Просто так сказала, отвязаться чтобы. Да только не знала, с кем шутки шутит.

Собрал Тропотоп свой походный мешок, не забыл веревку из крепкой пеньки, обул башмаки на многослойной подошве, надел видавшую виды овчину — и в горы пошел, искать обиталище Генерала Гора.

А дело здесь, надо заметить, тонкое. Каждому ясно: где Генерал Гор — там холод, оттуда лавины идут, ледники ползут на долину. Хочется Генералу Гору, чтобы холод был во всем мире, чтобы все навсегда замерзло, замерло в вечном порядке — и насылает, и гонит вниз свое белое воинство — и теряет его, и теряет…

А внизу, в долине у гор, живет жена его, Дева Дола. Та — холод терпеть не может. Хочется ей, чтобы только тепло было всюду, чтобы все живое согрелось, чтобы льды на горах потаяли, чтобы камни от жара треснули. И шагает вверх ее воинство: подснежники снег пробивают, за трещины травы цепляются, арча и кусты колючие выживают у самого льда. Как их мучает холод! Как камень корежит! Как ветры к земле пригибают! Но они все равно лезут вверх.

И думает Дева Дола: я побеждаю.

И Генерал Гор думает: я побеждаю.

А на самом деле из битвы их вечной рождается жизнь.

— Да… Где верх, где низ, где тепло, где холод — каждому ясно. А вот где Генерала Гора искать? Один Тропотоп мог знать про такое…

Тропотоп пошел в гиблое место: под вершиною самой высокой горы, под Клыком Скроббера, на отвесной скале увидал он однажды издали черную дырку — видимо, вход в пещеру. Увидал — и подумал: если где-то и может понравиться жить Генералу Гору, то как раз вот здесь. Не иначе. И теперь он замыслил спуститься к той окаянной пещере, куда не послал бы прежде врага заклятого.

Помнится, тоже весной было дело. Зашел Тропотоп на вершину — огляделся: весь мир перед ним лежит, голубой и зеленый, а вокруг и пониже — горы оскалились в небо зубцами заснеженными. И так не охота головой рисковать, что хоть плачь. Но деваться некуда: сам наладился, никто не гнал. Обвязал Тропотоп веревку вокруг подходящего выступа, сам обвязался, вздохнул напоследок, и начал спускаться. Благо — правильно рассчитал: попал аккурат к пещере. Встал на полочку, отвязался, закрепил веревку, чтобы ветер не снес. И вошел в пещеру.

Неглубокой она оказалась: шагов десять, не больше. И заканчивалась как-то странно — ледовою стенкой. Поглядел Тропотоп, поглядел — да не стенка же это вовсе, а дверь! Уперся рукою, толкнул — поддается. Приналег — и открылась ледовая дверь, и вступил он в чертог Генерала Гора.

Генерал сидел за столом ледяным, в белоснежном своем мундире со снежными звездами на плечах, и лицо его бритое было бело, как снег. Он что-то писал, — составлял, наверно, приказы по белому воинству, — царапая острием хрусталя на тонких пластинках твердого пресного льда. Как открылась дверь, он поднял глаза свои — два провала в ничто, бездонные, как ночное небо, — и не удивился ничуть, но негромко подал команду: