романах, и, когда посетил брата Антона, глаза его наполнились слезами и он сказал:

– Вы – молодой писатель, а я – уже старый. Пишите одно только хорошее, честное и

доброе, чтобы вам не пришлось в старости раскаиваться так, как мне.

В это время он уже исповедовал непротивление злу, был вегетарианцем; своим

ласковым, мягким обращением Лесков произвел на нас трогательное впечатление. Как раз

против нашего дома на Кудринской-Садовой помещалась редакция журнала «Артист».

Издателем его был Ф. А. Куманин, высокий, крупный человек, сопевший при разговоре, за

что брат Антон и прозвал его «Сапегой». В этом «Артисте» печатались пьесы брата

«Медведь», «Предложение» и другие, там же нашли себе приют и два моих водевиля95. По

тому времени это был очень хороший, изящный журнал, в котором принимали участие

лучшие силы. Между прочим, в нем поместила свое первое драматическое произведение

«Летняя картинка» Татьяна Львовна Щепкина-Куперник. Я не знаю в точности, были ли с

нею знакомы раньше мой брат и сестра, но только я лично имел удовольствие

познакомиться с нею именно тогда; ее привел к нам Ф. А. Куманин. Это была

малюсенькая, живая, интересная девушка, очень остроумная. Тогда я торопился с

изучением языков и даже получил от Лики Мизиновой прозвание «Английская

грамматика», так как всегда появлялся сре-{210}ди гостей с учебником в руках, – и меня

сразу же поразило в Татьяне Львовне, тогда совсем еще юной девушке, чуть не

гимназистке, ее основательное знание языков. Она стала бывать у нас, приезжала потом в

Мелихово и в шутку приставала к моей матери, принимавшей это всерьез:

– Мамочка, выдайте меня замуж за вашего Мишу!

Мать слишком была тактична, чтобы вмешиваться в мою судьбу, и не знала, что ей

ответить. Однажды, когда я находился в отсутствии, Татьяна Львовна прислала мне

четверостишие:

Когда же, боль сердец утиша,

Ты, наконец, к нам прилетишь.

О Мишенька, всем Мишам Миша

И лучший Мишенька из Миш?

По мере того как она выступала в печати ее дарование все крепло и развивалось,

пока наконец из нее не получилась переводчица Мольера и Ростана и оригинальная

беллетристка. Я могу с уверенностью сказать, что, путешествуя по всей России и заглянув

почти во все ее углы, я всюду встречал молодежь, которая восхищалась ее произведениями

и цитировала наизусть ее стихи. Я помню, с каким энтузиазмом публика встретила ее

перевод пьесы «Принцесса Греза», ставившейся в столицах и на сценах лучших

провинциальных театров. Декламировались из этой пьесы целые монологи, сочинялись на

ее слова романсы и распевались повсюду. Перу Щепкиной-Куперник принадлежит также и

несколько оригинальных драм, с большим успехом ставившихся в столицах (и, вероятно, и

в провинции, в чем я совершенно не сомневаюсь), причем ее всякий раз шумно вызывала

публика и награждала аплодисментами.

Впоследствии она вышла замуж за известного адвоката Н. Б. Полынова, и для меня

составляло всегда {211} большое удовольствие бывать в их гостеприимном доме. У них я

познакомился со многими писателями, учеными и с людьми, близко стоявшими к

искусству, имена которых сделались украшением энциклопедических словарей.

В один из своих приездов в Мелихово Татьяна Львовна, вместе с Антоном Чеховым,

крестила у наших соседей Шаховских их дочь96, и с тех пор мой брат Антон всегда

величал ее «кумой».

Через Татьяну Львовну я познакомился с артисткой Л. Б. Яворской. Я никогда не был

поклонником ее дарования, особенно мне не нравился ее голос, сиплый, надтреснутый,

точно у нее постоянно болело горло. Но она была женщина умная, передовая, ставила в

свои бенефисы пьесы, как тогда выражались, «с душком», ее любила молодежь, и у нее

определенно был литературный вкус. Во всяком случае, она пользовалась большим

успехом у Корша в Москве и у Суворина в Петербурге, где публика буквально носила ее

на руках. Между прочим, благодаря ей, но без всякой вины с ее стороны, я упустил в

жизни случай, который не повторился уже больше никогда.

Это был период в жизни Антона Чехова, когда работа в «Русской мысли» сблизила

его с членами этой редакции М. А. Саблиным и В. А. Гольцевым. К этой компании

примкнул и И. Н. Потапенко, и в обществе «прекрасной Лики», моей сестры, Танечки

Куперник и других они провели несколько вечеров у Тестова и в «Эрмитаже». Раза два

принимал участие в этих вечерах и я. Это были милые, незабвенные часы. Чехов и

Потапенко были неистощимы на остроты, а слегка подвыпивший В. А. Гольцев говорил

речи, всякий раз начиная их своей стереотипной фразой:

– Позвольте мне, лысому российскому либералу... – и так далее. {212}

Вся эта компания тянулась всегда за Антоном и шла туда, куда предлагал именно он.

Тогда морским министром был назначен адмирал Авелан, и милые собеседники прозвали

Чехова Авеланом, а себя – его эскадрой.

В промежутках «эскадра» собиралась или в «Лувре» у Л. Б. Яворской, или же в

«Мадриде» у Т. Л. Щепкиной-Куперник, так что снова повторилась фраза, сказанная когда-

то Людовиком XIV:

– Нет больше Пиренеев!97

Я находился в глухой провинции98, далеко от всяких железных дорог, когда получил

однажды в январе от брата Антона письмо. Он уведомлял меня, что 12 января, в Татьянин

день, по случаю университетского праздника, большинство самых популярных

профессоров, артистов и представителей прессы предполагает собраться где-нибудь на

частной квартире и без помехи говорить речи и вообще отпраздновать этот день так, «чтоб

чертям жутко было». Брат Антон советовал мне не упускать этого редкого случая,

воспользоваться им, так как это не всегда бывает, приехать в Москву и принять участие в

вечере. Конечно, я обрадовался этому предложению, как манне небесной. Но дело в том,

что это письмо от брата я получил только 11 января, и трудно было надеяться, чтобы, за

дальностью расстояния, я поспел к самому началу вечера Татьяниного дня. Но я не

унывал. Я быстро собрался и поехал. Несмотря на жестокий мороз, я целых 105 верст

проехал в санях до ближайшей железнодорожной станции, затем ехал в вагоне и прибыл в

Москву 12 января вечером, в самый разгар пирушки. Она происходила в квартире

известного педагога Д. И. Тихомирова на Тверской, в доме Пороховщикова, и когда я

вошел, то было шумно, весело и светло, и за громадным столом я увидел весь цвет

тогдашней московской интеллигенции. Профессор К. говорил речь. Не {213} успел я сесть

за стол, как ко мне бросились М. А. Саблин и В. А. Гольцев и стали упрашивать меня,

чтобы я съездил в «Лувр» и привез как можно скорее Танечку Куперник и Яворскую. Все

присутствующие поддержали их.

– Будь добр, роднуша!– упрашивал меня Саблин. – Да как можно скорее! Скажи, что

все мы их ждем!

Отказываться было неудобно, я с неохотой встал из-за стола и, достаточно уставший

с дороги, поехал в «Лувр».

Там мне сказали, что Татьяна Львовна сейчас в театре Корша, но очень просила, что

если за ней пришлют, то чтобы немедленно дали ей знать.

На том же извозчике я поскакал в театр Корша. Я нашел Татьяну Львовну в

директорской ложе и передал ей приглашение на вечеринку. Она тотчас отправилась на

сцену к Яворской, которая в этот вечер выступала в «Даме с камелиями», и я остался в

ложе один. Затем она вернулась и сообщила, что Яворская просит подождать, так как по

случаю Татьяниного дня спектакль должен окончиться очень рано, ей же остается еще

«только умереть» – и затем она готова. С грустью в сердце я просидел целые два акта в

ложе, вместо того чтобы быть на вечеринке и слушать либеральных профессоров. А когда